Говори!

«Говори!» — так назывался спектакль Театра им. Ермоловой, поставленный в 1988 году и с успехом шедший в перестроечной Москве (пьеса Александра Буравского по знаменитым еще в 1950-е годы очеркам Валентина Овечкина «Районные будни»). Почему такое название?

Потому что советская колхозница не может просто вот так взять и рассказать, что ей не нравится в ее тяжелой жизни. Какие у нее проблемы и трудности каждый день – дома, в магазине, в коровнике. Она в конце концов получила слово на каком-то высоком собрании, вышла на трибуну – и замолчала.

Молчание – убивает. Загоняя тяжелую проблему внутрь, мы ее не ликвидируем, а наоборот, даем ей разворачиваться бесконтрольно, по ее внутренним законам патологического развития.

В этой колонке я собрался поговорить о расизме и недавних выступлениях в США и Европе, а начал – о советской колхозной деревне 1950-х. Вот ведь!

Однако сначала – о королеве Виктории и Зигмунде Фрейде. Но – обратимся к тем временам отсюда, из наших дней. Недавно по ТВ прошел сериал «Нормальные люди», по новому и уже очень популярному одноименному роману. Критики и зрители отмечают, что герои романа и фильма, очень молодые люди, умеют говорить друг с другом на всякие сложные темы, которые касаются интимной сферы. Как в широком смысле – надежды, разочарования, обиды, примирения, то есть разнообразные переживания – так и в узком смысле. То есть умеют обсуждать вопросы секса – в частности, предупреждать возможные недовольства своего партнера. «Если тебе вдруг станет неприятно, ты должна мне сразу об этом сказать, и мы прекратим!» — говорит юноша своей девушке.

Людям старомодным, воспитанным в той культуре, где секс тесно связан если не с насилием, то с доминированием – таким людям все это кажется смешным, нелепым, мешающим получать от жизни всевозможные наслаждения и радости. Да, возможно, с непривычки это одновременно забавно и занудно. Но все же, по зрелом размышлении – это хорошо. Это просто-таки прекрасно. Это гигантский прогресс по сравнению с молчанием об интимном.

Потому что только в этой подавляющей «культуре молчания» процветает и насилие, и использование партнера, и навязывание ему непрошеных обязанностей – все, вплоть до венерических заболеваний и нежелательных беременностей.

«Я чувствовала, что скорее умру, чем произнесу перед своей дочерью слово «презерватив», — сказала одна мама. – Не говоря уже о том, чтоб объяснять ей, как этой гадостью пользоваться». «А почему, собственно, гадостью? Что гадкого в этом простом приспособлении?» «Потому что это неприлично! Особенно, сами понимаете, в подробностях! Нельзя говорить об этом вслух!».

Приехали. Говорить о презервативах с подростками – неприлично, нельзя. А лечить их от венерических болезней или заставлять делать аборты – это, выходит, прилично?

От монстров, которые прячутся под каменными плитами молчания, спасает только разговор, честный, искренний и откровенный. Простите мне такую красивость, но под этими плитами прячутся самые настоящие чудовища.

Викторианское целомудренное жеманство – это запрет на все, что поднимается выше щиколотки и спускается ниже ключицы. Запрет на всякий разговор «про это». Сама королева дала своей дочери перед первой брачной ночью такой совет: «Закрой глаза и думай об Англии». Но это было именно жеманство, то есть лицемерие. Под покровом запретов в викторианской Англии процветали проституция, порнография и домашнее сексуальное насилие – инцест в том числе. Ну и просто насилие тоже – и кулаками, и «структурное», так сказать: в виде лишения прав и возможностей.

Зигмунд Фрейд и королева Виктория почти точно разминулись, обозначив смену эпох сексуальной морали. Ее Величество покинула сей мир в 1901 году; «Толкование сновидений» вышло в свет в 1900-м, «Психопатология повседневной жизни» и «Три очерка по теории сексуальности» — в 1901-м и 1905-м соответственно.

Вряд ли нужно повторять общеизвестные истины о влиянии фрейдизма на культуру ХХ века – это неустраняемая банальность; отрицать влияние Фрейда так же смешно, как пренебрегать влиянием Маркса, нравятся нам они или нет.

Но я хочу отметить не только значение психоанализа как учения о структуре психики и роли вытесненных сексуальных влечений. Я хочу сказать о величайшей исторической, социальной и культурной заслуге психоанализа как практики. Практики говорения вслух о своих тайных, интимных, «стыдных» — а в рамках викторианской морали и вовсе невыразимых (не имеющих права быть высказанными) проблемах. Сначала это было говорение вслух в приватном контакте аналитика и пациента, потом – на конгрессах психоаналитиков, потом – в научной прессе, потом – в популярной. В романах, фильмах и, наконец, просто в разговорах людей друг с другом.

