Цивилизация
Психологи считают, что братьев и сестер детей, перенесших онкологию, тоже надо реабилитировать наравне с теми, кто месяцами лежал в больницах, принимал высокодозную химию и трансплантацию костного мозга (ТКМ). Рак забрал силы и время не только у больных детей, но и у их близких, которым многим пришлось жертвовать ради заболевшего брата / сестры. Нормальной жизни несколько лет не было у всей семьи.
В прошлом году Михаил Бондарев построил лагерь во Владимирской области, куда приезжают и дети, перенесшие онкологию, и их сиблинги (родные братья/сестры). Ведь онкология — коварная дрянь, может и вернуться. К тому же у детей, ослабленных химией, как правило, появляются побочные болячки. И все вокруг носятся с ними как с «хрустальными вазами». Бегать нельзя, в футбол тоже, простужаться — не дай бог. Школа иногда тоже попадает в «стоп-лист», ведь там можно подцепить инфекцию, которую обычный ребенок и не заметит, а перенесшего ТКМ она сведет в могилу.
Но рано или поздно приходит момент, когда врач наконец говорит: надо жить дальше. И снова все можно. Но только постепенно. Вот тогда на помощь детям приходит «Шередарь» и его волонтеры с методикой therapeutic recreation. Со стороны такая реабилитация выглядит как обычный детский отдых, вроде летнего лагеря, только «вожатых» здесь куда больше. Под их руководством дети, лишенные из-за страшной болезни нормального детства, поют, танцуют, лепят, ездят верхом, пекут, стреляют из лука, плавают на байдарках.
Строительство первого лагеря заняло у Бондарева больше пяти лет и обошлось по меньшей мере в 500 млн рублей. А он уже подал документы, чтобы по соседству начать с нуля стройку нового реабилитационного центра.
— В чем цель такой реабилитации?
— Вывести ребенка из зоны комфорта в зону напряжения. У любого человека и ребенка тоже есть зона комфорта, зона напряжения и зона паники. И если он постоянно находится в зоне комфорта, он спит — ничего не делает и никуда не двигается. Если в зоне паники — тоже плохо, никуда двигаться он просто не может.
Задача наших реабилитологов, психологов и волонтеров — вывести этих детей, буквально вырванных у смерти, из зоны комфорта, но не доводить их при этом до зоны паники.
Каждый день ребенок должен сделать что-то, чего раньше не мог, каждый день немного преодолевать себя. Неважно, что именно: проехать на лошади или пострелять из лука. И мы постоянно придумываем, как такого ребенка «растормошить», научить преодолевать свои комплексы и страхи. Недавно были всей командой в Венгрии, в Будапеште, где есть аналогичный лагерь Bator Tabor, обменивались опытом.
Во всем мире такие центры, как наш, зарабатывают тем, что приглашают компании на тимбилдинги, зарабатывают на этом, а деньги тратят на реабилитацию больных детей.
Практически во всем мире реабилитация онкобольных детей, впрочем, как и других детей, перенесших тяжелейшие заболевания, — дело фондов, а не государства. А больных детей много. И тех, кто поправляется, тоже становится больше. А значит, их надо возвращать в нормальную жизнь. И кто-то должен этим заниматься.
— Несмотря на кризис, интернет-пользователи стали активнее участвовать в благотворительности, а объем пожертвований за 2015 год даже вырос на 32%. Как думаете, почему? Люди в трудные времена становятся добрее или наше общество переживает некий новый этап эволюции?
— Количество благотворительных взносов в нашей стране растет последние 15 лет. Когда все только начиналось, никто даже говорить не хотел о больных детях и о том, что им надо помогать. СМИ отказывались публиковать такие истории, потому что «наших читателей это будет напрягать». Но постепенно тенденция изменилась. Ведь это очень важная часть культуры, а в целом — серьезный философский вопрос, который можно рассматривать и с точки зрения религии, и с точки зрения человеческого роста. Я, например, считаю, что человек рождается на свет для того, чтобы чему-то научиться. А научиться он может в процессе принятия каких-то решений и в процессе преодоления самого себя.
Если ты всю жизнь пролежал на диване, не создал ничего и ничему не научился, то потратил свою жизнь зря.
Благотворительность, помощь людям, которые нуждаются, — один из лучших способов что-то понять в самом себе. Проявить самого себя. И люди это понимают.
