Начинай беспокоиться, подробности письмом

Природа нового типа неудовольствия властями в российских регионах, выражающегося в протестном голосовании (за любого кандидата, кроме кандидата власти), часто описывается как популистская. Проблема в том, что иной она и быть не может: долгие годы профанации избирательного процесса и сужения собственно выбора до нескольких кандидатов без цвета, запаха и вкуса, убили в электорате желание вглядываться в разницу между условным Ивановым из «Единой России» и условным Сидоровым из КПРФ.

Выбрать по-настоящему достойного, например, губернатора при таком скудном меню почти невозможно, зато, как выяснилось, очень удобно использовать выборы как инструмент демонстрации кукиша властям.

И этот кукиш – не консервативный, не либеральный, не антидемократический или демократический. Это просто… кукиш. Как телеграмма: «Начинай беспокоиться тчк подробности письмом».

Власть брала выборы под контроль до полного обессмысливания ровно для того, чтобы не прошли «плохие» кандидаты – не согласованные, безответственные, считающиеся скверными управленцами, обладающие специфическими, ну, например, ультраправыми взглядами. Дай народу демократию – он за фашистов проголосует: этой «антинародной мудрости» уже лет 15.

Но борясь с рисками, эти риски лишь усилили. И совершенно не понимают, как с ними теперь совладать и содержательно, и технологически. Хакасский тупик, например, собрал в одном кейсе все страхи: от власти выставлять толком некого, юного коммуниста, рвущегося к победе на губернаторских выборах, допускать к высокому посту крайне нежелательно, а выбросить его из избирательного процесса – ну, это уж совсем потерять лицо и обнаружить свой неодолимый страх. А было бы много кандидатов, выбирали бы граждане осмысленно из представителей не только власти и оппозиции его величества – не было бы таких проблем.

Демократия, вопреки авторитарной логике, снижает риски выбора некачественного руководителя-популиста.

А принцип ротации – самый важный в демократии – позволяет избирателям самим исправлять собственные ошибки.

В результате же – и выбор не может быть осмысленным, и власть позорится на всю страну, и глухое недовольство поднимает голову.

Недовольство нечеткое, неоформленное, неотрефлексированное, в жанре: «А идите вы все…» Власть ищет ответ. Отсюда и невероятная суета с назначениями, переназначениями, поисками кандидатов, некоторые из которых даже отказываются от оказанного доверия – работать сейчас, в условиях депрессивной экономики и на фоне пенсионный реформы, на некоторых высоких постах, тем более губернаторских – это, знаете ли, врагу не пожелаешь.

Чехарда и поиски политтехнологических решений выдает с ушами кризис управления. Вера в рациональное государство, которое вдруг вышло из доверия, трансформировалась в веру в рационального управленца: нанимаешь его на месяц, полгода, год, он решает в проектном режиме проблемы – все окей, движемся дальше. Но что могут сделать люди, даже молодые и образованные, способные быть на рабочем месте, как сталинские наркомы, 24 часа в сутки, если нет институтов, с помощью которых они в состоянии эффективно управлять?

Если государство исходит из чрезвычайного недоверия к собственным гражданам, к частному сектору, частному бизнесу, гражданскому обществу, само себя лишая помощи и отказываясь от остатков возможной эффективности.

И это тоже издержки государствоцентричности – государство лучше знает, государство за вас все решит, вам будет хорошо, ничего делать не надо, только голосуйте за нас и поддерживайте нас. На большее, собственно, вы и не способны, не говоря уже о склонности к рациональному выбору, так что получайте свое социальное пособие, воздушный шарик на избирательном участке и слушайте свою любимую песню «Валенки».

В принципе такой вариант общественного договора государства с обществом был акцептирован большинством. Логика проста: голосовали на президентских выборах-2018 не за какие-то там новые горизонты – вряд ли кто-то всерьез может верить в «прорыв», тем более с несколько неясными параметрами, голосовали за то, чтобы не было хуже. С такой установкой большая часть населения, как свидетельствует социология, живет минимум несколько последних лет.

