Цивилизация
— Как вы считаете, 343 мандата у «Единой России» — это запланированный результат или неожиданность для власти?
— С одной стороны, если партия выставляет своих кандидатов в подавляющем большинстве округов, то, наверное, она рассчитывает выиграть в этих округах. Так что сказать, что это совсем неожиданный результат, нельзя. Результат по спискам тоже не является неожиданным, потому что при низкой явке абсолютное число голосов, которое получила «Единая Россия», на пять миллионов меньше, чем в 2011 году, но это выразилось в большем числе мандатов. Если здесь и была какая-то неожиданность, то состояла она вот в чем — эта заявка на «честные выборы», которую, видимо, стоило читать как заявку на «прилично выглядящие выборы», не была донесена до руководителей некоторых территорий достаточно убедительно.
Они подумали, что это какая-то болтовня, а на самом деле им нужно побольше депутатов от их регионов, потому что они тоже хотят участвовать в бюджетном процессе.
Соответственно, они провели выборы так, как привыкли их проводить, а не так, как им сказали. Я бы сказала, что эти выборы — это такой парад территориальной самобытности, в котором различия между субъектами выделяются очень резко.
— Как абсолютное доминирование «Единой России» отразится на работе парламента? Будет ли ощутимым отсутствие в нем оппозиционных кандидатов? Или ничего существенно не изменится?
— Насколько я понимаю, задача была в том, чтобы воспроизвести прежнюю конструкцию парламента, может быть, для разнообразия добавить туда каких-то новых людей. Конструкция воспроизвелась, но в искаженном виде.
То есть под прежним брендом в Думу пришли совершенно другие люди.
«Единая Россия» никогда особо не отличалась какой-то идеологической гомогенностью, внутри партии находятся люди, которые имеют мало общего друг с другом, а новые депутаты имеют мало общего с теми, кто сидел под этой вывеской в прошлом созыве.
Что касается оппозиционных кандидатов… Мне кажутся бессмысленными разговоры о том, что теперь в Думе появилось конституционное большинство и теперь у «Единой России» развязаны руки для каких-то там радикальных перемен. Это очень наивно. Причем это говорят те же самые люди, которые раньше говорили, что все партии являются условными конструкциями и по всем значимым вопросам голосуют как единороссы. Тогда какая разница? В прошлом созыве можно было приплюсовать к «Единой России» «Справедливую Россию» и ЛДПР и посчитать, что это теперь «фракция мегабольшинства», она и тогда бы обладала конституционным большинством с перехлестом. Это не меняет ситуацию принципиально.
— Как вам кажется, на что следует обратить внимание в новом созыве?
— Сначала надо посмотреть, какая будет реакция на выявленные электоральные нарушения. Президент сказал, что региональные руководители должны понести наказание за нарушение избирательного законодательства.
Надо понимать то, что нам представляется «ковровым триумфом» единороссов, на самом деле является проявлением нарушения субординации. Территории повели себя как им надо, а не так, как им из Москвы сказали.
Надо смотреть, какие точечные репрессии тут будут применены, и будут ли, или центр просто проглотит это дело и сделает вид, что ничего не произошло. Это первый сюжет.
Второй сюжет — это распределение руководящих постов. Опять же президент сказал, что нужно соблюдать права малых фракций и, соответственно, не стоит «Единой России» забирать все посты себе. Я думаю, будет попытка изобразить большую справедливость, отражающую не реальность распределения мандатов, а ту реальность, которая есть в головах у нашего политического менеджмента — как оно должно было быть. Чувствуется неловкость за эту «мегафракцию», со стороны это выглядит неприлично. Будут попытки исправить это впечатление путем распределения постов глав комитетов — так, чтобы остальные парламентские партии тоже выглядели играющими значимую роль.
Следующий главный вопрос думской жизни — как быть с одномандатниками. В действующей версии регламента отсутствуют депутатские группы, то есть все одномандатники должны быть загнаны в свои фракции, но непонятно, что делать с тремя бесхозными депутатами (самовыдвиженец Владислав Резник, Алексей Журавлев от партии «Родина» и Рифат Шайхутдинов от «Гражданской платформы. — «Газета.Ru»). В регламенте нет статуса независимого депутата. Я думаю, что будут созданы внутрифракционные объединения, например, со статусом депутатских групп. Может быть, между ними будет происходить распределение руководящих постов. В Думе важны кресла в президиуме и еще более важны посты председателей и заместителей председателей комитетов. За эти места и пойдет борьба.
Ну а дальше начнется великая битва за бюджет.