Посмотрите на наших волонтеров. Ведь к нам со всей страны сейчас едут люди, чтобы потратить свои десять дней и не получить за это ни копейки — ну, майку мы им в конце подарим с нашей символикой, и все. И вот они тратят свои отпуска на то, чтобы помочь детям. Я уверен, что, отдавая на это свое время, силы и энергию, назад они получают намного больше, и это тоже формирует моду на благотворительность.
— Когда вы сами до этого дозрели?
— Сначала я очень мало помогал, не знал, как это делается. А теперь считаю, что был рожден для этой миссии, что это моя судьба. У меня с детства был этот «бзик» — кому-то помочь. Да и жизненные обстоятельства толкали в этом направлении. Например, случайная встреча с Анечкой, которая привела меня в РДКБ (Российская детская клиническая больница. — «Газета.Ru»). Я через нее передавал туда деньги — анонимно, просил никому не говорить, кто их жертвует.
Потом эта девочка уехала в Австралию и напрямую связала меня с Галей Чаликовой (Галина Чаликова — основатель и директор фонда «Подари жизнь»). У нас с Галей сложились очень хорошие отношения, хотя теперь я понимаю, что 10–15 лет назад найти такого чудака, как я, который бы тратил на благотворительность большие деньги, было очень трудно.
Я вот сам хочу теперь таких найти — и не могу. Я был уверен, что бизнесмены из регионов последуют моему примеру и создадут такие же реабилитационные лагеря у себя в областях, чтобы дети не тратили деньги на дорогу, а восстанавливались бы рядом с домом.
Технология уже отработана, я бы всем помог! Но нет! Нет желающих, и от этого мне очень грустно.
— Очень долго вы помогали тайно. Несколько лет назад даже легенда по Москве ходила о некоем «капитане Немо» — человеке, который в последний момент приходит фондам на помощь и дает недостающую сумму. Это случайно не вы тот самый «капитан Немо»?
— Мои друзья по институту, с которыми я близко дружу, о моей благотворительности узнали из телевизора, а не от меня. И моя жена узнала, что я помогаю РДКБ, когда у нас из дома пропал конструктор «Лего». «А где игрушки, которые у нас тут стояли?» — спросила она меня. Пришлось сказать, что отнес их в РДКБ. О том, что я деньги давал, она тоже узнала из СМИ. В Евангелии сказано: если ты помогаешь другому, не надо об этом кричать на всех углах, пусть правая твоя рука не знает, что делает левая.
Но тот, кто кричит на всех углах, он ведь тоже помогает, потому что обращает внимание на то, что нужна помощь.
О «капитане Немо» я тоже слышал, но кто это, я не знаю.
— Что общего у волонтеров и чем они отличаются?
— Я с огромным уважением отношусь к волонтерам.
Я-то отдавал от избытка, не отрывал от себя, а многие из них отдают последнее «Шередарю», или другому фонду, или просто помогают кому-то напрямую.
Все волонтеры разные. Но в целом это три категории людей. Те, кто пришел от чистого сердца и хочет просто помочь другим, таких очень много. Вторая — те, у которых внутренняя душевная травма и они хотят помочь другим, чтобы излечить свою внутреннюю боль. Этих людей брать опасно, об этом существует целая наука: если у человека еще не зажила внутренняя рана и он пытается ее заживить, помогая другим, то лучше его не брать, пусть он сначала сам себя полечит, а потом уже к нам приходит. А третья — те, кто приходит ради денег, славы и тщеславия. Ну что ж, тоже хорошо — пусть все равно приходят и помогают. Но это все очень условные характеристики, не хочется мне никого судить: вот ты приходишь от чистого сердца, а ты ради славы и знаний. Ведь мы очень многому учим, и, если кто-то приходит за этим опытом, это тоже на пользу дела.
— За те годы, что вы в благотворительности, люди вокруг вас изменились?
— Сначала какое-то дело делают энтузиасты, за ними идут те, кто увидел и хочет скопировать, а потом происходит саморегуляция. Из-за того что приходят эти копировальщики — не пионеры, не энтузиасты, а зарабатывающие славу и деньги, — и заполняют потом собою все, и происходит кризис. Люди говорят: да что же это такое, это же должно быть чистое, а на самом деле сколько тут жуликов собралось! После этого кризиса происходит очищение. Но мы пока до этого этапа не дошли.
