Выгодная бедность

Главное слово уходящего 2015 года — «беженцы». Это подтвердили языковеды России и Европы, и это не дурацкое модное словечко типа «селфи» или «дакфейс», это ужасная реальность современной цивилизации.

Мощный поток беженцев — хотя он вроде бы был вызван войной в Сирии и вокруг — на самом деле сигнализирует о неразрешимом противоречии между богатым Севером и бедным Югом.

Почему эта ситуация неразрешима?

Потому что она выгодна всем.

На международных саммитах и конференциях постоянно обсуждается помощь бедным странам — в виде списания долгов и предоставления новых займов. Иногда слышатся трезвые голоса: пока богатые страны не обеспечат устойчивое развитие бедных стран или как минимум не научатся доводить помощь непосредственно до нуждающихся людей, до тех пор такая помощь будет почти бессмысленна.

Но эти голоса тонут в гуманитарном хоре: люди в Африке страдают и умирают от голода сегодня, сейчас, сию минуту. Мешок риса дарует жизнь, а что до издержек, делающих этот мешок поистине золотым, то стыдно об этом думать, когда на глазах сытой Европы от голода гибнут дети.

Верно. Человека надо сначала спасти от голодной смерти, а уже потом учить уму-разуму. Но что такое «бедность бедных стран»?

Это всего лишь симптом. Когда неразрешенный конфликт слишком тяжел, чтобы о нем говорить, думать, чтобы действовать ради его устранения, он уходит вглубь бессознательного (политического бессознательного в данном случае), а на поверхности появляется симптом. Он тоже болезнен, но он защищает и помогает построить необидную идентичность.

Симптом «бедного Юга» — это защита от противоречий постколониального мира, от их понимания и разрешения. Трудно бороться с коррупцией и трайбализмом, с этнорелигиозными конфликтами, с невообразимым социальным расслоением (лесные племена, живущие на неолитическом уровне, и их вожди, обитающие в виллах на Женевском озере).

Серьезное обсуждение этих проблем на национальном уровне может привести к обрушению идентичности, к гражданской войне и другим формам деструктивного поведения на уровне нации.

Чтобы не допустить подобной катастрофы, национальное самосознание формирует представление: «мы — бедная страна». Этот симптом, болезненный сам по себе, снимает опасность национального саморазрушения и строит новую идентичность — идентичность «бедной страны». Бедность рассматривается как исконное свойство данной нации, как модель социального поведения внутри страны и политического поведения на мировой арене.

Бедным, как ни странно, дозволено больше, чем богатым.

Бедность — оправдание коррупции, неравенства и непотизма (по-русски — кумовство): ну как не порадеть родному человечку, если он пребывает в нищете?

Но главное, разумеется, это перестройка идентичности. «Мы не воры, не лентяи, не кумовья, не взяточники, не черные расисты, не погромщики, вырезающие соседние племена. Мы просто бедные люди. Мы, можно сказать, больны такой вот тяжелой наследственной болезнью». Действительно, бедность воспринимается как своего рода болезнь. А болезнь, особенно болезнь души, в том числе национальной, порождает целый ряд специфических выгод.

Вот первичная выгода от бедности: я не бездельник, не невежда, не растратчик, не преступник даже, а бедняк! А беднякам надо сочувствовать! То же самое — на уровне нации в целом. Все, что для «богатой» нации предосудительно и нарушает ее национальную самооценку, для «бедной» нации вполне извинительно и составляет основу национальной самооценки.

Это была первичная выгода от бедности.

А вот и вторичная.

Дело не ограничивается преобразованиями в области идентичности и самооценки, хотя эти аспекты чрезвычайно важны. Но кормиться и лечиться все-таки надо, а в условиях голода и эпидемий самоидентификация как «бедной, то есть больной страны» сама по себе не помогает.

Однако большинство современных богатых стран устроены так, что они не могут спокойно глядеть на умирающих от голода людей. Которые к тому же голодают в результате неких как бы форс-мажорных обстоятельств: засуха, наводнение, гражданская война, вынужденная миграция. Ситуация не позволяет разбираться в причинах — помощь нужна немедленно. В виде займов и в виде непосредственных раздач продовольствия, что надежнее, но гораздо дороже: каждый мешок муки и бочонок воды надо передать непосредственно в руки страдающих людей. А для этого тоже нужны люди, транспорт, охрана, полевая медицина. Горючее, запчасти, оружие, боеприпасы, спецодежда, медикаменты. Зарплата.

Возможно, высокие издержки прямых раздач заставляют направлять большую часть помощи в виде денег, передаваемых правительственным учреждениям бедных стран. Понятно, что значительная их доля разворовывается, но это издержки скорее моральные, в то время как непосредственные раздачи влекут реальные издержки.

Так или иначе «бедность как болезнь» приносит вторичную выгоду. За больным принято ухаживать.

Больному прощают требовательные и даже агрессивные напоминания о том, что он болен и нуждается в заботе. Примерно так ведут себя «бедные страны».

Бедность для них не только способ вытеснить из национального сознания истинные проблемы и противоречия и обрести прочную идентичность, но и способ получения даровых пособий, займов, которые все равно не придется отдавать.

Богатые страны легко идут у них на поводу — и не только из человеколюбия.

А вот и выгода номер три.

Расслоение мира на бедные и богатые страны и неумение построить адекватную (то есть политически устойчивую, экономически выгодную и социально справедливую) систему взаимодействий между ними — это и есть главное противоречие, терзающее богатые страны. Попытка открыть двери иммигрантам из бедных стран в мир богатства и благополучия лишь усугубляет проблему.

Иммигрантов слишком мало, чтобы облегчить участь бедной страны в целом. Но их слишком много, чтобы ассимилироваться, раствориться в новом окружении.

