Хорошо быть кисою

Начальник Швейка поручик Лукаш говаривал: «Армия без дисциплины — трость, ветром колеблемая. Сегодня вы не пришьете свежий подворотничок, завтра вы уснете на посту, потом потеряете винтовку…»

Кстати, о подворотничках. Я узнал это слово еще в первом классе. Тогда мы носили полувоенные гимнастерки с поясом, или сюртучки а-ля Володя Ульянов, и к их стоячим суконным воротникам надо было пришивать изнутри белые полоски ткани — чтоб было красиво, аккуратно и чтобы пот не портил сукно. Вообще-то по всем правилам подворотнички надо было менять (то есть отпарывать-отдирать использованные и несколькими легкими стежками пришивать свежие) каждый день. То есть каждый вечер. Но если хорошо мыть шею — можно было один раз в два, а то и в три дня. Сначала мне подворотнички пришивала мама. Потом я и сам навострился. Хотя первое время колол пальцы иголкой. А уж совсем потом — то есть в третьем классе — нам сменили школьную форму. Нам — то есть всем советским детям. Теперь мы носили суконные пиджачки.

Не могу сказать, что в нашей (теперь уже можно сказать, в старой) школе было все хорошо и прекрасно. Было много глупых правил. Например, в первом классе на переменках нас заставляли гулять парами, по кругу. Это было ужасно противно и физиологически неправильно: ребенок — да и вообще человек! — после сорока пяти минут смирного сидения за жесткой партой должен расслабиться, помахать руками, побегать и поорать.

Я ни в коей мере не поклонник тупой муштры, унижающей личность. А прогулки парами по кругу унижали. Потому что стоило тебе что-нибудь громко сказать или кинуть шариком бумаги в красивую девочку — тебя тут же выдергивали из ряда и ставили посредине круга. Это делала учительница Вера Васильевна, я ее прекрасно помню. Не путайте ее, пожалуйста, с моей любимой Раисой Ивановной из «Денискиных рассказов». Вера Васильевна была похожа на сержанта из американских фильмов. Который злобно учит солдат любить ихнюю американскую родину. И ботинки у этой учительницы тоже были такие, сержантские. Одним своим видом унижающие достоинство солдата. Виноват, первоклассника. Ужас. Это я без шуток говорю. Да и вообще я дисциплину терпеть не могу и доказал это всей своей жизнью: первые шесть лет после университета преподавал, а потом всю жизнь был и остаюсь убежденным фрилансером.

Однако, как говорили древние греки, «meden agan», то есть «ничего слишком». Порывы к свободе и душевному комфорту не должны завести нас слишком далеко. Дисциплина (как и власть, как необходимость умываться по утрам и вечерам, как погода, наконец!) ужасна и оскорбительна для мыслящего и тонко чувствующего человека.

Но хуже дисциплины (а также власти, гигиены и погоды) может быть только одно — ее отсутствие.

В последнее время я все чаще и чаще встречаю в интернете горячие родительские проклятия четырем клеточкам. Что это такое? А вот что. Оказывается, поля в тетрадках должны быть размером в четыре клеточки. А отступ от предыдущего задания до следующего — в две клеточки. Ну да, ну ладно. Нас, помнится, тоже этому учили. Мы отчерчивали поля карандашом по линеечке. А отдельные пижоны и аккуратисты соблюдали нужные поля безо всяких линий — ну вот как в книге бывает, понятно. О чем весь сыр-бор?

А о том, что некоторые дети с этим не справляются. Мне кажется, что скорее всего не желают справляться. Почему не желают? Да потому, что человек, который не может держать нужный отступ при письме (особенно если этот отступ отмечен вертикальной линей) — этот человек вряд ли сумеет попасть ложкой в рот, рукой в рукав, а пальцем — на нужную иконку на дисплее айфона. Однако дети с успехом справляются с указанными тяжелыми задачами, особенно что касается айфона, айпада и прочих гаджетов и девайсов. А вот с полями почему-то не выходит. Ясно, что тут не физиология, не неврология (оговорюсь, что дети с медицинскими проблемами — это особый разговор, им действительно трудны эти чертовы четыре клеточки).

Тут — чистая мотивация. Не хочу, и все тут! В наше ужасное недемократиченое время родители, встречая такое «Не хочу!», говорили в ответ: «Надо! Учись, старайся!». Ныне же такое отношение не в моде.

