История по вызову

Глава «Мемориала» Арсений Рогинский рассказывал (история случилась 10 лет назад), как он увидел на Тверской огромную растяжку: «1937-2007» и подумал: «Надо же, вспомнили!» А потом обнаружил, что более мелкими буквами написано: «Слава покорителям Северного полюса!» Один 1937 год был подменен другим 1937 годом.

Кстати, ровно так же поступала в 1937-м и сама советская власть, заглушая звуковую дорожку репрессий включенной на полную мощность радио-тарелкой со «Штурмовать далеко море посылала нас страна».

Впрочем, для кого-то арктические экспедиции оказывались спасением от ареста: «Шлем привет, товарищ Сталин, дома будем через год».

80-летие 1937-го проскользнуло незаметно, все ведь ждали 100-летия революции, но и она осталась не оцененной на высшем уровне: прорва научных конференций, книг и… безуспешные попытки понять, а каким образом это дело если не праздновать, то хотя бы отмечать. Как говорил один мой товарищ по работе, доставая из кармана чекушку и конфетку в качестве закуски: «Осьминог Пауль (животное предсказывало результаты футбольных матчей с участием сборной Германии. – А.К.) умер. Если уж это не повод – тогда я вообще не знаю, что такое повод».

Отмечать, собственно, нечего, потому что извлечь полезные уроки из события и вдохновить народ на подвиги, вспоминая революцию, совершенно невозможно.

Идея примирения «красных» и «белых» несколько блеклая, потому что как несть ни эллина, ни иудея, так нет сейчас настоящих «красных» и «белых», а линии разделения в обществе проходят совершенно по другим признакам и по иным историческим событиям: Ленин не вызывает таких эмоций, как Сталин.

Победа в Великой Отечественной имеет значение, а Октябрьская революция – нет.

Режим, возникший в результате событий 100-летней давности, прошелся, перефразируя поэта, железом по сердцам миллионов живущих сейчас постсоветских людей, а вот сама революция кажется уж очень далекой и непонятной.

С одной стороны, не будь революции, российское население не знало бы своего горячо любимого ныне Сталина. С другой стороны, сегодня нас учат, что любые революции – это плохо, очень плохо. Они все цветные – что красные, что оранжевые. С одной стороны, революция создала систему, развал которой был признан президентом России величайшей геополитической катастрофой, с другой — сама нынешняя Российская Федерация родилась из обломков самовластья советской системы, то есть благодаря этому распаду.

С одной стороны, в Великой Отечественной победил советский народ, возникший вследствие революции, с другой — это был невероятно жестокий и неэффективный режим, превратившийся в колосса на глиняных ногах, который ушел в историю не то чтобы без грохота, но несколько тише, чем это можно было себе представить.

Вот потому официальному начальству октябрьскую годовщину лучше не замечать, чем отмечать. Оставив веселье, горечь и ностальгию профессиональным коммунистам.

Впрочем, историю можно замалчивать, интерпретировать, предлагать официальные версии взамен научных.

В официозном дискурсе действует история по вызову – как захотим написать в учебнике, так и будет. А если какой-нибудь эпизод окажется чрезвычайно неприятным – мы про него просто забудем, а тех, кто будет настойчиво вспоминать – объявим фальсификаторами.

Это как в одном старом анекдоте. Приходит к пожилому уже маршалу Буденному журналист: «Опишите какой-нибудь героический эпизод из Гражданской войны». – «Сейчас расскажу: едем мы как-то по полю на конях, сбруи сверкают, кони отмытые, и вдруг видим – лесок, а из леска еврей выходит, и жена его, и детишки. Ну, мы, конечно, шашки наголо… Кстати, сам-то какой нации будешь? Еврейской? Ну, тогда другая история».

Но и вранье можно обойти, если захотеть. Упомянутый в начале этой колонки Арсений Рогинский в 1970-е работал учителем истории: «Когда-то я приходил в школу, где мне запрещали говорить так, как я хотел, о Гражданской войне, а я вместо разговора о Гражданской войне вынимал Бабеля и читал рассказы «Соль» или «Письмо»».