Так нет же – нарушили социальный контракт, то есть сделали хуже. Тронули то, что постсоветский человек ни за что не отдаст – свои социальные бенефиции, свой пенсионный возраст. Резко распахнули дверь в сферу иррационального в постсоветском человеке, пытаясь отнять у него советское. А он ответил по-своему рационально: «Не дам! Мое! Я и так вас поддерживаю, голосую и отдаю налоги на ракеты, летающие в Сирии» За что его немедленно обозвали «популистом», при этом не только сохранив советизированные льготы, но и еще их добавив, обессмыслив финансовый эффект пенсионной реформы, и даже не приобретя несколько процентов лояльности.

Жить в популистском обществе и быть свободным от популизма нельзя.

Государство пришло с популистским посылом к гражданам, разрешило им быть иждивенцами в обмен на лояльность, потом вдруг отобрало иждивенческую составляющую контракта. Получило то, что получило – падение рейтингов и вторые туры региональных выборов.

Те, кто говорят о неизбежном Левом повороте решительным образом путают социалистический протест с социальным. В постсоветской России не было, нет и теперь уже не будет никакой базы для социал-демократии. Ультралевые, ультраправые, не левые и не правые, а просто абстрактно недовольные уровнем свой жизни – да, имеют теоретический шанс быть замеченными. И в этом смысле мы не отличаемся от Европы, где происходит кризис партийной системы и размывание понятий левое и правое.

Социальный протест в России возникает по конкретным поводам – как правило, грубо прозаическим и бытовым. Для того, чтобы к нему присоединиться, даже не надо знать, кто такой Карл Маркс. Недовольство не выражается идеологически, оно не окрашено в красный или розовый цвета, это просто, если угодно, крик. Голос — в терминах экономиста Альберта Хиршмана.

Его знаменитая теория, в основном описывающая поведение потребителей, но распространяющаяся и на продавцов и покупателей политического товара, говорит о трех опциях повеления: лояльность, выход, голос. Большинство предпочитает лояльность заданным обстоятельствам, тем более в ситуации, когда нет инструмента изменить что-либо. Часть «уходит» — даже не столько во внешнюю эмиграцию (это для богатых и адаптивных), а внутреннюю. Часть – подает голос. Демонстрирует недовольство. Протест образца 2011-2012 года резко сузился, а на смену ему пришел другой голос: невнятное, но хорошо слышное, недовольное ворчание.

В блистательной книге болгарского политолога Ивана Крастева «После Европы», разбирающей на запчасти европейский популизм, есть очень важный тезис: в Восточной Европе, в странах бывшего советского блока, по которым прошли опустошающие волны эмиграции в Западную Европу, географическая мобильность заменила социальную. То есть самая простая и удобная стратегия для недовольного гражданина восточноевропейского государства – сменить страну пребывания вместо смены собственного правительства. Издержек и хлопот меньше.

У нас так не получится. Средний гражданин России не может сменить страну в силу низкой социальной мобильности. И он не может сменить правительство. Двойной замок. Он может подать голос, но выбирать ему некого, а идти демонстрировать мощь своих голосовых связок на площадь – значит, попасть в автозак. Не всем это нравится. Поэтому он предпочитает кукиш в кармане. Региональные выборы дали ему возможность этот кукиш вынуть из кармана и предъявить собственному несменяемому правительству.

Вот и весь популизм. Если угодно, гибридный, как все в нашем государстве. Он соединяет в себе парадоксальным образом верность символу и флагу государства – первому лицу и высочайшую степень недоверия к государственным институтам и инициативам. Новый популизм – неразгаданный месседж государству. Главная интрига – пойдет ли государство у него на поводу или попытается его возглавить. Но для начала придется этот месседж правильно расшифровать.