Лет пятнадцать назад были в основном энтузиасты. Никто не шел в благотворительность ради наживы или потому, что это модно. Шли от чистого сердца, как та же Галя Чаликова, она уже ушла из жизни, став иконой благотворительности в нашей стране. А за ней уже пошла масса тех, кто понимает, что благотворительность — это здорово, а кто-то пошел, чтобы познакомиться с великими актерами или спортсменами, чтобы потусоваться с ними или для самоутверждения.
Масса «не пионеров» будет расти. Деньги всегда привлекают не только тех, кто хочет их использовать во благо, но и тех, кто хочет их в свой карман положить.
Это тоже естественный процесс, и не надо из этого делать трагедии.
— Чем «Шередарь» отличается от типичного благотворительного фонда?
— Что такое благотворительный фонд? Это организация, которая собирает деньги. Часть берет себе, а остальное отдает тем, кому помогает. Мы работаем по другой схеме: собираем деньги, большую часть добавляем и отдаем. Если в благотворительном обществе конфликт интересов, сколько отдать ребенку, а сколько оставить себе, то у нас совсем другой конфликт интересов: бабушка перевела нам 100 рублей, и мы думаем, сколько еще добавить — 100, 200 или 300. Это, по-моему, более здоровая ситуация. Именно поэтому в России до сих пор памятны фамилии меценатов, которые до революции активно помогали бедным, больницам. И это, мне кажется, более устойчиво, чем организация, которая собирает деньги, платит себе зарплату, а остальное отдает.
— Но почему же у нас мало организаций второго типа?
— Не знаю! Мне кажется, это так приятно: отдать, помочь. Ведь все равно же ты умрешь, что после тебя останется? Будет ржаветь яхта, которую купил или из-за нее будут драться мои наследники? Лучше я сейчас отдам это людям, они хоть спасибо скажут и порадуются. Ну, езжу я на «Фольксвагене Тигуане», хотя мог бы ездить на самой дорогой машине. У меня нет дачи. Но мне она не нужна. Я от себя ничего не отрываю — я нормально ем, нормально путешествую, может, полечу к другу в Индию бизнес-классом, просто чтобы в самолете выспаться.
Может, отчасти это связано с тем, что я всегда жил в благополучной семье, меня любили родители, и я знал, что меня всегда поддержат, чувствовал себя защищенным.
Меня не ругали за порванные штаны или разбитую чашку. Если бы ругали, может, был бы более экономным и жалел для других. При этом папа — он был директором завода, в семье было трое детей — никогда нас не баловал. Когда я был студентом, со мной в комнате общежития жили сын машиниста поезда и уборщицы, сын крестьян и сын инженеров. И мне присылали меньше денег, чем им, — им по 45–50 рублей, а мне 30 рублей. Мне было обидно тогда. Но зато я каждое лето работал сторожем и сам покупал, что мне было нужно. Я не думаю, что родители жалели для меня денег, папа просто не хотел меня баловать и правильно делал. И от этого, может, мои дети тоже немного страдают, потому что я их тоже не балую.
— Вы считаете, баловать детей не нужно?
— Любовью надо баловать, деньгами не надо. Поддержкой, защищенностью, а давать деньги и не знать, куда он их потратит, неправильно и даже опасно. Ты должен быть уверен, когда даешь, а вдруг он их на зло потратит, на наркотики например?
— А у вас было такое: просят деньги, они у вас есть, а вы думаете: дать или не дать?
— Было, конечно. Недавно совсем. Есть у меня знакомый, гражданин другой страны, как и его жена. У них заболел ребенок, и он попросил денег. Я ему сразу сказал: мне же надо русским помогать, а ты европеец. И позвонил своему другу Питеру в Венгрию, который построил такой же лагерь, как и я. Питер мне сказал, что я должен научиться говорить «нет». Я все равно помог своему знакомому, но меньше, чем мог бы. Впрочем, он был очень благодарен.
— А почему нужно уметь говорить «нет»?
— Потому что всем не поможешь, сказал мне тогда Питер. Это вопрос концентрации. Если ты хочешь достичь цели, нужно на своей цели сконцентрироваться. И пока ты не идешь к своей цели и не думаешь об этом постоянно, ты ее не достигнешь.
Моя цель — изменить в России ситуацию с детской реабилитацией. И если я от этой цели отклонюсь, то пострадает много детей в стране, поэтому я стараюсь не отклоняться.
