Цивилизация
Пора, видимо, уже признать, что путчисты в августе 1991 года проиграли случайно. Должны были, по идее, победить. На многовековом фоне российской истории кажется даже нелепостью то, что «улица» в августе 1991 года победила «систему». Вроде всегда было наоборот — империя «наносила ответный удар».
Скажут, а как же 1917-й? Когда Россия «слиняла за три дня»? Да, схожесть падения того, что казалось незыблемым, поражает. Но прежде всего разбродом и шатанием в элитах, гниением рыбы с головы, но никак не революционным творчеством народных масс, прости господи. 1917-й, получается, был исключением, подтверждающим правило.
В год столетия Русской революции, которую теперь не принято делить на «буржуазный» и «пролетарский» этапы, стали популярными разговоры про то, что, не будь «предательства» со стороны правящего класса, никакой бы революции и не было. Ленин прозябал бы на деньги каких-нибудь старообрядцев-спонсоров социал-демократов в Цюрихе. Джугашвили сгноили бы в ссылке или повесили. Троцкого бы не выпускали из-за «черты оседлости», а Дзержинский кончил бы в сумасшедшем доме, куда, собственно, судьба вела его на всех парах.
Если февральский «бардак» теоретически можно было бы «разрулить», прояви государь-император хотя бы ненамного больше государственной ответственности, то и октябрьской переворот можно было бы также пресечь еще в зародыше, если бы в июле земляка Керенского Ульянова арестовали бы, не дали сбежать в Финляндию, да и повесили бы.
Мы находимся подчас под слишком большим влиянием марксистско-ленинской идеологии, чтобы отказаться от фетишизации «объективных процессов истории», отдав должное случайности. И личностям.
Скажем, прими королевич Владислав в годы Смуты православие — то, возможно, Россия, где он был бы принят на царство без особых возражений, стала бы частью Польши, а не наоборот, как потом случилось. Романовы бы оказались, в лучшем случае, придворными при его троне (тем более что они бегали туда-сюда), про Минина и Пожарского никто бы слыхом не слыхивал.
Все это, конечно, жутко «антиисторические» суждения. Однако на фоне популярной нынче теории о «случайности» революции 1917 года довольно странно, что до сих пор не пущена в массовый оборот аналогичная теория о «случайности» поражения путчистов в августе 1991-го и, соответственно, так называемой победы демократии.
Все движение СССР к краху и распаду, начиная, на мой субъективный взгляд, примерно с конца 1970-х годов, было одним большим «субъективным фактором».
Крах не был неизбежен, окажись у руля страны в свое время более адекватные запросам времени люди. Советские Дэн Сяопины.
Может, даже Андропов сгодился бы, но до подключения к искусственной почке. Или если бы продолжились робкие, но далеко не бессмысленные «косыгинские реформы» по либерализации командно-административной экономики.
Собственно, в августе 1991 года переворот тоже возглавили «не те люди». Не то чтобы я сколько-нибудь сочувствую их идеям и действиям и сожалею об их провале — ничуть. Все как раз случилось к лучшему. То, что должно было к тому времени умереть, пусть бы и умерло уже.
Однако прошедшие с тех пор более четверти века лишний раз напоминают известный старый советский анекдот про обреченно-неудачную конверсию: «Как ни пытались мы собрать из этих деталей что-то мирное, но всякий раз получается автомат Калашникова».
Рок истории или, может, географии, или культурных традиций — кодов и скреп — ну и религии, разумеется, неизбежно берет свое. Как ни пытайся его обмануть «творчеством народных масс» или девиантным поведением преходящих элит. Уже, собственно, он почти взял снова свое, с некоторыми поправками на интернет, мобильную связь и всякие иноземные гаджеты с айфонами.
По всем опросам последних лет выходит, что все большее (с каждым годом эти цифры только увеличиваются) число россиян считает, что в августе 1991 года страна пошла «не туда».
Это из тех, кто вообще помнит, что такого судьбоносного случилось 26 лет назад. Уже в прошлогоднюю четвертьвековую годовщину знали и помнили о тех событиях лишь 50% наших сограждан. Это примерно как если бы в сегодняшней Америке о Гражданской войне слыхом не слыхивали половина страны. Значит, такова была объективная «судьбоносность» борьбы за демократию на баррикадах у Белого дома. Значит, так народная мудрость ценит завоевания той поры.
Лишь незначительное меньшинство россиян из тех, кто вообще помнит, о чем речь, воспринимают подавление путча как «победу демократии». Относительное большинство — как банальную и циничную борьбу за власть.
В этом раскладе нет места каким-то там «идеалам», наподобие тех, о которых говорили применительно к революции 1917 года. Большинство не только не пошли бы никуда защищать сегодня никакую «демократию» на деле, но и даже ради красного словца в таковых намерениях не признаются.
События 19–21 августа были, как и тогда говорили, «сугубо московскими», столичными, остальная страна подчинилась бы безропотно тем, в пользу кого склонилась чаша власти. Можно ли себе представить, что где-то на российских окраинах поднялось бы движение в защиту демократии? В национальных республиках, не без науськивания национальной номенклатуры, рвавшейся к суверенитету и власти, — возможно. В некоторых даже — скорее всего. Но чтобы кто-то опять стал собирать ополчение «за свободу» в Нижнем Новгороде — немыслимо. Даже тогдашний, мне кажется, Борис Немцов был бы не готов.
Путчистам, как теперь почему-то кажется, не хватило пиара.
