Цивилизация
Заборы есть везде, но особенно важными они становятся в тех странах, где существует напряжение между частным и общим пространствами. В случае России это напряжение связано и с недостаточной защищенностью частной собственности, и с неоформленностью и неясным статусом общественных пространств.
Это напряжение — результат долгой истории. Англосаксонские культуры сделали ударение на собственности как одном из факторов эмансипации общества. Изначально собственность была привилегией избранных и очень долго и мучительно превращалась в свободу и право для всех.
Это началось с очень давних времен, еще в Средневековье, когда «бароны-грабители», то есть подчиненные фигуры, пытались добиться у монарха, господствующей фигуры, гарантий того, чтобы их земли никто не трогал и деньги отнимал в определенных пределах. Эта суровая реальность жизни оказалась одной из основ институционального устройства западных культур. Влияние этого устройства в новое время стало настолько сильным, что современные конституции большинства стран — далеко не только западных — отражают результаты многовекового процесса превращения собственности-как-привилегии в собственность-как-право и свободу.
Российская конституция тоже отражает этот результат, хотя наш процесс развития заметно отличался от процессов, проходивших в англоязычных культурах и вообще в западных. Это важно: норма существует, но путь к ней у российского общества и русской культуры был непрямым.
Русская, российская монархия оказалась сильнее западных и легче отражала посягательства русских «баронов» на права и силу самодержавного государства. Поэтому собственность никогда не входила существенным фактором в наш строй.
Процесса, в ходе которого высшее сословие пыталось бы обеспечить защиту собственности в нашей истории после 1500-х годов, то есть после уничтожения остатков древнего удельного порядка, при котором собственность была подлинной, просто не было. Или были неудавшиеся попытки, как с кондициями для Анны Иоанновны. Владение увязывалось со службой. Для Екатерины уже было важно, чтобы дворянство было наделено собственностью, чтобы «лучшие люди» не были просто слугами. В итоге
собственность в процессе русской истории стала чем-то дарованным, данным. С этим, кстати, связано слово «дача».
Философ-просветитель Джон Локк писал о жизни, свободе и собственности как о некотором едином понятии: мы приходим на землю, ее обрабатываем, вкладываем наш труд, и тем самым она становится нашей собственностью. После этого мы нанимаем государство, которое бы охраняло неприкосновенность нашей земли и ее плодов. И этим государством, так уж получается, мы в некотором роде владеем: предлагаем государству нас защищать, а если оно не справляется со своими задачами, то мы имеем право его заменить. Придуманный за полсотни лет до Локка Левиафан становится, таким образом, слугой, а не господином.
Смыслового ряда «жизнь – свобода – собственность» просто нет в нашем строе.
Важно помнить, что, когда в России проходило развитие самосознания, шла дискуссия об основах общественного устройства и закладывался фундамент русской философии, вопрос собственности не находился в ряду свобод. Российское образованное общество, адвокаты и юристы, которые задумывались об этих проблемах, даже самые просвещенные, были не склонны ставить вопросы собственности в ряд тех прав, которые они были готовы защищать. Если мы посмотрим на вторую половину XIX века, то увидим, что прекрасные борцы за гражданские права находятся с одной стороны, а борцы за право собственности — с другой.
У нас просвещенные и образованные люди ненавидели собственность, потому что собственность — это и несправедливо, и негуманно.
Главным примером собственности служило крепостное право. Защитником собственности, по сути, выступало только царское правительство. Право собственности было одним из оснований режима, и распространялось его действие крайне медленно от высшего сословия на все прочие. Процесс этот просто не успел развиться и стать достаточно массовым.
В советское время собственность снова оказалась недоступной для подавляющей части общества, и это продолжалось несколько поколений — предыдущие поколения, напомним, собственность не любили. И
только после развала Советского Союза мы, наконец, смогли законно получить в свое распоряжение участок земли и квартиру.
Это был мощнейший позитивный шок, в результате которого в обществе случился сильный перекос в сторону частной жизни, полностью пропал интерес к общественной жизни, к сфере публичного, которая должна была бы охватывать общество в целом.
Современное российское общество продолжает восполнять нехватку частной жизни, выстраданную предыдущими поколениями. Человек может построить по-настоящему отдельную жизнь, построить свой маленький город, личную утопию. Можно создать собственную окружающую среду, если хватит ресурсов. Машина с «мигалкой» в некотором смысле будет твоей частной дорогой, когда ты ни от кого не зависишь. И забор — тоже проявление этого: за ним, как за маленькой государственной границей, находится маленькая частная страна.
Это по-прежнему возможно в сегодняшней России, но положение меняется. Мечту о своем частном мире все еще можно реализовать, но возможностей становится все меньше, ограничения начинают накапливаться: российский политический и экономический строй снова вошел в кризисную фазу. Пока рано говорить о том, какой будет долгосрочная реакция общества на усугубляющиеся проблемы, связанные с частной жизнью, главным завоеванием постсоветской России. Но реакция будет.
Некоторые решают вопрос радикально и переезжают в ту среду, в которой общественные пространства и публичные ценности находятся на более высоком уровне. Люди готовы поменять свой общественный климат, стать частью другого полиса. Свой полис отстраивать трудно и долго, для этого нужны серьезные институциональные изменения. Без них даже комфортная частная жизнь снова станет невозможной.
Записала Марина Анциперова
