Цивилизация
Года два назад на конференции по старению выступал отечественный геронтолог, рассказывал о жалобах медперсонала одного дома престарелых на слишком похотливого старичка, нарушающего все допустимые представления о порядочности: «Как приступ деменции, так забывается и давай свой член вытаскивать, приставать грязно к медперсоналу. С ума уже выжил, только медикаменты и помогают». Аудитория поддержала. Завязалось обсуждение способов и мер удержания стариков в рамках отпущенных им приличий.
Я сидел подавленным и перебирал в памяти обрывки из статей западных геронтологов, где ровно такая же проблема описывалась в совершенно иной тональности. Какое счастье, пишут западные специалисты, что у старика не угасло сексуальное желание. Надо искать способы организации пространства, встреч для реализации его потребности в сексе, находить способы раскрытия сексуальности.
Мы свыклись с иным — секс и старость несовместимы, нет ничего более далекого, чем юношеская страсть и стариковская немощь. Старикам в сексе отказано раз и навсегда. Многие не могут даже помыслить о том, что после 70 лет секс возможен.
Естественная потребность в телесном контакте, нежности, проявлении симпатии и любви хоронится за разговорами о пристойном поведении, возрастных особенностях, особой духовности старшего возраста.
Это и есть эйджизм, или тотальная дискриминация человека по возрастному признаку. Эйджизм создает когорты ментальных насильников и жертв. Юных он подталкивает к неприятию интимности в старших поколениях, старых — к отказу от своего предназначения, потере себя.
Но достаточно состояться лишь одной доверительной беседе, чтобы увидеть интимную насыщенность переживаний, не ограниченную возрастными рамками.
Женщине — 87. Симпатичная, живая, часто прерывает разговор смехом. Муж умер. Спрашиваю о новом замужестве. «Да что вы, куда мне? — чуть кокетливо, потом с придыханием: — Был один, очень хороший дядечка, совсем недавно. Отказала». Держу паузу. Вздохнув продолжила:
«Невысокого ростика, недавно овдовел, добрейшей души человек. Хозяйственный до невозможности: сам варил, стирал, гладил, в доме убирался. Несколько месяцев общались, ездили по ягоды, на огороде вместе работали, цветы поливали. Соседки говорили: «Хватай манатки и переходи, лучше не найдешь старичка». Но, что греха таить, дотронется — у меня судороги. Так человек очень нравится, а тело не принимает. Вроде возраст совсем не девичий, а ничего поделать не могу».
Секс прерывается одиночеством, смертью близких, страхом перед новым партнером. Два соседа на лавочке. Обоим под девяносто. Жены умерли пять лет назад. Супружеский стаж у каждого — за шестьдесят лет. Одиноки, хотя у одного — дети с внуками, но навещают редко, урывками. Второй вовсе бездетный. Жена лечилась, но надорвалась по молодости, в войну, проболела всю жизнь. Спрашиваю, не думали ли жениться. Смеются.
«Сила мужская к годам семидесяти на нет сошла. Со своей притерлись. Хотя уже все мягкое, беспомощное, но можно было как-то приноровиться и в восемьдесят. Чужая разве поймет?» Второй добавляет: «Молодой — мужик покрепче требуется, у старухи — свои заботы. Столько всего накопилось, не договоришься без обиды. Да и договариваться мы не горазды».
Секс невозможен без доверия, нежности, принятия другого как себя. Безусловно, игра в подмену доступна и обыденна: снять напряжение, разрядиться — ни обязательств, ни последствий.
«Секс вполне обходится без любви», — приходится слышать от молодых. Старик лишь покачает головой и усмехнется. Беспечная наивность.
Суррогатная близость, как и отложенная любовь, дают о себе знать позже, когда одиночество и телесная скованность разрушают человека изнутри, крадут годы, а то и десятилетия жизни.
«Замуж вышла до войны. Первый муж был очень хороший парень: спортивный, веселый, честный. Настоящий мужик. В девках таяла от него. Проводила на поезд в самом начале войны и больше не видела. Погиб в Польше, уже в чине капитана. Мне родные похоронку не показывали. Одну букву неправильно напечатали. Они всё надеялись, что ошибка. Дали только после войны, а это еще тяжелее, после войны похоронку получать. Вышла второй раз вскоре, и хоть прожили всю жизнь, это уже не то. Не понимают нынче, как сладко быть единственной. Сейчас размениваются на разных мужиков, потом вспомнят — больше одного не надо было. Он — самый лучший, любимый».
Если всерьез рассуждать о сексе, мы должны понимать, секс — всегда больше, чем секс. Это отношения, любовь, измены и переживания, восприятие себя, своего тела, тела партнера. Другими словами, секс — это телесный разговор, для поддержания которого следует не только испытывать чувства, но и знать фонетику, грамматику и прагматику сексуальных отношений, уметь разговаривать и воздерживаться от разговора.
«Не повезло мне с первым браком. Он нашел красавицу и ушел. Год всего прожили, стал исчезать. Потом второй муж был. В общем-то неплохой человек, но любил выпить. Если бы так не пил, в 58 не ушел. С третьим познакомилась в 55 лет, но прожили мало, всего пять лет. Умер от рака желудка. А познакомились в магазине. Подошел, спрашивает: «Вы такая-то?». «Да, это я», — говорю. «А вы — свободный человек?» — «Да, свободный». — «Ну и я свободная». Потом стал приходить, посватал. Получается, не повезло мне с личной жизнью — три мужа, и все не от меня зависело. Три, а первого не забыла, не освободилась».
Былая страсть проступает слезами, чуть вздернутой бровью, скользящим вверх рассеянным взглядом. И нет разницы, пожилая женщина или мужчина перед тобой:
«Муж у нее с фронта вернулся калекой, но не сложилось, разбежались. Свой ребенок. Сошлась с одним, а у него еще трое. Бедненькая, как женщина она же ничего не видела в своей жизни. Такая учительница у нас была. Я — переросток, всю войну на заводе, а тут пошел в школу. Шестой класс. Ну и закрутился роман, туды-сюды. Все знали. Разве такое скроешь? Тогда после войны все перемешалось. Из школы, если выходят, не поймешь, кто учитель, кто ученик. Ее сожитель на кулаки меня, но разве справится. Я хоть худой был, но злой, ужас. Про учебу ничего не помню, а любовь нет-нет и вспомню».
Не принято у нас разговаривать о сексе в любом возрасте. Личное, интимное хранится в тайне, доверяется лишь близким, да и то изредка, вперемешку с недосказанностями и умолчаниями. О старшем поколении и говорить нечего. Не их тема. Но все-таки спрашиваю: «Отчего не поговорить о сексе? Неужели это стыд большой?» Одна бабушка 86 лет дала замечательный ответ: «Какой же это стыд? Дело обычное, без него не проживешь. Кто в молодости нагуляется, а у кого и в старости утеха. Было бы здоровье. Но причина в другом. Не нужно об этом говорить, неподобающе. С любимым такие разговоры разжигают желание, а с незнакомцем — похоть. Грех это».
Старики не привыкли рассказывать о своих сексуальных переживаниях. Искры частной жизни, страсти, любви весьма чувствительны к ушатам грубости, хамства, сальным пересудам. Но оборотная сторона этого молчания — публичное отрицание потребности и возможности телесных контактов в пожилом возрасте. Истории юности не уходят в небытие, прошлое перемешивается с новыми переживаниями и эмоциями. Пока человек жив, нельзя списать его тело, нивелировать его чувственность. Этому учат нас старики, а их учит сама жизнь.
Автор — директор Центра методологии федеративных исследований РАНХиГС
