Цивилизация
Время не в переносном смысле, а в самом прямом. Не в смысле «настали иные времена», «а вот в старое время, бывало» или «будущее покажет». А в простом физическом и отчасти социальном смысле. На глазах исчезают различия между «вчера», «сегодня» и «завтра» - остается одно только бесконечно длящееся «сейчас».
А где время изменяется, там деформируется и пространство вместе с ним. Время и пространство всегда ходят парой, как учат нас философия, астрофизика и старшина Сидоров, который велел копать канаву от забора до обеда. Так что и пространство сузилось до одного только «здесь».
И вот это не то, чтобы тревожит, но отчасти изумляет.
«Но» - это опасное слово, как выяснилось недавно. Особенно в связи с «новой этикой».
Мне не раз приходилось читать и слышать такое: «Если некто говорит: «я вообще-то против насилия, харассмента и домогательств, но…» – значит, этот лицемерный персонаж на самом деле «за», он просто вуалирует свою позицию с помощью всяких юридических или логических фокусов».
В который раз спешу заверить, что я против насилия, харассмента и сексуальных домогательств безо всяких «но». Без оговорок и экивоков. Я за полнейший суверенитет личности над своим телом, включая, разумеется, сексуальную неприкосновенность. Прежде всего женщин.
О мужчинах тут можно говорить лишь формально, ради соблюдения священного принципа гендерного равенства. Потому что на деле домогательства женщин в отношении мужчин, а также случаи харассмента или сексуального насилия женщин над мужчинами хоть и существуют, но их количество и процент ничтожно малы по сравнению с тем, что доводилось и доводится испытывать женщинам.
Кто-то мудрый сказал: «Если в маленькой военной стычке погибнет всего один солдат, то для него и его близких этот инцидент, незаметный на карте фронта, станет самой кровопролитной битвой во всей мировой истории».
Поэтому страдания молодого инженера, которого соблазнила немолодая замдиректора завода – тоже травма харассмента…
Хотя, простите меня, юные и трепетные инженеры, младшие научные сотрудники и начинающие поэты, павшие жертвой харассмента директорок, завлабок и главных редакторок – я вам не верю. То есть верю, что такое было или могло быть – но не верю в глубину вашей психосексуальной травмы. Это мое чисто личное эмоциональное убеждение, основанное на опыте всей нашей культуры.
А в боль и страдания женщины, которую принуждают к сексу или преследуют похабными разговорами, анекдотами, предложениями, прикосновениями и проч. – вот в это я верю. Основываясь опять же на опыте всей нашей культуры.
Поэтому борьба за суверенное право женщины распоряжаться своим телом и защита этого суверенитета – одна из главных вех сегодняшней культуры.
Тут, правда, приходится делать печальную оговорку: культуры Северо-Запада. Но и на Северо-Западе живет публика, которую в США неполиткорректно называют «white trash» («белый мусор» по-английски, а по-нашему – быдло или гопота). Среди этой публики вряд ли возможна борьба с харассментом, а также движение «me too»: вся их жизнь — сплошное насилие и принуждение, в том числе и сексуальное, и все они «тоже такие».
Но будем утешаться тем, что все хорошее приходит с социального верха, от элиты и даже, не побоюсь этого утверждения, от власти. Мыть руки и водить детей в школу народ научился от аристократов. Матушка Екатерина заставила русских людей прививать оспу и сажать картошку.
Узнав о скотском поведении добропорядочных парижан во время казни серийного убийцы Вейдмана, президент Франции запретил публичные казни. А было это, вы не поверите, всего в 1939 году. Каких-то жалких 80 лет назад цивилизованные европейцы ждали всю ночь, чтобы наяву увидеть отсечение головы – а потом, смяв полицию, побежали мочить платки в крови казненного. На память, так сказать. Хотя никакие они не были цивилизованные, хотя и европейцы. Обыкновенная парижская гопота. Но власть лишила ее очередной быдлячьей забавы. А сейчас объяви в Париже публичную казнь – никто не придет, а то и возмущаться начнут: дескать, за кого вы нас принимаете?
Так что – шаг за шагом.
Надо надеяться, что «новая этика» потихоньку будет проникать в толщу народных масс, и со временем станет обычной, как картошка и прививка.
Давайте, однако, вспомним, что «новая этика» на самом-то деле довольно старая. Вот строки из фельетона Ильи Ильфа: «В.М. Глобусятников. Профессор киноэтики. Что еще за киноэтика такая? Вся киноэтика заключается в том, чтобы режиссер не понуждал актрис к половому сожительству. Этому его может научить любой экземпляр уголовного кодекса… Но, наверное, у В.М. Глобусятникова есть большая клиентура, много учеников и учениц, коим он охотно поясняет туманные этические основы, пути и вехи киноискусства».
Написано в 1930 году, то есть без десяти сто лет тому назад. И – см. выше – за десять лет до беснования вокруг гильотины с трупом Вейдмана.
Сексуальное насилие, если уж совсем строго, никогда не считалось похвальным. Даже в кошмарных романах ужасающего маркиза де Сада совращение, принуждение и изнасилование описывается как безусловное преступление. Другое дело, что персонажи этих книг наслаждаются, совершая сексуальное насилие – но наслаждаются именно как «переходом грани», как чем-то преступным, гадким, недозволенным.
Сексуальное домогательство всех сортов и типов было запрещено (по крайней мере, осуждалось) среди высшего сословия по отношению к равным себе. Но зато оно было максимальным телесным выражением социального подчинения.
