Принстонские девочки

Вы помните полированных «гарвардских мальчиков», кадровых разведчиков, реже — изысканных, утонченных интеллектуалов с переизбытком глюкозы и кокаина в крови, которые делали хорошо «Отделу технической помощи и экспертизы» — мозгу приватизации 1992 года? Всех этих мальчиков Элизабет Хеберт, Нэнси Циммерман и примкнувшего к ним профессора Гарвардского университета Андрея Шлейфера с оруженосцем — сумасшедшим ботаником Джонатаном Хэем, нескладным, узкоплечим, широкобедрым, очки, каша во рту?

Я тоже не помню.

Но мужчины, разговаривающие с телевизорами, уверяют, что в первой половине 90-х они инвестировали средства в российские нефтяные компании, а акции записали на папу Нэнси Циммерман.

Генпланом Москвы уже полтора года руководит «принстонская девочка» Карима Нигматулина. Говорят, Карима блестяще окончила Принстонский университет, защищалась в Массачусетском технологическом институте. В интервью она говорит какие-то правильные слова. Поэтому, когда организаторы только что завершившейся «Строительной недели Московской области» попросили меня подготовить доклад на тему «Полицентризм Москвы», я с радостью согласился. Ну, «пристонские девочки», думал я, не лаптями же в Нью-Джерси щи хлебают.

Доклад нам не дали дочитать до конца. Я говорю «нам», потому что этот текст я подготовил для известного девелопера, который пытался зачитать его на одной из площадок «Строительной недели — 2014». Это первое. Второе. Каримы Нигматулиной в президиуме не было — Генплан представляли ее подчиненные, которые, услышав нашу критику проекта агломерации «Новая Москва», сочли возможным наступить на горло песне.

Я хочу нагло воспользоваться своим положением колумниста «Газеты.Ru» и все-таки донести до Генплана свою мысль. Она заключается в следующем: нельзя запустить центробежные силы города росчерком пера. Любой спущенный сверху план децентрализации обречен на провал из-за инертности самого бюрократического класса.

А проект агломерации «Новая Москва» провалился в тот день, когда Госдума, министерства и ведомства отказались переезжать из центра Москвы за МКАД.

В общем-то невинная мысль, очевидная многим. Но почему, попадая в Россию, любой принстонский либерал в конце концов становится хоругвеносцем? У меня нет ответа на этот вопрос.

Расскажу о том, что запрещено произносить в компании хоругвеносцев от урбанистики.

Что Москва задыхается от моноцентрической организации пространства. Что все старые города развивались по одному сценарию — от центра к окраинам. Но сегодня кремлевские стены (именно как укрепления) никого ни от чего защитить не могут, поэтому отмирает суть моноцентричности и поэтому город стремится к полицентричности, в идеале — стать пешим.

Что причина московской моноцентричности — в глубинах отношения людей к власти, и власти — к своим подданным. В Большой советской энциклопедии написано, что «моноцентрическая структура — это способ подчеркнуть незыблемость господства правящей элиты». Все. Больше не надо слов. Великолепие дворцов городского центра на фоне убогих окраинных трущоб — это работает на сакрализацию власти.

После этой фразы начались волнения в президиуме, Генплан пил воду, как будто БСЭ отпечатали вчера в типографии Навального. Не иначе.

Что я хочу предложить свою классификацию полицентризма.

Кашель, крики: мы это все знаем, переходите к парадоксам канализации.

Это полицентризм кнута, пряника, наивная и естественная децентрализация. Первой бессознательной попыткой полицентризма стал 101-й километр. В СССР весь асоциальный элемент выселялся за 100 километров от Москвы — отсидевшие, диссидентствующие, тунеядцы, ведущие разгульный образ жизни, пьяницы, попрошайки и верующие. В итоге в радиусе 101 километра образовалась уникальная для советского времени среда. Фрондеры, писатели и поэты бок о бок жили с алкоголиками и староверами. Культурный слой, переходящий с трехэтажного мата на молитву.

