Цивилизация
Один старый заграничный масон рассказывал: «Была у нас одна ложа, в которой состояли министры, послы, банкиры, крупные бизнесмены, а также издатели влиятельных журналов. О, да! Главными законами масонства были и остаются равенство и братство. Один латиноамериканский масон, например, написал, что в его ложе досточтимым мастером был простой почтальон, а президент республики был рядовым братом-каменщиком. Все так. И тем не менее братья любили свою ложу именно за то, что в ней собирались люди незаурядные. Можно сказать, цвет если не всей нашей страны, то уж нашего региона — точно. Не буду стыдиться этого слова — это была элитарная ложа, и в этом не было ничего плохого.
Бывают разные ложи — ложи военных, ложи врачей и так далее. А у нас была ложа послов, министров и банкиров.
Но в один прекрасный день один из братьев — он был хозяином большой сети супермаркетов — порекомендовал и даже попросил принять в эту ложу своего управляющего, топ-менеджера. Все хмыкнули в ответ, но он был настойчив, он веско аргументировал свою позицию. Он убеждал нас, что этот менеджер — достойнейший человек. Честный, образованный, добрый семьянин, с духовными исканиями.
«Но почему ему нужно вступать именно в нашу ложу?» — спросил кто-то. Рекомендатель отвечал ссылками на общие масонские правила о равенстве всех людей, о том, что ни богатство, ни родовитость, ни положение в обществе не играют в масонстве никакой роли. Так или иначе он убедил нас. Буква масонства и его общий дух возобладали над нашими элитарными предрассудками — в том, что это предрассудки, мы убедили сами себя и были уверены, что новый брат вольется в наши ряды и станет одним из нас.
Новый брат, конечно, влился, это был человек в самом деле достойный. Но у него тоже были свои протеже, люди тоже весьма достойные и добронравные. Так что через два года в нашей ложе числились одни продавцы и кассиры супермаркетов. Даже тому первому топ-менеджеру стало среди них скучно, и он нашел себе новую ложу. Не говоря уже о послах, министрах и генералах.
Вот так общие принципы убили частный случай. Верность идеалам равенства уничтожила уникальный оазис духовного общения незаурядных людей.
Но этот частный случай имел последствия, значимые для всех, — завершил свой рассказ старый заграничный масон, — исчез не только своего рода элитарный клуб (именно против этой «элитарной клубности» выступал наш друг и коллега, который настоял на том, чтобы разбавить наши высокомерные ряды, впрыснуть свежую кровь и все такое), исчез не только клуб, но исчез и источник новых и сильных мыслей, исчез пример для подражания... То есть верность общим принципам дела нанесла общему делу ощутимый вред».
Примерно так же обстоят дела с демократией на нынешнем этапе ее развития.
Скрупулезная, а иногда отчаянная верность ее принципам наносит ущерб демократии как таковой. Не списку правил, не лозунгам и ценностям, а демократии в ее реальности, которая, как ни крути, сводится — должна сводиться, а иначе зачем она вообще нужна! — к общему благу. К торжеству законности и права, к свободе личности и, представьте себе, к материальному благосостоянию граждан.
Каждый имеет право голоса — это неоспоримо, это святое неизменяемое правило демократии. Но каждый плюс плюс еще пару десятков миллионов каждых — это весьма нераздумчивый социальный организм.
Потому что каждый имеет право голосовать за того лидера, который ему нравится. Но каждый отнюдь не обязан долго учиться, читать много книг, уметь рассуждать и просчитывать ближайшие, а тем более дальние последствия сиюминутных политических решений. Более того! Большинство этих «каждых» в силу своей нелегкой трудовой жизни просто не имеют возможности читать умные книги и учиться рациональному мышлению. Было бы недемократично — а если честно, то и прямо подло — упрекать их в недостатке образования и неумении анализировать политические программы с точки зрения глобального экономического контекста. Какая ерунда!
Но в результате получается еще большая ерунда. Десятки миллионов «каждых», которые имеют право решать, но не обязаны учиться принимать решения, вполне могут проголосовать за безответственных популистов, что мы и видим в последние годы в некоторых странах Южной и Восточной Европы.
Они в принципе могут проголосовать за вполне реальное «отнять и поделить», попировать годик-другой, а потом, когда доедят поделенное, от отчаяния проголосовать за другую партию, которая повесит предыдущих популистов и лишит «каждого» его священного права голоса, ну и пусть! Пусть цензура, но зато спокойно. Пусть по карточкам, зато надежно.
Демократия — это циклы.
Сначала — повышение эффективности через впрыскивание свежей крови в застоялую аристократическую систему, а потом — полная недееспособность государства, основанного на балансе групповых интересов, ибо групп так много, а интересы их столь различны, что договориться они уже в принципе не могут.
Нечто подобное произошло на родине классической демократии в IV веке до нашей эры, когда рухнул греческий полис — этот образчик античного демократического устройства.