«Большак» и снохи. Барин и крепостные девушки. Хозяин и работницы (см. рассказ Куприна «Молох»). Горький в своих воспоминаниях пишет о целой деревне, куда некий фабрикант, почтенный старик с узкой седой бородой, отсылал забеременевших от него служанок. Раз в полгода там строили новый дом, разбивали огород, ставили коровник, приезжала «мамка» (старуха-работница), и наконец – очередная красавица с круглящимся животиком. Деревня разрасталась…
Что же касается простонародья как такового, фабричных и деревенщины в предкапиталистическую эпоху, то сексуальные домогательства были, увы, просто образом жизни.
Мне кажется, что вот этот деревенско-слободской образ жизни, помноженный на постсоветское начальственное доминирование (то есть не обуздываемое никаким парткомом и месткомом) – вот эта смесь и дала всплеск «горизонтальных» сексуальных домогательств и «вертикального» харассмента. И все это, став явным и уже нетерпимым в современном обществе, обусловило жесткое сопротивление – ту самую «новую этику».
Но тут возникли две удивительные вещи.
Во-первых, исчезло прошлое.
В заголовке этой колонки – слова печальной частушки: «Печку письмами топила, / Не подкладывала дров: / Всё смотрела, как горела / Моя прежняя любовь».
Теперь прежняя любовь не горит. Ее хранят в виде скриншотов и выставляют на всеобщее обозрение, комментируя каждое слово.
Тут дело не только в нарушении тайны переписки, в непреложном «Нельзя читать чужие письма. Почему? А ни почему, нельзя, и все тут».
Дело даже не в нарушении тех самых «личных границ», о святости которых говорит та же «новая этика». Впрочем, это противоречие легко разрешается военно-политической аналогией – ради укрепления своих границ государства часто нарушают чужие.
Дело даже не в таком фундаментальном моменте, как ликвидация стыда. Стыд, как учит психология, есть страх быть выставленным напоказ. Но сейчас этого страха все меньше и меньше – кажется, что люди выставляют себя напоказ нарочно, как бы демонстрируя отсутствие стыда в арсенале собственных эмоций. Ну, ладно.
Меня более всего тут волнует переформатирование времени.
«Было – и прошло» - говорили тысячелетиями.
«Нет! Было и есть!» - говорит «новая этика», принципиально не признавая забвения и срока давности, то есть как бы приравнивая пошлое словцо, похлопывание по талии или предложение переспать – к преступлениям геноцида, к бомбежкам мирных городов и прочим военным кошмарам. Тут ведь дело даже не в специфике правового сознания «новой этики». Исчезает прошлое как часть нашего самосознания, как инструмент организации мира вокруг меня. Есть только мои сегодняшние переживания. Неважно, что они – по поводу случившегося пять, десять, а то и двадцать лет назад. Я сейчас так чувствую – и неважно, как и что я чувствовал годы или десятилетия назад, что говорил и даже (свят-свят!) какие сделки заключал.
Мое «я так чувствую сегодня» как бы переносит вчерашние события в сегодняшний день. «Вчера» как некий особенный статус события более не существует. Есть только «я сейчас» и «я здесь».
Ну и насчет «здесь».
Отвлечемся на минутку от «новой этики» и вспомним про Михаила Ефремова. С одной стороны, во мне почему-то нет сочувствия Ефремову.
Но, с другой стороны, люди, которые орали об «ошалевшем от безнаказанности мажоре», требовали супер-наказания, клеймили тех, кто ему сочувствует, устраивали по ТВ и в интернете стоминутки ненависти к Ефремову – эти люди у меня вызывают как минимум недоумение. А если честно, то просто омерзение.
Помилуйте, господа! Ефремов совершил то, что каждый день в нашем отечестве совершают несколько десятков человек – ДТП со смертельным исходом. Среднее годовое значение – 43 погибших в сутки. В тот день, когда случилась авария с участием Ефремова, таких смертельных ДТП было 38. Более половины из них – по вине пьяных водителей. Однако пресса вела себя так, как будто лично Ефремов всю жизнь 20 раз в сутки напивался и совершал смертельные ДТП. Его освистывали и обливали помоями, как единственного в стране преступника такого рода.
Почему? Да потому что он – знаменитость. Все пространство собирается в кучу вокруг него, и ничего другого как бы нет.
Увы, иногда это относится и к «новой этике».
Когда в Фейсбуке появляется очередное обвинение очередной знаменитости в приставаниях, домогательствах, непристойных предложениях (это, безусловно, дурно и достойно решительного осуждения!) – то мы видим огромное количество «лайков» и «перепостов». А когда появляется материал о том, как неведомые надзиратели издеваются над никому не известными женщинами-заключенными – реакция, по моим подсчетам, примерно вдесятеро меньшая.
Почему? Да по тому же по самому.
Есть «я сейчас» с моими нынешними чувствами, отрицающими время как способ мышления – и есть «здесь», точка, в которой сошлись лучи общественного внимания.
Если совсем просто: журналистка, которой сделал сальный намек главный редактор известного СМИ пять лет назад – вот где «вечное настоящее» и «центр пространства». А заключенная, изнасилованная охранником – она просто не существует.
Остается надеяться, что матушка Екатерина все же научит народ сажать картошку, и что суверенитет тела и сексуальная неприкосновенность из верхушечной моды превратятся в привычную благую повседневность для всех или хотя бы для большинства.
Но для этого, мне кажется, не надо забывать о разнице между «сегодня» и «десять лет назад», а главное – не забывать о «малых сих», о беззащитных и нищих, у которых нет звонких имен и тысяч подписчиков в ФБ.
Надо вернуть времени протяженность, а пространству – широту.
