Цивилизация
Мат мейнстриму
В 2016 году мир потрясли неожиданный успех евроскептиков на референдуме в Великобритании при явке более 72%, победа аутсайдера без политического опыта Дональда Трампа на праймериз Республиканской партии и итоговое поражение, казалось, безальтернативной Хиллари Клинтон на выборах президента США.
Тревожный звонок для системных и центристских партий прозвучал гораздо раньше, но они его не услышали. На протяжении нескольких лет популисты из итальянского «Движения 5 звезд» во главе с неполиткорректным сатириком Беппе Грилло и испанская радикальная партия «Подемос», ведомая политологом Пабло Иглесиасом, отбирали голоса у старых партий. В Греции в результате финансового и правительственного кризиса радикальная коалиция левых популистов «Сириза» пришла к власти на парламентских выборах 2015-го.
В 2017-м тенденция укрепления антисистемных сил продолжилась. Во Франции и Германии популисты из «Национального фронта» Марин Ле Пен и партия «Альтернатива для Германии» успешно противостояли кандидатам от политического мейнстрима. В Чехии популистская партия миллиардера и медиамагната Андрея Бабиша ANO 2011 и вовсе победила на парламентских выборах.
В 2018 европопулисты укрепили позиции — «Движение 5 звезд» в ходе всеобщих выборов в Италии получило 32% голосов.
В результате весь послевоенный политический уклад трещит по швам. В англо-саксонских системах деформируется консенсус мейнстримных партий в виде разрыва союза между консерваторами и либералами. В европейских континентальных политических системах рушится союз между консерваторами и социалистами, устоявшийся в эпоху после окончания холодной войны.
Наиболее удивительная трансформация произошла во Франции и, пожалуй, Польше. В 2016-2017-х V Республика вынужденно перезагрузила свое партийно-политическое пространство. В лучших традициях отечественных политтехнологий всего за год до выборов президента было создано движение «Вперед, в путь», которое возглавил малоизвестный молодой политик Эммануэль Макрон. Не участвуя в праймериз ни голлистов, ни социалистов, сохранявших пост президента, он вышел на выборы как новый национальный герой, победил Марин Ле Пен, а затем и сформировал новое большинство в парламенте, во многом обнулив позиции двух старейших партий Франции.
В Польше правящая партия «Право и справедливость» не просто подвинула еврооптимистов и левоцентристов из «Гражданской платформы» Дональда Туска, но и приступила к проведению вообще трудно поддающейся определению политике. Последняя совмещает в себе левые формы в экономике (снижение пенсионного возраста, пособия для семей с двумя и более детьми), и крайне правые формы в культурной и национальной политике.
Прежняя гармония
Как мейнстрим растерял свою поддержку?
В послевоенной Западной Европе противостояние правых и левых партий долгое время было основой политического процесса. В 1990-х под воздействием краха социалистического блока их конкуренция стремительно пошла на убыль. Левоцентристы отказались от идеи создания экономики без частной собственности. Правоцентристы не спешили возвращать эпоху нерегулируемого государством капитализма XIX века.
Произошло парадоксальное соединение традиционной повестки правоцентризма с акцентом на особой роли свободных рынков и левоцентризма с акцентом на высокой роли правительств в распределении экономических благ, а также поддержке культурных, социальных, сексуальных и прочих меньшинств.
Фундаментом для формирования союза мейнстримных партий стал экономоцентризм. В бюджетном послании 1944-го Франклин Рузвельт впервые ввел идею расчета валового внутреннего продукта. С тех пор обеспечение роста ВВП стало ключевой задачей любого, левого или правого, правительства.
Вне зависимости от результатов выборов политических курс национальных правительств оставался неизменным.
Он определялся соображениями экономического прагматизма. Необходимость поддержания экономического роста, понимаемого как рост ВВП, рыночными мерами не оспаривалась ни одной из ведущих политических сил.
Поражение СССР в «холодной войне» привело к тому, что не только правоцентристские и консервативные партии, но и обновившиеся социалисты (например, лейбористы в Великобритании) и либералы (например, Демократическая партия в США) практиковали внедрение свободных рынков везде, где только возможно.
Второй ключевой задачей политического класса стало проведение социальной политики, избегающей экстремумов, способных породить обвинения в «социалдарвинизме», евгенике или расизме. Новая социальная политика – мультикультурализм и ее дискурсивное оформление в виде принципов толерантности стали неотъемлемой частью мейнстрима, своеобразным взносом левоцентристов и социалистов в уставной капитал «новой управляющей компании».