«Бедные настаивали на дальнейшем расширении государственного воспомоществования, а богатые — на обеспечении своей собственности и жизни от посягательств со стороны бедноты. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство переживало кризис. Среди людей различного социального и культурного уровня начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор сможет найти выход из тупика. Популярными становятся тема и образ сильного правителя», — пишет выдающийся исследователь античности Эдуард Фролов в комментариях к сочинениям Ксенофонта.
Новый цикл начался в Новое время, когда, по точному определению Ларри Зидетопа, в рамках христианской доктрины была утверждена социальная метароль человека — Человека Вообще, Любого, он же Каждый, — обладающего неотъемлемыми правами, данными от рождения Богом или Природой, кому как больше нравится. Метароль Человека, который равен всем другим людям перед лицом Закона — точно так же, как в христианстве все люди равны перед Богом и равно подлежат Его суду.
Однако реализованные принципы всегда отличаются от записанных или провозглашенных — сначала чуточку, а потом все сильнее.
«Мы, народ» — сначала обозначало только взрослых свободнорожденных мужчин-собственников и вдобавок старожилов. Этот круг все расширялся и расширялся и дорасширялся практически до всего наличного населения данной территории, включая детей и вчера прибывших иностранцев. Которые хотя и не могут (пока не могут!) голосовать непосредственно, но могут оказывать существенное давление на политиков, так что в ряде случаев мы имеем право говорить об «опосредствованном голосовании» детей и иммигрантов.
Таким образом, «народ» как политический субъект превратился из элитарной группы в «бесформенную кучу неизвестно чего», как выразился А.Ф. Лосев по другому поводу, но очень красиво.
Кривая демократии — от игры на повышение к игре на понижение.
Конечно, у каждой национальной модели демократии — да, наверное, и у всей европейской демократии в целом — есть «акме», высшая точка, идеальное состояние, когда она уже принесла все свои сладкие плоды, но меж ее ветвей еще не пробились тернии и волчцы.
Скорее всего, это послевоенная Западная Европа, уже залечившая раны войны и вкусившая радостей восстановительного роста («никогда не жилось так хорошо!» — была английская песенка конца 1950-х). Это Америка 1960-х — в эйфории от отмены расовой дискриминации. Это Россия начала 2000-х — все та же свобода, но зарплату не только перестали задерживать, она даже начала расти!
В жизни человека тоже есть такое время. Когда ему лет тридцать. Ну, тридцать пять или в крайнем случае сорок. Он (она) еще наслаждается молодостью, но уже пользуется всеми преимуществами зрелости. Свежесть — но и опыт. Физическая сила — но и мудрость. Страстные порывы — но и умение трезво взвесить за и против.
Хорошее время. Ни прыщей, ни глупостей — ни болезней, ни усталости. Жаль только, недолго оно тянется. Лет десять. Ну, пятнадцать от силы. Но уж не двадцать пять.
Это время надо ценить, но смешно и бессмысленно было бы стараться его продлить или горько рыдать о том, что оно прошло.
То же и демократия. Это не идеал, не картинка, не какой-то незыблемый свод законов и правил (правила, конечно, есть, но они очень даже зыблются). Демократия — это, скорее, американская горка, по которой со свистом летит общество: вверх, вниз, мертвой петлей.
В Америке такая горка называется русской.
Демократия — это гарантия прав меньшинств. В связи с этим втянул меня недавно в дискуссию один старый скандинавский расист.
— Да, мы меньшинство, но ведь демократия должна защищать права всех, и наши в том числе? Нас мало. Мы готовы уйти куда-нибудь в отдельный маленький городок. Мы там все для себя устроим, чистоту и порядок, и белобрысые детишки будут спокойно играть на газонах — нам нравятся белобрысые и сероглазые, мы ничего не имеем против остальных, дай им бог здоровья и процветания где-нибудь по соседству. Но сами мы хотим жить среди похожих на себя, понимаешь? У нас в городке будет все красиво, удобно и богато, так как мы любим и умеем. Но если к нам приедут голодные смуглые люди иного языка и иной веры, мы сможем их не пустить? Мы будем иметь такое право — не пустить их?
— Полагаю, что нет, не сможете, — ответил я. — Не будете иметь такого права.
— Но почему? А если мы купим всю землю этого городка и на полмили вокруг? У нас весь городок будет как кондоминиум, товарищество собственников. Тогда как?
— Не путайте частную собственность и государственный суверенитет, — сказал я. — Собственным может быть дом, квартира, и вы туда можете пускать или не пускать кого хотите. А в самом маленьком городе есть муниципалитет, почта, налоговая инспекция, полиция наконец. Если вы от этого откажетесь, будете сепаратисты. Мятежники. Ответите по всей строгости закона.
— Сам знаю! - сказал расист. — Это все демократия. Она для них, а не для нас. Тьфу!
Возможно. Но если уж совсем точно — демократия сначала была для одних «них», потом стала для «нас», теперь она для других «них», а скоро станет и вовсе ни для кого. Цикл заканчивается.