Родитель должен быть на стороне ребенка, как учила нас незабвенная Франсуаза Дольто в одноименной книге. Разумеется, да! Но надо подумать, что это значит — быть на стороне ребенка. Не всякий раз это означает ругать учителя вместе со своим дитятей и помогать ему с учителем бороться.

Культура — это ограничение свободы.

Самым первым ограничением свободы ребенка является его приучение к опрятности, извините. То есть к горшку. Человек, вообще-то говоря, не рожден для унитаза. Человек как дитя природы рожден для того, чтобы писать и какать где придется. Но беда в том, что человек не столько дитя природы, сколько дитя культуры. А культура — это запрет, оформленный в такие неприятные штуки, как туалетная комната, туалетная бумага, уединение для справления оной нужды, острый стыд, если нечто подобное вдруг случится на глазах людей.

И вот тут возникает интересный парадокс культуры. Культура принесла нам достижения науки, техники и производства. Культура сделала нашу жизнь неизмеримо безопасней, легче и комфортабельней, чем жизнь наших предков даже в прошлом поколении, не говоря уже о пятидесяти годах или о веке назад. В число этих удобств входят памперсы, которые придуманы, честно говоря, не для детей, а для родителей, для их комфорта и спокойствия (так и хочется злобно сказать: «для того, чтобы мамаша могла тупо втыкать в айфон, хотя ее ребенок уже три раза описался!» — но я удержусь от ворчания). Однако дело обстоит именно так: освобождение родителей от рутины переодевания и стирки детских штанишек привело к тому, что значительное количество детей приучаются к опрятности позднее. Причем, как на грех, это дети из самых продвинутых, обеспеченных, образованных семей. Которые должны бы стать флагманами культуры, но — в случае с памперсами — ведут под нее опасный подкоп. Вот и получается, что культура в своем развитии дошла до памперсов, но с их помощью стала противоречить сама себе.

Дело не только во внешней культуре. Опрятность, то есть отчасти умение сдерживать известные позывы, является важным моментом психического и психосексуального развития личности.

Человек рожден свободным, да. Но вся его свобода основана на матрице запретов, причем таких запретов, рушить которые и в самом деле опасно. На заре развития человечества были обозначены два фундаментальных запрета — на инцест и на каннибализм. Хотя мало что так резко и так грубо ограничивает исконную свободу личности. Зачем искать невесту, если рядом сестренка или мама? Зачем идти на охоту, если в соседней хижине дремлет вполне упитанный сосед? И вообще зачем писать с полями, когда можно без полей?

Но вот тут остановимся. Я сказал «запреты ограничивают свободу личности». Я ошибся.

Потому что человек без запретов, с одним лишь инстинктом своеволия, да еще своеволия поощряемого — это пока еще не личность. Это некое милое и потенциально прекрасное человеческое существо, которому путь к формированию личности только предстоит.

Поэтому надо с особой осторожностью произносить фразу «ребенок — это самостоятельная личность, и его нельзя заставлять!». Ребенок — это личность в стадии становления, не более того, и не всякий его каприз и не всякая его (понятная в детском возрасте) неумелость заслуживает исполнения и приспособления к ней.

Конечно, грубо заставлять, орать, оскорблять, а тем более бить ни в коем случае нельзя. Но со всей доброжелательной мягкостью достичь того, чтобы ребенок писал, соблюдая поля и отступы — просто необходимо. Потому что в возмущении родителей «четырьмя клеточками» мне видится самая обыкновенная, не заслуживающая никакого уважения родительская лень.

Отрицание дисциплины под флагом того, что она «калечит личность» — это отрицание личности. Потому что личность — это переплетение бесконечных «хочу», «нельзя» и «надо», и приходится признать, что «нельзя» плюс «надо» у зрелой личности гораздо больше, чем «хочу». Пока, на сегодняшний день, внешний социальный мир и внутренний мир человека устроен именно так. Что будет завтра? Поживем — увидим. Но мнится мне, что «прекрасный новый мир» свободы, политкорректности, комфорта и культа желаний на деле окажется таким концлагерем, что о наших временах с их смешными «четырьмя клеточками» нынешние дети будут вспоминать, как об утерянном рае.