Эрозия среднего класса
Социальная поддержка мейнстримных партий строилась на росте «среднего класса» и постепенном исчезновении рабочего класса. Последний пропадал из-за переноса производств в развивающиеся страны (аутсорсинга).
Рост экономики в 1990-е в странах Запада, казалось, поднимал все лодки, в т.ч. широких слоев «среднего класса». Как отмечает гарвардский экономист Дани Родрик в книге «Парадоксы глобализации», наиболее открытые и глобализированные европейские экономики (вроде Нидерландов и Швеции, где бюджетные расходы составляют 50-60% ВВП) одновременно создали мощнейшие сети социального обеспечения для среднего класса. Политика экономической открытости шла параллельно с усилением государства. Более крупные и самодостаточные экономики, вроде США, изначально имели меньшую мотивацию для создания welfare state.
Проводимая политика увеличивала неравенство. Американский экономист Бранко Миланович в книге «Глобальное неравенство. Новый подход для эпохи глобализации» отмечает, что за последние 30 лет в глобальном масштабе больше всего выиграли две группы населения. На 70-80% вырос реальный доход вышедшего из бедности среднего класса Китая и некоторых других развивающихся экономик (включая отчасти и Россию). Второй выигравшей от глобализации группой оказались богатые и сверхбогатые — доходы 1% самых богатых в глобальном распределении (3-6% богатейших жителей США и ЕС, 1% богатейших граждан развивающихся экономик) выросли на 50%.
Известный своими предсказаниями конца истории и безальтернативности либерального порядка Фрэнсис Фукуяма еще в 2012-м в статье «Будущее истории» предупреждал, что текущая форма глобального капитализма размывает социальную базу среднего класса, на который полагаются в своем существовании либеральные демократии.
Реальные доходы среднего класса в развитых странах за 30 лет упали на 5%. Столкнувшись с конкуренцией со стороны мигрантов, «синие» и отчасти «белые» воротнички оказались в еще более невыгодном положении. Уменьшение или стагнация их доходов стали долгосрочной тенденцией.
Удар справа
Средний класс столкнулся с двойным предательством своих интересов – как со стороны правых, так и со стороны левых представителей мейнстрима.
Правоцентристы традиционно выступают за максимальное снижение барьеров в международной торговле, свободу трансграничного передвижения капиталов, поддерживают глобализацию. Но говорить о том, что в выигрыше оказываются все, неверно. Важны распределительные эффекты. Сети социального обеспечения и перераспределения в развитых и гиперглобализированных европейских экономиках вроде Нидерландов и Германии сглаживают негативные последствия глобализации.
В США же иная ситуация. Например, после вступления в силу подготовленного в основном республиканцами соглашения NAFTA о свободной торговле между США, Мексикой и Канадой в 1995-м начался процесс массового аутсорсинга американских компаний в промышленные кластеры на севере Мексики из-за огромной разницы в оплате труда в двух странах и удобной логистики. В результате за 1998-2005 штаты США из «ржавого пояса» (Мичиган, Огайо, Пенсильвания) потеряли более 20% рабочих мест в промышленности.
Прибыли от глобализации в основном приватизировались элитами, которые получали непропорционально большую долю роста ВВП, а издержки – социализировались. Правоцентристов мало волновало и качество новых рабочих мест для бывшего среднего класса.
И слева
Размытие лояльности среднего класса по отношению к левому флангу политического мейнстрима происходило по иной линии.
Во-первых, левоцентристы не возражали против проглобализационной и плутократической политики правых. Во-вторых, левые все больше концентрировались на вопросах «политической корректности» и «обратной дискриминации» (привилегий для ранее угнетенных слоев, в частности, женщин, и представителей любых меньшинств). И, что, вероятно, самое главное, стимулирования миграции.
Вместе с ростом числа мигрантов резко усилилась роль «позитивной дискриминации» в реализации социальных программ, а элементы мультикультуральных обществ стали внедряться как национальный стандарт.
Постепенно мигранты стали восприниматься представителями среднего класса как угроза. Генезис этого явления понятен. В середине XIX века марксистский антагонизм между богатыми и бедными имел ярко выраженный интернациональный характер. Разница между богатыми странами и бедными по уровню средних доходов была не больше чем пятикратной.
В XXI веке благополучие отдельного гражданина в меньшей степени зависит от классовой принадлежности и в большей от того, в каком месте он родился: радикально выросло межстрановое неравенство. Средний представитель 10% самых бедных американцев богаче, чем 90% индийцев. Соответственно, классовая борьба, как утверждает Миланович в статье «Global Inequality: From Class to Location, from Proletarians to Migrants», частично трансформировалась в трудовую миграцию.