Давным-давно, еще в РДКБ при Гале Чаликовой, был такой случай. Мы помогали мамочке из Сибири, у которой болел ребенок. Посылали ей деньги. Как вдруг выяснилось, что ребенок уже почти год как ушел из жизни. Мы спрашиваем у нее: мамочка, ну как же так? А она: ну мне же надо было закончить постройку дома, так прямо и сказала. Это был один из уроков. Я помогаю, только если могу проверить, что помощь точно пойдет на то, на что просят. А не мошеннику, который соберет еще со ста человек и потратит их кое-как, тем самым убивая веру в благотворительность. И кто в этом случае виноват? Виноват ты, потому что ты дал и не проверил, а человек слаб — взял и потратил.
В частности, поэтому я прекратил другую помощь — например, раньше много помогал одному крупному фонду, больницам. Теперь занимаюсь только своим фондом. А иначе бы постоянно стоял перед выбором и постоянно бы злился: ну почему я должен затыкать дыры, которые образовались в результате бесхозяйственности каких-то чиновников?
— Ну вот, хочешь не хочешь — упрешься в политику. Почему мы на бомбежки в Сирии деньги находим, а на лечение детей всем миром собираем? Чужих спасаем, а своим что?
— Мне тоже от этого плохо, но в политику я все равно не хочу вмешиваться: был бы у власти Сталин, Гитлер, Обама, Путин или кто-то еще, я все равно бы делал свое дело, занимался бы детской реабилитацией.
И приспособился бы к любому правителю, хотя, может, это и кощунственно сейчас звучит, что я такой аполитичный.
У меня был период, когда я хотел пойти в политику и готов был отдать жизнь за светлые идеалы, это было еще при Брежневе. Мне казалось тогда, что если его сменить, то все будет по-другому, что Брежнев просто исказил коммунистические идеалы. Сейчас я понимаю, что это было наивно и любое насилие порождает лишь ответное насилие. Поэтому и нужны места, где будет только добро. Наш лагерь — это место, где могут встретиться ребенок богача и ребенок бедняка и общаться, играть друг с другом свободно. У них разные больницы, разные сады и школы, разное жилье, но если они переболели, то они встретятся у нас в «Шередаре».
Я не думаю о Сирии, об Украине. Много лет уже не смотрю телевизор, информацию ищу в интернете. Хотя нет, об Украине я думал, потому что у нас рядом жили беженцы из Донбасса. И я их взял на работу. У них ничего нет, домов не осталось, вернуться им некуда.
Вот чего бы я никогда себе не пожелал — это оказаться в кресле человека, который должен принять решение: бомбить ли Сирию или отдавать деньги на здравоохранение.
У нас сегодня здравоохранение и образование на отвратительно низком уровне. Это бомба, которая взорвется лет через десять-двадцать, минусовая инвестиция в будущее.
Инвестиции в армию — это инвестиции в настоящее, они окупаются через несколько лет. А провалы в медицине и образовании будут видны позже.
— По-вашему мнению, как будет дальше развиваться благотворительность в нашей стране?
— Будет еще волна пены, потом волна посадок, когда начнут сажать директоров фондов, все страны это пережили. А потом все более или менее устаканится. Меня больше поражает, что при всем недоверии граждан к тому, как расходуют деньги благотворительные фонды, они не хотят их контролировать. Но если ты перевел деньги, ты же должен ими управлять. Ну подойди, поинтересуйся. Нет, отчеты никого не интересуют, и это просто поразительно!
— Может, у нас психология такая: помог деньгами, как раньше отдал церковную десятину, и будто пунктик какой у себя в голове закрыл, сделал хорошее дело и ладно?
— Если человек верит — он дает и забывает. Если не верит — он не дает. А я говорю: ты должен и помогать и должен не доверять. Совмещать это надо. И если у тебя есть оба этих качества, въедливость такая, то у нас только лучше будет. Доверяй, но проверяй.
Мне бы очень хотелось, чтобы лагерь вроде нашего был на Камчатке. И в Иркутске. На Урале, в Калининграде, в Смоленске. Но Питер, мой венгерский друг, сказал, что таких чудаков, как я, очень трудно найти. Я сначала был такой наивный, думал, раз я так сделал, другие тоже могут? Верил, что кину клич и найдутся богатые люди, которые тоже построят такие лагеря по всей стране. Кликнул. Но пока никто не откликнулся. Ни один.