Вот ведь как: историческую правду гонишь в дверь, а она влезает в окно.

Чтобы узнать правду о первых месяцах 1941 года, прорываясь сквозь шум сегодняшних триумфальных праздничных речевок, необязательно рыться в архивах: можно и дневники Константина Симонова почитать. А уж о преступлениях сталинизма, если не полениться, можно узнать ошеломляюще много. Но большинство предпочитает не знать и акцептировать официальные версии, упакованные в официальные ритуалы.

Ведь помимо упрощения истории, сведения ее к победами полководцев и государственных деятелей, есть более страшная сила – воспитание незнания и пестование равнодушия к неплакатному представлению об исторических событиях. Это могут быть, например, и пробелы в учебниках, особенно школьных, и пещерного уровня пропаганда, и лживое кино.

В 1960-е советская власть, подзаряжая свою легитимность, романтизировала революцию, в том числе с помощью очень талантливого кино, противопоставляя ее первоначальный непорочный облик последующим искажениям. Тогда легитимность советской власти подпитывалась очищенной от Сталина революцией, а затем, с начала эпохи Брежнева – Победой в Великой Отечественной. Как можно было идти против власти, которая сделала революцию и победила в войне?

В той же логике действует власть и сегодня, только революция уже не может быть одной из основ легитимности, зато Победа легитимирует политический режим, решившийся объявить себя ее наследником по прямой, хотя этой общей Победе могут наследовать еще как минимум 14 государств. А получается так: кто критикует сегодняшнюю власть, тот критикует Победу. При всей своей изворотливой абсурдности это упрощение превосходно работает. Как и другое упрощение: кто ищет в нашей истории темные страницы, толкует об ошибках и преступлениях, копается в неприглядных деталях – не любит свою родину и мешает нам всем упиваться своим патриотизмом.

А вместо романтизации революции, которая служила одной из скреп развитого социализма, у нас теперь романтизация сталинской эпохи, пахнущей не бараком в Устьвымлаге, а шипром и сапогами, жестокими, но крайне необходимыми решениями.

Результат налицо: а августе 2007 года сталинские репрессии считали «политически оправданными» 9% россиян, в октябре 2012-го – 22%, а после присоединения Крыма цифры еще подросли и закрепились на определенном плато: март 2016-го – 26%, апрель 2017-го – 25%. Среди разделяющих позицию «репрессиям нет оправдания» – динамика обратная: 72%, 51%, 45%. В апреле 2017-го — 39%.

А 13% на 17-м году XXI века вообще ничего не знают о репрессиях.

Как совместить объявление «Мемориала» иностранным агентом, омерзительные акции против людей, хранящих память о репрессиях, «народный» сталинизм и, например, открытие в Москве «Стены скорби», освященное присутствием президента и его словами ровно о том, что репрессии «невозможно ничем оправдать, никакими высшими так называемыми благами народа» — то есть президент пошел против мнения минимум четверти россиян?

Как? Очень просто. «Мемориал» нарушает монополию власти на оценку репрессий.

Как конкуренция в бизнесе нарушает государственный монополизм в экономике, как неимитационная оппозиция – монополию на политику, как сектор неподконтрольных гражданских организаций – монополию на контроль над гражданским обществом.

Скорбеть можно согласно указаниям государства. Другими способами – лучше не надо. Тот же Соловецкий камень не трогают, хотя и едва ли приветствуют этот редкий образец неофициальной памяти, расположенный прямо на Лубянке. Да, «Стена скорби» оказалась редким образцом сотрудничества государства и неимитационного гражданского общества. Но чуть ли не единственным.

Война двух типов памяти – официозной и частной, битва памятников, с помощью которой власть метит территорию – то князем Владимиром, то Иваном Грозным, конфликт мемориализаций – кто-то чествует вертухая, а кто-то – его жертву, увы, будут продолжены.

Потому и сказать власти в дни 100-летия революции, в сущности, нечего.