Не тряслись бы руки у Янаева (хотя вряд ли Горбачев подбирал себе вице-президента по принципу заведомой «ублюдочности» по отношению к первому лицу), был бы на его месте бравый статный генерал, лучше ветеран Афганистана — глядишь, и дрогнули бы ряды защитников демократии.
Представим, победили бы путчисты. Арестовали бы Ельцина и его сторонников. Раскатали бы танками баррикады около Белого дома вместе с защитниками, как это сделали китайские власти на площади Тяньаньмэнь. Ввели бы, как и собирались, военное положение. С какими-то республиканскими элитами договорились, с какими-то — расправились силой. «Отпустили» бы разве что Прибалтику.
Почему принципиально был невозможен вариант «русского Ярузельского», притом что в Польше власти противостояло куда более организованное движение — «Солидарность». Ничего подобного в позднем СССР даже близко не было. Было чувство нарастающей анархии, притом безнаказанной. Так часто бывало в русской истории: крестьяне бунтуют до тех пор, пока барин не приедет, ну или царь не рыкнет на бояр и не выбросит кого-нибудь толпе на растерзание.
Путчистам надо было бросить силовым структурам нечто такое, что обратило бы их раздражение нарастающим бардаком в стране не на поддержку выглядевшего тогда «пассионарным» и популярным Ельцина, а на «наведение порядка» силой.
Кстати, сам феномен Ельцина был своего рода «упущением власти». Дело ему, наверное, приписать бы не удалось, но и заморачиваться бы так не стали. Интернировать вполне могли, а то и прибить где-то без шума и пыли. Как собирались сделать с Лениным в июле 1917-го, но он ускользнул в Разлив.
Любопытный, конечно, вопрос, что бы стали делать с экономикой. Ну, на волне прихода к власти какой-нибудь «новой метлы» могли пойти на какие-то послабления в части мелкого бизнеса и в сельском хозяйстве. Потом постепенно дозрели бы до каких-нибудь огороженных высоченным забором «особых экономических зон» на китайский манер. Стоит напомнить, что никаких внятных концепций реформ не было ни у кого. Политбюро и все ЦК КПСС пребывало в дебрях марксизма-догматизма, свободное ценообразование и частная собственность на средства производства были недопустимой ересью.
Никто из наиболее «прогрессивных» даже по тем временам экономистов-публицистов в своих советах, собственно, куда-то сильно дальше этого тоже не уходил.
С Западом, едва там увидели бы, что ситуация перешла под контроль других людей, нежели мягкотелый Горбачев, попытались бы договориться по привычным по временам «холодной войны» понятиям. Восточную Европу, возможно, пришлось бы «сдать», но под ядерный шантаж и без всякого «нового политического мышления» выторговать при этом некие договорные разграничения с НАТО.
Если бы удалось удержать политический контроль за большей частью бывшего СССР и не скатиться к «югославскому сценарию» распада страны, то через какое-то количество лет от карточной системы распределения основных продуктов и товаров стали бы переходить по «китайскому пути» к введению отдельных элементов рыночной экономики. Это, например, происходит сейчас даже в Северной Корее, где проблема голода, строго говоря, в результате была решена, а экономика растет, а не падает, невзирая на всякие санкции.
Никакой, разумеется, свободы слова в перестроечном его понимании и тем более в понимании 90-х годов не было бы. Никаких «частных» газет или «частных» телеканалов. Никакой массовой приватизации.
Зато постепенное допущение в страну иностранных компаний под чутким руководством партии. КПСС, разумеется, бы сохранилась, а через какое-то время в нее снова потянулись бы молодые карьеристы. Потому как куда ты денешься с подводной лодки.
Мобильная связь пришла бы в страну позже, позже появился бы массовый интернет (жила же Куба с ним весьма куцым долгие годы). Но сразу «по паспорту» и со всей свирепой регистрацией. Никакой анонимности. И то, что сейчас предусмотрено всякими «пакетами Яровых», было бы внедрено в практику контроля за цифровым пространством изначально, причем еще в более жестком варианте. Как это было в том же Китае. Свободного выезда для всех тоже бы не было сразу. Выездные визы остались бы еще надолго — вот, к примеру, Узбекистан только сейчас собирается от них отказываться, а Белоруссия отказалась сравнительно недавно.
«Прорыв» именно России в 1991 году в некую относительно большую свободу, чем это произошло в той же Белоруссии, — это скорее историческая случайность, нежели предопределенность.
То есть в целом общество развивалось бы поступательно все равно от большего сатрапства к меньшему, но постепенно, очень постепенно.
А исторической случайностью были «лихие», но свободные 90-е, прежде всего потому, что свобода не была в должной мере выстрадана. И не была востребована подавляющим большинством населения. За нее не боролись, ее не жаждали. О ней лишь сплетничали на кухне под вражьи голоса «гнилые», но трусливые интеллигенты-конформисты.
Ее поимели на халяву от зазевавшейся и впавшей в исторически ей не присущие благодушие и мечтательность власти. Поимели постольку, поскольку это было дозволено сверху. Что подразумевало в дальнейшем такое отношение, что когда стало позволено меньше, а потом еще немного меньше, а потом еще, то в общем это воспринимается по большей части населением безразлично.
В этом смысле путчисты просто оказались негодными людьми не в то время и не в том месте. Но это не значит, что они ошиблись «стороной истории», оказавшись не по ту ее сторону.
История наша, по большому счету, никуда особо не поворачивала со своей столбовой дороги. Это нам все показалось в какой-то короткий исторический момент.