И их вполне достаточно, чтобы вызвать приступы ксенофобии в странах-реципиентах и ответные брутальные реакции самих иммигрантов. К урегулированию конфликта Север — Юг еще и не приступали. Меж тем как он уже сотрясает балки и перекрытия Северного (богатого, развитого, демократического, постиндустриального) мира.

В глубинах национального бессознательного развитых стран зреет предчувствие катастрофы. Помощь бедным странам, сочувствие несчастным, живущим в этих странах, — это тоже защита от неразрешимого конфликта. Очередной своего рода симптом. И хотя симптом, как мы знаем, вызывает боль, но она значительно меньше, чем та, которая вырвется наружу, если симптом снять.

Поэтому сам по себе концепт «богатые страны — бедные страны» выгоден богатым странам. Он укрепляет их идентичность и самооценку как мировых благотворителей, вытесняя в национальное (или общеевропейское, общезападное) бессознательное собственную беспомощность и озлобление.

Богатым странам выгодно собирать высокие совещания и принимать торжественные решения. Сначала о займах бедным странам, потом — о прощении долгов этим же странам, которые странным образом ничуть не разбогатели от масштабных финансовых вливаний.

Но и это еще не все.

В записной книжке Чехова есть заметка о создании благотворительного фонда. Нанимается дорогое помещение, избирается правление и президиум, устраивается банкет, а потом выясняется, что на это ушли все средства. На долю неимущих осталось десять рублей, да и те правление постановило выделить тетушке председателя.

Что-то очень современное слышится в этих словах вековой давности. Если из лампы Аладдина вдруг вынырнет джинн и пообещает лично и бесплатно доставить продуктовую посылку каждому нуждающемуся, боюсь, его предложение не пройдет. Инфраструктура помощи беднейшим странам достаточно сильна, чтобы не уступать свои позиции (в обоих смыслах слова «position» — «положение» и «рабочее место»). Кроме того, эта инфраструктура реально обеспечивает идентичность Запада как мирового благотворителя. Богатым странам это необходимо, ради этого они готовы идти на весьма высокие издержки, так что дело не только в чиновничьем лоббировании заведомо затратного и малоэффективного проекта. Здесь уже идеалы и ценности, а за них принято дорого платить.

Значительная часть помощи поступает в виде денежных средств на счета государственных учреждений беднейших стран. Почему огромные займы не помогли этим странам развить свою экономику и социальную сферу? И почему длинная цепь вопиющих неудач не вызвала законного возмущения доноров? Тем более что богатым государствам-донорам известно, куда деваются эти средства, известно про миллиардные вклады африканских диктаторов в европейские банки, известно про их виллы и яхты.

Dolce vita лидеров беднейших стран не составляет никакого секрета, напротив, является частью мировой светской хроники.

Покойный маршал Мобуту в своей леопардовой шапочке был популярен не меньше, чем кинозвезды и спортсмены.

Вот здесь четвертая выгода существования бедных стран.

Европейские либеральные законы позволяют лидеру нищей страны, получающей займы-подарки от богатых стран, покупать виллы и личные самолеты в этих самых странах. Да и почему, собственно, не позволять? Недвижимость и земельные участки покупаются в европейской стране у европейского собственника, самолеты, автомобили, костюмы и деликатесы тоже не африканского производства, да и обслуживающий персонал местный.

Так что немалая доля средств, которые были даны беднейшим странам в виде займов, возвращается в Европу — в виде покупок у частных лиц и фирм, а также в виде налогов, уплаченных государству. После этого прощение долгов выглядит символическим актом. Или даже актом легитимации случившегося. Требовать возврата денег, коррупционным путем уже вернувшихся на Запад, — это был бы просто безграничный цинизм!

Что же делать? Контроль над расходами беднейших стран, даже в части одолженных средств, немедленно оценивается как неоколониализм.

Делу мешает взаимная идеализация. Север и Юг смотрят друг на друга влюбленными глазами.

Это может показаться странным, особенно после террористических актов и военных интервенций. Но попытаемся заглянуть за внешние феномены и увидеть реальный конфликт.

Юг всегда был для европейца областью первобытной свободы от моральных запретов. В европейских фантазиях обнаженные и доступные африканки ходили среди деревьев, на которых изобильно росли невиданные фрукты. Одалиски возлежали в гаремах. О, храм Камасутры! О, китайские курильни опиума! О, злачные таиландские улочки (последние, кстати, совершенно реальны). Плюс к тому фантастическая дешевизна всего: еды, жилья, услад. Мишель Уэльбек пишет, что европеец ведет себя в Таиланде так, будто вырвался из концлагеря.

Но и Север — это магнит свободы для людей Юга, особенно для молодых. Здесь они освобождаются от жесткого авторитета общины, от сковывающего почтения к родителям и просто к старикам. Можно обнять девушку, не боясь, что завтра придет ее брат с ружьем и брачным контрактом. Можно перебить старшего в споре. Можно практически все. А еще прибавьте сюда возможность заработать, да плюс социальное обеспечение.

Тут и там — земля свободы и комфорта. Идеализация с обеих сторон. Но есть печальный закон психологии: идеализированный объект, как правило, является преследующим объектом, с которым необходимо расправиться. Надежней всего — ценой собственной жизни. Убить свою фантазию об идеале вместе с самим собой. Возникает обоюдная суицидальность: восточный терроризм и западная интервенция — вот ее примеры.

Но даже если согласиться, что политическое есть всего лишь экстернализация психологического, тогда тем более необходимо перестроить взаимоотношения богатого Севера и бедного Юга, отказавшись от обоюдно выгодных фантомов «бедности бедных» и «богатства богатых».

Если получится. В чем я сильно сомневаюсь. Хотя, конечно, надеюсь.