Цивилизация
Видно, как ощутимо меняется первая чисто обывательская реакция людей в мире на теракты. Ключевое слово сегодня — «усталость».
Вспомнить реакцию на расстрел редакции журнала «Шарли Эбдо» 7 января 2015 года — первый масштабный теракт в Европе после десятилетнего перерыва с момента серии взрывов в лондонском метро и на мадридском вокзале Аточа. Многотысячные марши протеста в разных странах, чувство национального и общеевропейского (шире — общезападного, цивилизационного) единения.
Вспомнить реакцию на парижские теракты в ноябре 2015-го. Кроме естественного сострадания жертвам была манифестация бытового протеста — несмотря на зверства террористов, мы не прекратим ходить на концерты и не будем менять привычный уклад жизни. Люди делились друг с другом картинками, иллюстрирующими торжество мирной вольной жизни над агрессией: «У них есть оружие — да ну их к черту, у нас есть шампанское».
В марте 2016 года, после терактов в Брюсселе, реакция стала более мрачной и отчаянной, но тоже не без доли черно-кровавого юмора. Эмблемой сопротивления тогда стал символ Брюсселя — писающий мальчик, направлявший свою струю на предполагаемых террористов.
Сегодня, после Ниццы, это реакция усталости. С нас довольно — Je suis sick of this shit («Я устал от этого дерьма»).
Мы оказались в мире, когда теракт почти перестал быть чем-то из ряда вон выходящим, абсолютно шокирующим, невозможным. Несмотря на то что для нормального человека подобные трагедии всегда будут шоком, из-за частоты и широкой географии теракты стали чем-то вроде breakingnews в выпусках новостей, «еще одной трагедией, разыгравшейся в…».
К терактам на Ближнем Востоке «остальной мир» привык давно. По этому поводу российские «антизападники» любят критиковать европейцев и российских либералов — мол, где вы были со своим трауром, когда в Афганистане, в Ираке или в Пакистане террористы взрывали сотни людей?
Теракты с начала 2000-х, когда борьба с терроризмом превратилась в один из главных трендов мировой политики, становятся все более массовыми и кровавыми. За 2015–2016 годы в результате атак террористов погибли больше 2,5 тыс. человек, и 2016 год еще не закончился.
Фраза «Это может случиться когда угодно, с кем угодно и где угодно» перестает казаться драматическим преувеличением.
Но именно из-за частоты этих трагедий, что в Афганистане и Сирии, что в Турции, что теперь во Франции, человек автоматически перестает солидаризироваться с ними. Он хочет «развидеть это». Он хочет, чтобы это просто поскорее закончилось везде — раз и навсегда.
Реакция на теракт становится чем-то вроде привычного алгоритма. Обычные люди ищут точные картинки для происходящего (что лучше подойдет именно для этого теракта — птичка или сердце-триколор?). Запускают флешмоб солидарности в социальных сетях, несут цветы к посольству. Политики выражают дежурные (даже если искренние) соболезнования или сколачивают политический капитал, обвиняя в промахах противников. Госсекретарь США Джон Керри в ходе ночных переговоров с Путиным (именно тогда оба политика и узнали о теракте в Ницце) с горькой иронией заметил, что соболезновать приходится чуть ли не каждую неделю.
При этом каждый теракт сопровождается ужасными видео- и фотосвидетельствами очевидцев. Вроде бы классическое правило медиа «Нет зрелищности — нет и содрогания» должно действовать всегда. Но невыносимой зрелищности становится слишком много: человек физиологически не может содрогаться постоянно. Реакция притупляется.
Противоестественное превращение терактов в рутину ужасает. Кажется, меняется само понимание слова «теракт».
Это больше не шокирующее вторжение в мирную жизнь извне. Это перманентная гражданская война внутри обыденной мирной жизни.
Премьер-министр Франции Мануэль Вальс сказал сегодня: «Времена изменились, и мы должны научиться жить с терроризмом. Мы должны проявить солидарность и коллективное спокойствие».
Чувствуя свое бессилие, невозможность справиться с проблемой, общество огрызается само на себя: оказывается, что кто-то не так соболезнует, кто-то что-то не то сказал. В России под горячую руку попала 35-летняя светская львица Кристина Сысоева, расстроившаяся, что из-за теракта не увидела обещанного ей фейерверка. Хотя, казалось бы, какое людям дело на фоне реальной трагедии с десятками жертв до реакции одной особо не известной и, по-видимому, не слишком влияющей на умы людей барышни.
Да, люди устали от постоянных терактов. Ужасаться одинаково тому, что происходит с пугающей частотой, человек не может по самой своей природе. Да, мы так и не придумали, как им противостоять. Мы разрываемся между гневом («не будем подстраиваться под террористов, они нас не победят, не заставят жить по-другому») и страхом («нас могут убить в любой момент, одна сторона этой войны атакует, не объявляя об этом, не спрашивая разрешения»).
Но необходимо помнить, что теракты все равно не способны отменить мирную жизнь. Журнал «Шарли Эбдо» продолжает выходить и рисовать карикатуры, которые по-прежнему многим не нравятся и многих раздражают. Аэропорт Брюсселя работает в штатном режиме. Багдадские базары торгуют после взрывов. Нет сомнений, что через некоторое время Английская набережная в Ницце все так же будет заполнена людьми.
Не мы первые оказались в ситуации бессилия перед абсолютным злом. Немецкий философ и социолог Теодор Адорно говорил, что писать стихи после Освенцима — это варварство, но поэзия не умерла.
Это наивно-беззащитное «жить дальше» все равно кажется не столько единственно правильной, сколько единственно разумной гражданской реакцией на терроризм.
В каком-то смысле, как ни странно, не только мы не способны победить терроризм, но и он нас. Потому что нет таких терактов, которые бы навсегда отменили мирную жизнь по всей планете. Да и сам терроризм исторически завязан на шок, неожиданность, ощущение катастрофы, подрыв авторитета действующей власти. Возможно ли, что когда-нибудь террор перестанет быть для радикалов привлекательным, потому что лишится этих козырей?
В сложном, подвижном, зависящем от каждого конкретного человека и от каждой конкретной страны балансе между страхом, невозможностью и желанием жить обычной жизнью заложено если не спасение от терроризма, то хотя бы вынужденная необходимость как-то с ним уживаться.
Что нам делать? Жить и бояться. Но при этом не бояться жить.
