Цивилизация
«У нас протест одновременно челобитная»
— Страна заканчивает год громкой и, кажется, довольно неожиданной для власти историей про дальнобойщиков и систему «Платон». Креативный класс митинговал, учителя и врачи митинговали, теперь на дороги вышли дальнобойщики. Кто выйдет завтра? Какими могут быть точки напряжения в 2016 году? Или этот протест всего лишь случайность и он ни во что не разовьется?
Наталья Зубаревич (эксперт по регионам, профессор МГУ, директор региональной программы Независимого института социальной политики): Протест, конечно, не случаен. Дальнобойщики — во-первых, люди самозанятые, они не члены трудового коллектива, где старший начальник объясняет, как себя вести. Во-вторых, на их доходы и так очень жестко влияет кризис, а тут еще дополнительное налогообложение. В-третьих, у этих людей практически нет альтернативной занятости, многие пришли на эту работу, особенно в южных регионах, от безысходности. И, наконец, у всех водителей есть рации, что позволяет им горизонтально коммуницировать.
— Тогда почему им не идут навстречу? Этот протест не пугает власть?
Георгий Бовт (политолог, журналист): Почему же, им идут навстречу. Штрафы снизили — причем легко, сразу в 90 раз. Может, еще какие-то поблажки будут. Фактически сегодня благодаря сниженным штрафам создается реальная альтернатива: ты можешь не платить за дорогу, а заплатить штраф в пять тысяч — и ехать. Тоже побор, но разовый. Какое-то время многие так и будут делать. А потом и к «Платону» привыкнут. То есть власть, в принципе, разруливает эту ситуацию довольно грамотно.
Александр Баунов (журналист-международник, публицист, главный редактор Carnegie.ru): По моим представлениям, власть выступает как дипломат не только вне собственных границ, но и внутри. И в любом нововведении, включая «Платон», закладывает возможность отступления. Учитывая, что у нас протест в общем всегда устроен таким образом, что он одновременно и челобитная, так и наши дальнобойщики вышли и сказали: мы простые русские мужики, у нас с властью общие ценности, нам не нравится тот, кто не нравится вам, мы любим примерно то же, что любите вы. Почему же вы так с нами?
Екатерина Шульман (признана в РФ иностранным агентом) (политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС): Общий грех аналитиков представлять власть умнее, чем она есть.
Я думаю, что легкость снижения штрафов почти в сто раз говорит, во-первых, о том, что цифра бралась с потолка. По принципу: сколько готовы заплатить, столько и возьмем.
Не будут готовы — мы и в сто раз меньше возьмем. Второй момент в этой легкости отступления говорит о том, что наработана методика разруливания такого рода точечных кейсовых протестов, которые формируются вокруг отдельных несчастий.
«Власть будет спускать проблемы вниз и вбок»
— Как вы думаете, где еще могут возникнуть такие протесты в ближайшем будущем?
Е.Ш.: Сюжет с дальнобойщиками стал первым признаком того, что будет, как я думаю, темой 2016 года. Уходящий год, несмотря на обилие всяких увлекательных внутри- и внешнеполитических новостей, был с точки зрения тенденций годом, в котором ничего особенного не произошло. Его основным сюжетом было вползание в кризис и привыкание к новым экономическим условиям: сокращение ресурсной базы, снижение доходов бюджета, снижение возможностей власти по покупке лояльности как элит, так и граждан, — вот сюжет 15-го года. Пока политических последствий этой экономической тенденции еще не случилось.
Протест дальнобойщиков — лишь заявка на то, что в 16-м году это будет основным сюжетом.
Денег стало меньше. Люди это осознали. Как говорит наука, знаменитый лаг между ухудшением экономической ситуации и политическими последствиями составляет от 9 до 12 месяцев. Естественно, этот срок условный. Но понятно, что должен быть какой-то зазор. Вот этим зазором и был 15-й год. Последствия — это 16-й год.
— И как эти последствия будут выглядеть?
Е.Ш.: Будет ряд точечных протестов, похожих на протест дальнобойщиков, по разным-разным поводам, не связанным между собой. В каждом из случаев власть будет действовать так, как привыкла. Кого-то подкупать, кого-то репрессировать, выхватывать активистов, их точечно изолировать. Идти навстречу там, где получается идти навстречу. Но по большей части спускать проблему вниз или вбок — на ведомственный либо региональный уровень.
Наталья Зубаревич перечислила отличительные качества дальнобойщиков как протестной группы. Это привычка к кооперации, связь между собой, причем связь по рации, независимая от сотовой связи и интернета, и самозанятость. Еще одно их важное свойство — они в состоянии протестовать очень доходчивым для власти и общества методом, а именно перекрытием федеральных трасс. Еще со времен протестов против монетизации льгот мы знаем, как это хорошо действует.