Ой, ну только без матерщины!

Работала ли эта децентрализация при помощи пинка? А вспомните «ерофеевские электрички» с Курского в Петушки. До сих пор ходят.

Децентрализация пряника — это история с закрытыми научными и военными городками. С той лишь разницей, что туда отправляли от избытка ума и преподносилось это как благо. Сегодня эти анклавы изжили себя, внутри те же проблемы, что и в закрытых элитарных сообществах. Деградация из-за отсутствия свежей крови. В Чехове-2, к примеру, сейчас гражданских лишили некоторых прав, которые остались у военных. В больницу невозможно попасть человеку без погонов. И это социальный тупик, конечно.

Следующий вид полицентризма я называю наивным. Мы видим его в связи с проектом агломерации.

Опять у кого-то засвербело шило. Крики: «Да уберите вы его к чертовой матери отсюда!»

Бюрократическое желание сместить центр мегаполиса или создать второй полюс закончилось ничем. Наивно сказать: «Троицк — столица Новой Москвы» — и ждать, что чеховские сестры будут мечтать переехать поближе к суконной фабрике. Наивный полицентризм — это когда вы сидите на Охотном Ряду и никуда из центра переезжать не собираетесь,

«Так не пойдет, или вы о децентрализации канализации говорите, или я выключаю микрофон. Я второй раз прошу вас рассказать о парадоксах приграничных систем водоотведения…»

но размышляете о том, как это сделают другие. Сверху, росчерком пера это не решается. Город остался монополярным, потому что столичная бюрократия не захотела менять Охотный Ряд и Кремль на Мамыри.

В зале смешки. Модератор выключает микрофон. Меня принуждают к миру за пределами трибуны. Думаю о канализации и считаю до ста.

Но власть не просто так упрямилась. Вспомните Большую советскую энциклопедию. Принцип незыблемости господства правящей элиты никуда не делся. Бюрократия оказалась сильнее своих же идей. И вот так, за здорово живешь отказаться от принципа сакральности никто не осмелился. Можно понять.

Так что остается единственно возможный вариант — естественный полицентризм, который в меньшей степени зависит от указаний центральной власти и больше — от муниципалитетов и девелоперов. Каждый день в Москву въезжают полтора миллиона жителей Подмосковья. Ежедневно к нам приезжает работать все население Вены, Бейрута, Дамаска, Алма-Аты, Манилы, Минска или Харькова.

О каком решении транспортных проблем мы можем говорить? Какие выделенные линии? Какие платные парковки? Этому кошмару не будет конца до тех пор, пока Подмосковье не создаст полтора миллиона рабочих мест. И здесь нам ровным счетом ничего не даст американский опыт урбанистики, который, полагаю, хорошо известен выпускникам Принстона.

Потому что в США сделан акцент на использование индивидуального транспорта. Это базовый принцип американского урбанизма, американской полицентричности. В 60-е годы там было больше личного транспорта, чем у нас сегодня. Поэтому американская мультиполярность никак не привязана к месту работы. Человек способен добраться до соседнего городка на машине — и здесь ни у кого не возникает ни моральных, ни рациональных дилемм. Москву так не разрядить. И не нужно этого делать, потому что 802 автомобиля на 1000 американцев наш окольцованный город не переживет.

Все это я уже проговаривал в голове. «Принстонские девочки» успокоились, с трибуны говорили о трубах и полях аэрации. Я понял, что «принстонские девочки» запомнятся примерно так же, как «гарвардские мальчики». Вроде что-то такое было, но что — не помним. Папа наверняка был.

Все стерильные теории здесь тонут в трясине российской инертности. Бюрократия, говоря «да», на самом деле бросает в сторону: «Уймите, вашу мать!» Это в лучшем случае. В худшем: «Да уберите вы его к чертовой матери отсюда!»

К ней, видимо, можно. На чертову мать ведь в акции не запишешь.

Вот так весело прошла для меня «Строительная неделя». Я рад, что возведение Пизанской башни будет продолжено.