В обобщенном виде — между правительством и Думой, за право звания лучшего защитника трудового народа от экономического кризиса и за то, кто больше полномочий имеет в бюджетном процессе. И внутри этой «мегафракции».
То есть вместо того, чтобы делегировать определенную проблематику другим партиям, «Единая Россия» все проблемы забрала себе.
И все конфликты, которые будут происходить, будут происходить внутри нее. Соответственно, те группы интересов, отстаивающие определенные территории, которые хотят дотаций, определенные секторы экономики, которые тоже хотят денег, определенные сферы, которые не хотят, чтобы их урезали, будут выяснять свои отношения внутри «Единой России».
— Какие темы кроме бюджета, вероятно, еще будут интересовать депутатов в новом созыве? Борьба с иностранными агентами, экстремизм?
— Я бы прогнозировала, что репрессивных законов будут принимать меньше. На самом деле вся эта бурная деятельность пришлась на 2012–2013 годы, первые два года работы парламента. Украинские события не дали нового импульса этим фантазиям — к тому моменту рамка репрессивного законодательства (поправки в избирательное законодательство, закон о митингах, об общественных организациях, об усыновлении) была уже сформирована. Я думаю, сейчас это затормозится окончательно. Во-первых, все принято, что могло быть принято. Во-вторых, будут бояться лишний раз раздражать людей.
Что будет в парламенте нового, чего уже не было десять лет, — это региональное лоббирование.
Дума выбрана и нарисована территориями в соответствии с их интересами. Депутаты пришли в Думу для того, чтобы выбивать деньги для своих субъектов. Естественно, они не будут устраивать публичные демонстрации, голосовать против бюджета, но будут продавливать свое на этапе предварительного обсуждения.
— Сейчас активно обсуждается фигура Вячеслава Володина в качестве спикера Госдумы. Может ли он выступить как реальный сторонник превращения безвластного парламента в центр экспертизы, место для дискуссии, в орган, формирующий исполнительную власть, или это иллюзии?
— Он будет способствовать повышению удельного веса парламента в политической системе. Это неизбежно произошло бы с любым председателем. Такой у нас сейчас исторический период — когда есть коллективный орган, который уже избран, а исполнительная власть только входит в зону турбулентности, которая должна закончиться в 2018 году или, может быть, раньше. В этой ситуации Дума обладает устойчивой легитимностью и, соответственно, большей значимостью, чем в предыдущий исторический отрезок.
Это бы происходило с любым председателем, но с Володиным это будет происходить быстрее. Володин — очень амбициозный человек, он знает парламентскую механику, он всю жизнь избирается депутатом, более того, он избирался еще в те времена, когда у нас были конкурентные выборы.
И он будет хотеть не де-юре, по статусу, а де-факто стать четвертым человеком в государстве.
Эта должность даст ему публичный ресурс, которого у него не было как у заместителя главы администрации президента. АП — крайне закрытая структура, да и там он ухитрялся быть довольно публичной персоной. Теперь у него появится, среди прочего, международный функционал. Одна из немногих вещей, которой занимался прежний председатель, — это активизация внешнеполитической деятельности Думы. Время было такое, когда внешнеполитическая повестка доминировала, и Нарышкину самому этого хотелось. Если ни в чем другом преемственности не будет, то в этом она точно будет.
— Считаете ли вы, что роль администрации президента в новом политическом цикле снизится?
— Она не снизится из-за того, что из нее ушел Володин. Она может измениться по объективным социально-политическим причинам. Если публичная политика перейдет в Думу, а внешняя политика продолжит плавно переползать в Совет безопасности, то у администрации президента останутся более присущие ей функции по обеспечению деятельности президента. Это желаемый, хороший сценарий. Потому что мы как граждане заинтересованы в том, чтобы наиболее важные функции выполнялись наиболее публичными органами власти. Парламент по своей природе всегда будет более публичным, прозрачным, чем любой другой орган исполнительной власти или силовая структура. Там сидят 450 человек, которые все хотят разговаривать и выступать по телевизору.
— Как вы думаете, может ли Дума стать даже не центром принятия решений, а органом, формирующим долгосрочную повестку? Кажется, сейчас ее формировать некому — правительство занимается подсчетом денег, президент занимается международными делами.
