Цивилизация
Кобзон был одним из тех немногих людей, о существовании которых знал каждый советский, а потом и российский человек. Буквально каждый.
Звание народного артиста СССР он получил только в 1987 году — к 50-летию со дня рождения. Хотя реально народным стал еще в начале 60-х, сразу после песни «А у нас во дворе». Был момент, когда супружеская пара Кобзон-Гурченко была чуть ли не главной «народной» супружеской парой советской страны. Почти как королевская чета в Великобритании.
Почти всю свою взрослую жизнь Кобзон занимался политикой и общественной деятельностью — летал с концертами в горячие точки и в советские, и в постсоветские времена. Всегда был за страну — за любую нашу.
Вел переговоры с террористами, захватившими зрителей мюзикла «Норд-Ост» в Москве на Дубровке, в 2002-м. И выводил оттуда детей.
Он занимался бизнесом и благотворительностью. Он много лет был депутатом Госдумы – причем, никогда не просиживал там штаны, не «представлял имя». Есть такие артисты, которые идут в депутаты только ради статуса и мандата. Кобзон именно работал депутатом. Имел твердые политические убеждения и не стеснялся их высказывать, хотя нравились они далеко не всем.
Но в памяти он останется не политиком и не бизнесменом. Он останется человеком с микрофоном. Человеком, любившим петь, как никто. Героем той самой когда-то знаменитой — но на самом деле не обидной, а скорее, восторженной эпиграммы: «Как не остановить бегущего бизона, так не остановить поющего Кобзона». Кто еще мог дать десятичасовой концерт, как это сделал Кобзон в день своего 60-летия?
У Кобзона — так уж сложилось — в сознании людей не было никакой личной судьбы. Он стал при жизни не вполне даже человеком, а брендом страны. Ее символом. Хотя именно личная человеческая судьба Иосифа Давыдовича — то, что заслуживает особого внимания и уважения. Он ведь должен был умереть по всей медицинской логике еще 16 лет назад, когда была неудачная операция, сепсис и 15 дней комы. Но Кобзон не только выжил.
Он прожил с тяжелейшими болезнями полтора десятилетия полноценной активной жизни. Политической, творческой, человеческой.
Он пел одинаково хорошо очень разные песни — эстрадные и бардовские, гражданские и лирические, грустные и веселые, русские и еврейские. Он пел песни авторов, с которыми вроде бы не был близок ни политически, ни эстетически. Того же Булата Окуджавы, например. Причем дело не только в неповторимом, узнаваемом, единственном в своем роде тембре голоса. Дело в том, что Кобзон жил в каждой песне и каждой песней. Он всегда чувствовал, что поет. И потому каждая песня, даже та, у которой были и другие знаменитые исполнители, становилась Его песней.
Несомненно, Кобзон был советским человеком и войдет в историю именно как великий певец советской эпохи. Но он, в отличие от многих своих коллег по ремеслу, прекрасно вписался в новые времена.
Жажда жизни оказалась сильнее политических потрясений — для Кобзона распад СССР несомненно был трагедией, он в общем-то всегда оставался убежденным коммунистом.
Сейчас есть мода снимать сериалы про жизнь знаменитых певцов и артистов. Есть, например, сериал про Петра Лещенко – главного эстрадного певца советских 30-х. Жизнь Кобзона — практически готовый сериал. По его биографии можно изучать и показывать потомкам, как история страны преломляется в личной человеческой истории выдающейся личности.
Но все эти слова не имеют никакого значения, хотя из песни слова не выкинешь. Потому жизнь Кобзона была не политикой, не бизнесом, не благотворительностью, а песней. И к этой песне своей жизни он точно писал и слова, и музыку сам. Хотя никаких обычных песен никогда не сочинял. Забудутся обстоятельства его личной жизни. Его депутатство и споры, которые вызывали многие его политические высказывания. Уйдут все, кто застал его при жизни и слушал его «живьем». Но останется этот человек с микрофоном.
Посмертная судьба Кобзона повторит судьбу героев великой советской песни «Журавли». Его голос будет звучать нам с небес. И мы, и наши потомки будут чувствовать это именно так: «Они до сей поры с времен тех дальних летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально мы замолкаем глядя в небеса?»
Эпоха ушла. Ее голос — остался.