Западный средний класс не хочет видеть мигранта своим соперником при разделе пирога welfare state. Не рады мигрантам и представители среднего класса, живущие в небогатых городских районах. Политики, принимающие решения о приеме мигрантов, не становятся их непосредственными соседями, недвижимость же представителей среднего класса может обесцениться из-за соседства инокультурных сообществ.
Поддержка мигрантов, политкорректность и мультикультурализм – символ веры левого мейнстрима, своеобразный возврат долгов империализма, неравной торговли и эксплуатации в прошлом – бремя белого человека XXI века.
Популистская альтернатива
Как результат отрыва правых и левых партий от своих традиционных избирателей, появились электоральные ниши, ранее казавшиеся полностью закрытыми массовыми партиями XX века. Возникшие альтернативные партии невозможно причислить к какому-либо варианту традиционной политической идеологии.
В сфере экономики они заменяют традиционный для мейнстрима экономоцентризм популизмом. Главные характеристики новых популистов: в экономике — перераспределение, в мобилизации сторонников — образ врага, в идеологической повестке — антиглобализм и антиэлитизм.
Если врагом объявлен мигрант, то решение — протекционизм и сворачивание социальных программ для мигрантов, если враг богатей — налоги на богатых и увеличение сферы вэлфер.
Логика проста: чем серьезнее разрыв между бедными и богатыми, тем выгоднее для бедных стратегия перераспределения (а вовсе не фетишизированного «мейнстримом» роста ВВП, так как плоды этого роста в условиях высокого неравенства достаются практически исключительно богатым). Последнее и есть экономический популизм.
Экономисты Рудигер Дорнбуш и Себастьян Эдвардс в книге «Макроэкономика популизма в Латинской Америке» определяют его так: «политика, акцентированная на перераспределении ресурсов при невнимании к инфляционным и фискальным рискам, а также недооценивающая реакцию экономики на нерыночные меры правительства». Упор на перераспределение успешно трансплантируется из Латинской Америки на североамериканскую и европейскую почву.
Правый популизм концентрируется на национализме и протекционизме и, соответственно фокусируется на перераспределении рабочих мест от мигрантов или слишком открытых зарубежных рынков труда в пользу местного населения. Левый популизм – концентрируется на классовой борьбе и декларирует необходимость перераспределения дохода от богатых слоев к бедным. Гибридный популизм (Национальный фронт во Франции) использует оба приема.
Третье предательство?
К 2018 году электоральные перспективы альтернативных движений стали очевидными для многих. Но что делать со старым, зарекомендовавшим себя в прежние годы технократическим контуром управления? Эта проблема встает перед победившими представителями «альтернативы».
Победивший под «невозможными» лозунгами Трамп, сразу же после победы резко умерил свою риторику. Он проводит вполне конвенциональную политику. Задача «осушения Вашингтонского болота» отложена в долгий ящик, налоговая реформа конца 2017-го осуществлена в интересах крупных корпораций, торговая война с Китаем пока не более чем угроза.
Правительство Великобритании во главе с Терезой Мэй пытается реализовать «мягкий» вариант выхода из ЕС. Не является ли тогда «альтернатива» всего лишь набором привлекательных для избирателей слов?
Точного ответа пока нет, зато глобализационная повестка теряет привлекательность и для самих западных элит. Происходит слом предпочтений глобального капитала. Производство становится все более капиталоинтенсивным и все менее трудоинтенсивным, аутосорсинг в страны с дешевой рабочей силой становится все менее выгодным, а фактор близости к рынкам сбыта все более значимым. Популистская риторика Трампа о переводе производства из Мексики и Китая обратно в США иногда начинает совпадать с интересом крупных корпораций.
Кроме того, за пределами «западного мира» есть достаточно много примеров, когда формально нелиберальные правительства проводят неолиберальную по содержанию экономическую политику, зачастую куда более жесткими мерами, чем это могли бы себе позволить либеральные западные правительства (Китай). Весьма вероятно, что значительная часть радикальных популистов, бравирующих негативной повесткой, нацелена не на слом мейнстрима, а на банальную инкорпорацию в истеблишмент. Впрочем, ничего нового, типичная проблема социал-демократов еще с начала XX века.
Авторы: Кирилл Петров — политолог, кандидат политических наук; Александр Зотин — старший научный сотрудник Всероссийской академии внешней торговли.
В статье использованы материалы научной публикации «Политика «мейнстрима» и ее альтернативы в современном западном мире: на пути от мирового экономического кризиса к «невозможной политике?»», вышедшей в журнале «Полис» (№3, 2017). Авторы выражают благодарность соавторам Кирилла Петрова: д.и.н. Виктору Сергееву и д.п.н. Андрею Казанцеву.