— Сегодня это довольно трудно себе представить. Пока, не заглядывая вперед, будем надеяться, что хотя бы решения, которые принимаются исполнительной властью, будут обсуждаться в Думе — это уже очень хорошо для страны. Потому что мы находимся в тяжелой экономической ситуации, тяжесть ее ложится прежде всего на плечи граждан. Фантазии правительства, как мы видим, сводятся к тому, чтобы взять с граждан побольше денег — придумать новый сбор, новый налог, повысить существующий. В такой ситуации в любой здоровой политической системе защитниками граждан является парламент. Парламент вообще нужен для того, чтобы ограничивать исполнительную власть в ее аппетитах. Мы от этого пока далеки, у нас последние годы было совершенно извращенное положение вещей, когда правительство ограничивало парламент в его финансовых запросах. Это ситуация, поставленная с ног на голову. В наших общих интересах, чтобы она встала обратно на ноги.
— Допускаете ли вы вариант, что при определенном раскладе парламент может настолько усилиться, что дело дойдет до изменения модели Конституции? Например, переход от президентской к парламентской республике?
— У нас боятся термина «парламентская республика». Считается, что это что-то такое, что Ходорковский задумал в 2003 году, но его вовремя остановили наши бдительные правоохранительные органы.
Но я вам могу сказать следующее: политическая наука знает, что из всех гибридных авторитарных моделей наиболее долгоживущие — это партийные. Та модель, где есть правящая партия, которая доминирует в парламенте и при этом обладает властным ресурсом. Просто доминировать в парламенте мало — что толку иметь большинство, если у тебя нет полномочий. Но парламентское большинство, обладающее полномочиями по формированию правительства, по влиянию на правительственную политику, позволяющее проводить постоянную мягкую ротацию кадров, позволяющее обновлять себя нереволюционным способом, более гибко адаптируется к общественным запросам и к меняющимся внешним обстоятельствам. Такие модели живут десятилетиями. Они не являются демократическими в полной мере, но являются более устойчивыми, чем персоналистские автократии.
Если и существует секрет выживания режима, то он в некотором распределении полномочий в пользу парламентского большинства.
Но пока у нас слова «парламентская республика» кажутся страшными, поэтому я думаю, что до этого дело не дойдет. Пока ограничимся тем, что
— Может ли это стать решением проблемы преемника после 2024 года? Если президент станет фигурой скорее символической, а выработкой решений будет заниматься парламент?
— Любая корреляция между результатами выборов и персональным составом правительства — это шаг в сторону парламентской модели. И в наших политических условиях это повысит устойчивость режима и сделает его менее зависимым от одного лица. Но я думаю, что переходить к парламентской республике побоятся.
Но будет естественным путем происходить, скажем так, расползание Госдумы по политическому полю. Будет ли это выражено в непосредственных законодательных изменениях? Давайте следить за следующими сюжетами — ну, например, не захотят ли они как-то оживить институт парламентского расследования или придать какие-то полномочия Счетной палате, которая, собственно, является органом парламентского бюджетного контроля, какие права захочет откусить себе Дума в бюджетном процессе с точки зрения рамочного законодательства. Не сиюминутно, дескать, дайте нам миллиард денег на кирпичный завод в Дагестане, а в долгосрочной перспективе — например, заберите у правительства право передвигать средства внутри статей бюджета без согласования с Думой. Вот это будет «ползучий парламентаризм», если он будет происходить. Посмотрим, как это будет выглядеть.
— Сможет ли при таком раскладе население, привычное к византийской модели управления, адаптироваться к новой модели государственной власти? Потребуется ли от него больше политической активности?
— Во-первых, я не верю, что у нас как-то особенно привыкли к византийской модели. Во-вторых, тут мы с вами вступаем в очень гипотетическую область. То, о чем я говорю, никак не поразит воображение телезрителя, он этого даже не заметит. Ему будут показывать депутата Милонова и депутата Поклонскую, они будут делать что-то такое смешное и милое.
Кто-нибудь споет песню, а кто-нибудь подерется, кто-нибудь предложит законопроект о запрете смотреть в окно, кто-нибудь предложит запретить аборты, а потом правительство погрозит пальчиком и скажет, не надо этого делать.
— То есть совсем без скандальных законопроектов мы не останемся?
— Я думаю, приниматься их будет меньше. Тут я в том числе рассчитываю и на нового спикера, который, как я понимаю, не большой любитель такого рода инициатив. Но вноситься они, конечно, будут. Право законодательной инициативы — основной инструмент самореализации депутата. Если членов фракции «Единой России» можно будет урезонить фракционной дисциплиной, то всегда есть фракция ЛДПР, которая продолжит фантазировать. Медийную повестку будут составлять эпатажные законопроекты, но в это же время в парламенте будут идти серьезные дебаты, которые в первую очередь будут касаться отношений с правительством по бюджетным вопросам.
