Цивилизация
В Британии происходит весьма показательный процесс вокруг процедуры Brexit: на днях Высокий суд оставил за членами парламента право голосовать по вопросу о выходе из Евросоюза. The Economist отреагировал на слушания в суде примерно следующим заголовком: «Парламент правит — что не так?» («Parliament rules, not OK?»). И действительно — что не так?
Однако в «наших палестинах» понятие управляющего чем-то парламента не слишком приживается. Дело, разумеется, и в самой форме российской государственности — имеющаяся у нас суперпрезидентская республика вообще не слишком подходит для парламентского управления хоть чем-то принципиальным. На бумаге принцип разделения властей существует, но по факту больше декларируется, чем соблюдается.
После сентябрьских выборов в Госдуму и делегирования в парламент бывшего первого замглавы АП Вячеслава Володина было много разговоров о неизбежном повышении роли парламента.
Открытым остается вопрос: а сможет ли политическая система быть перенастроенной, чтобы такое усиление роли парламента произошло?
Сам по себе статус спикера нижней палаты российского парламента формально высок, но с точки зрения российской властной иерархии он не первостепенной значимости. Пожалуй, главный ресурс спикера «по должности» — место в Совете безопасности, то есть возможность примерно раз в неделю непосредственно общаться с президентом. Плюс «мигалка», охрана, большой кабинет на Охотном Ряду, но это уже скорее бонусы к основному блюду.
Когда произносят ритуальное выражение о «формально третьем/четвертом посту в государстве», как-то забывают, что это не слишком удачная калька с американской «табели о рангах», где прописан четкий порядок передачи власти в случае недееспособности по какой-либо причине президента. И там действительно вслед за вице-президентом пост наследует спикер палаты представителей.
Такое даже едва не произошло в 1973 году, когда вице-президент Спиро Агню ушел в отставку, а после «Уотергейта» лишился поста и президент Ричард Никсон. Впрочем, Никсон успел назначить вице-президентом Джеральда Форда и спикер конгресса так и не стал президентом.
Но в России такого порядка престолонаследия просто нет — в отличие от американцев мы не рассчитываем, что загадочный вирус или вселенская катастрофа в лучших голливудских традициях выведет из строя сразу президента и премьера.
Потому пост спикера парламента не является ни третьим, ни четвертым, ни каким-то еще в стране. Грубо говоря, в системе власти есть президент, за ним с очень значительным отрывом — премьер, а дальше — все остальные, и спикер среди них — лишь один из множества равных.
Впрочем, быть может, неформальный статус Вячеслава Володина позволяет говорить о том, что при нем роль Госдумы существенно возрастет? Это тоже неоднозначное утверждение. Два предыдущих спикера Госдумы тоже были не безвольными марионетками: Сергей Нарышкин перешел на работу в Госдуму с поста главы администрации президента (то есть с еще более статусной, нежели у Вячеслава Володина, должности), Борис Грызлов — с поста министра внутренних дел. Они оба были сильными аппаратчиками и много лет проработавшими в системе госвласти людьми. Доверенными людьми Владимира Путина. И все же роль парламента, мягко говоря, при них не выросла. Если не сказать наоборот.
Иное рассуждение об изменении роли парламента: туда пришли 225 избранников (224, если вычесть того же Сергея Нарышкина, сразу ушедшего на работу в СВР) по мажоритарным округам. Которые, соответственно, больше зависят от своих избирателей и регионов, а потому больше будут оглядываться на их интересы, нежели списочники. Рассуждение здравое, но опыт созыва 2003–2007 годов показывает, что свободолюбие одномандатников не стоит переоценивать, а их лояльность собственным избирателям в конкретных исторических условиях ограничивается не сроком легислатуры, а коротким периодом избирательной кампании.
В ходе избирательной кампании все они — истинные сыны народа, а вот в момент парламентской сессии они даже не совсем представители своего региона, тем более что некоторых из них в действительности связывает с этими регионами крайне немного.
И все же надежда на превращение Госдумы из клуба выдающихся, но ничего не решающих джентльменов в полноценный орган государственного управления остается. Тут главный вопрос в том, есть ли у самих парламентариев и нового спикера амбиции такого рода и смогут ли они реализовать их на практике.
В последние годы контрольные функции, которые, по идее, должен осуществлять в первую голову парламент, в публичном политическом поле выполнял ОНФ. Что выглядело довольно странно.
Механизмы парламентского контроля в России вполне имеются. В Госдуме в рамках «правительственного часа» регулярно выступают министры, депутаты пишут запросы. По особо знаковым событиям даже предусмотрена возможность парламентского расследования. Впрочем, закон о парламентском расследовании существует в законодательстве с середины 2000-х, но вот самих расследований де-факто не было. Да и предмет парламентского расследования по закону ограничивается грубым или массовым нарушением конституционных прав и свобод, а также обстоятельствами техногенных катастроф. Парламентарии расследовали, скажем, теракт в Беслане, но серьезных выводов комиссия Торшина так и не сделала (если сильно огрублять, то после года работы она пришла к нетривиальному выводу, что в теракте виноваты террористы). Было и парламентское расследование по трагедии на Саяно-Шушенской ГЭС, но и там выводы были примерно из серии «виновата техника, то есть не виноват никто».
Парламентарии, даже обладая формальными полномочиями, на практике не спешат или просто боятся их применять. Тем более в публичной сфере.
Да и за кулисами, в тихих думских коридорах серьезные баталии в последние годы были слабо представимы. За исключением совсем частных вопросов вроде перевода стрелок часов или откровенно рекламных «наездов» на отдельных членов правительства, депутаты не демонстрировали стремления к повышению политической капитализации парламента. Даже бюджетный процесс — казалось, речь идет о больших деньгах, вот уж где не стоило бы самоустраняться — все более проходил вне стен парламента.
Последнее, пожалуй, станет основной проверкой для Госдумы нового образца. За бюджет на будущий год депутаты вряд ли всерьез зацепятся, там еще не все в кабинеты-то въехали. А вот в будущем году бюджетный процесс будет серьезной проверкой на дееспособность и экзаменом на «усиление политической роли парламента».
Тем не менее проверки бюджетом 18-го года ждать еще долго. Уже до нового, 2017 года эта Дума должна показать характер и претензию на влияние. Иначе за 3–4 месяца сложится образ тот же, что и был. Избавиться от него в дальнейшем будет практически невозможно. И наоборот: именно сейчас тот момент, когда Думе надо кого-то победить — например, правительство, отдельные ведомства и компании или региональные власти.
Если центр лоббизма хотя бы отчасти вернется из министерств и ведомств в парламент, а некоторые принципиальные законы начнут писать, а не штамповать в Думе, будет предмет для разговора.
Избирателям от этого хуже точно быть не должно, а депутаты теоретически могут получить серьезные профиты. Пока же скорее представляется нечто вроде британских заголовков, но с ровно обратным знаком: «Парламент не правит — и что не так?».