Кто-то до сих пор всерьез считает Фрейда кощунником и пакостником. Я читал статью некоего священнослужителя, где он говорит, что Бог поразил Фрейда злокачественной опухолью челюсти именно за то, что «его рот изрыгал мерзости».

Причем эти «целомудренные граждане» усматривают мерзость не в том или ином содержательном тезисе Фрейда и психоанализа. Нет. Главное преступление в том, что он открыл рот, заговорил о том, о чем в приличном обществе положено молчать. Анекдоты и порнография, разумеется, не в счет – мы же о приличном обществе!

Вдруг вспомнился Родион Раскольников. Старушку он уже убил, даже двух. Обагрил свои руки кровью невинных людей. Но при этом страшно озабочен тем, что проститутка Соня будет сидеть рядом с его матерью и сестрой, с честной женщиной и целомудренной девушкой. Ах, ах, какой ужас! Что перед этим убийство старушек! Справедливости ради – Раскольников потом помаленьку пришел в разум. Чего не скажешь о нынешних ревнителях целомудрия, готовых наброситься с топором на любого, кто посягнет на их мироустройство – то есть на каменные плиты молчания, под которыми так уютно жить монстрам и вампирам.

Однако слово сильнее стали и камня (ах, что за романтический стиль!) – и свободный разговор о сексе привел в итоге к тому, что люди стали уважать желания и привычки друг друга. То есть привел не к разврату, а именно что к искомому целомудрию. Ну, скажем так, к большей порядочности, сдержанности, пониманию, терпимости, гуманности в сексуальных отношениях. Все по Фрейду: задача культурной работы состоит в том, чтобы превратить «вытеснение» (отрицание, замалчивание агрессивных импульсов) в «осуждение» (то есть в сознательный отказ от разрушительного поведения).
Одно печалит: на это ушло сто лет. Век! Целый век. Страшное дело.

Сейчас на повестке дня старая и вечно новая беда – расизм. Мы все видим, во что это выплеснулось на улицах Америки и Европы.

Беда двойная. Во-первых, в самом расизме, в его наследии, в его корнях. В его никак не прекращающихся, несмотря на все гуманные законы, повседневных практиках. В его ужасающей психологической как бы неодолимости: ведь что может быть естественнее, чем разделение мира на «мы» и «они»? В этом смысле бороться с расизмом труднее, чем с неравноправием женщин или с презрением к нищете. Потому что нищий может стать миллиардером, женщина – генералом, чемпионом по карате или, если ей захочется, мужчиной-трансгендером. Но представитель той или иной расы не может с ней расстаться, а если попытается, станет чужим и среди своих, которых «предал», и среди чужих, к которым «примазывается».

Но вторая беда гораздо сильнее, и она грозит сделать расизм вечным и еще более злым, чем сейчас. Эта беда – запрет на свободное обсуждение. Запрещено называть расовые и этнические группы так, этак и еще вот так. Запрещено указывать расу правонарушителя. Запрещено обсуждать степень конкретной вины угнетателя или конкретных страданий угнетенного (получается, что всякий, принадлежащий к угнетенной расе или этносу, является жертвой, даже если он и его семья в пяти поколениях жила в пяти тысячах миль от «зоны страданий»; и, наоборот, всякий, принадлежащий к расе или этносу угнетателей, является виновным, даже если пять поколений его семьи жили в таком же отдалении от «зоны страданий», причем на другой стороне глобуса).

Запретов масса, и запретители соревнуются в изобретении новых.

Но чем больше запретов и чем суровее они, тем упитаннее и агрессивнее становятся подпольные монстры ненависти, и они еще покажут зубы.

Выход один – свободный разговор о расовых проблемах. А сначала – свободное исследование, свободное научное обсуждение, не скованное бесчисленными цепочками запретов и страхов.

Кстати говоря, едва ли не первым серьезным современным ученым, сделавшим огромный вклад в изучение этой проблему, остается девяностолетний стэнфордский профессор Томас Соуэлл, афроамериканец. Его книга «Рынки и меньшинства» (1981) – отличный теоретический фундамент исследования этносоциальных (расово-социальных) проблем. Сейчас он не в моде, а жаль…

Вспомним, однако, что от начала свободного разговора о сексуальности до реальных позитивных изменений в повседневном взаимодействии полов (точнее, гендеров) – прошло целых сто лет.

Не думаю, что с расизмом будет намного быстрее. Но если не начать сегодня, то позитивный результат отдалится еще на один день. А может, и на десяток лет.