В следующем году, повторюсь, таких случаев будет больше. И каждый раз будет попытка спустить решение проблемы на низовой уровень. На уровень губернаторов, местных силовиков. К чему это приведет? Каждый регион будет действовать кто во что горазд — где какие сложились нравы. Поэтому в одних местах возможна неадекватная репрессивность, потому что губернатор там привык действовать жестко. А в других — такие же неадекватные уступки, потому что губернатор там может испугаться или у него нет федеральной «крыши». Вот такая будет политика — «кто в лес, кто по дрова».
«Репрессии будут — но не такие, как в 37-м году, и не такие, как в 39-м»
— Хорошо. Будут стараться спускать протесты на отраслевой и региональный уровень. Но ведь и там все меньше ресурсов на разруливание: ни денег, ни особых полномочий. Кого-то придется, видимо, и на съедение отдать. Ждать ли нам каких-то новых разоблачений, которые уже начались в 2015-м, новых коррупционных дел, знаковых кадровых отставок?
Е.Ш.:Напряжение в элитах будет расти — по той же самой причине снижения ресурсной базы. По причине невозможности продолжать вести тот образ жизни, к которому привыкли за последние десять лет. И одновременно невозможности приспособиться к новым условиям.
Еще один сюжет 15-го года, который будет продолжен и усилен в 16-м, — это то, что можно назвать внутриэлитными репрессиями, а можно — борьбой с коррупцией. Этого добра будет больше. Потому что это наш способ политической конкуренции. Вместо политической конкуренции, которая бывает в открытых системах, у нас имеется межведомственная и внутриведомственная конкуренция, в основном ведомая способами заведения уголовных дел или угрозы заведения такого рода дел.
Г.Б.: Репрессии будут — но не такие, как в 37-м году, и не такие, как в 39-м. Вот, например, Якунин больше не возглавляет РЖД — но он на свободе, у него ничего не отняли.
Опасно обижать до конца, потому что это подрывает контракт. Чуть не посадили Евтушенко — и это было бы колоссальной ошибкой. Ее вовремя исправили.
Е.Ш.: Посадили двух губернаторов, бывшего начальника ФСИН. Но согласна, что времена наши вегетарианские в том смысле, что для массовых репрессий нет ни механизмов, ни ресурсов, ни, главное, желания. Говоря упрощенно, есть правящая бюрократия, которая хочет продолжать быть властвующей и потреблять. Потреблять становится нечего — она начинает кушать друг друга. Начинаются репрессии — выведение из состава, понижение в должности, лишение должности и так далее. Но случаются и более плохие вещи, есть и реальные посадки. И нет причин полагать, что в 16-м году почему-то вдруг это все прекратится.
А.Б.: Если посмотреть, как начинались всякие «весны» и прочие арабские и неарабские революции, то довольно часто они начинались именно с того, что власть не хотела мараться репрессиями и говорила: ну, вы там разберитесь на месте в вашей там Бенгази. А на месте тоже есть конкуренция. И
местное начальство должно показать, что оно контролирует ситуацию, чтобы не впасть в немилость. А потому зачастую ведет себя жестче, чем могло бы.
Условно говоря, на какое-нибудь граффити отвечает разгонами, арестами, на демонстрацию по поводу арестов отвечает расстрелами и так далее. Другое дело, что у нас, скорее всего, так не произойдет. Но, вообще говоря, сам механизм «разберитесь на местах», чтобы мы тут наверху не замарались, он сплошь и рядом по миру приводил к тому, что протесты с мест поднимались именно на общенациональный уровень.
«Это в молодости люди бунтуют. А сорокалетние тихо ворчат»
Н.З.: Не наш случай. Да, конечно, губернаторы разные, но всем дан сигнал, который они очень хорошо усвоили. Его не стоит недооценивать. Если где-то что-то будет происходить не так, под раздачу идет уже не мэр, а губернатор. Так что тревожность у них сейчас очень повышена. И им придется ходить буквально по канату. Раньше можно было ничего не делать. Сейчас этот номер не проходит.
К тому же проблема нашей страны в том, что она горизонтально очень разорвана. И
то, что происходит на Кузбассе или, допустим, в Приморском крае, никак не соотносится с тем, как живут люди на юге или в центре.
Единственное место, откуда хоть что-то общенациональное транслируется, — это Москва. Горизонталей нет. Ну а разобраться с автономными проявлениями, уверяю вас, федеральная власть в состоянии. Потому что, согласитесь, отнюдь не губернаторы дают команду, как себя вести полиции, ФСБ, прокуратуре. Это все вертикальные структуры. Именно они — ведущие акторы в тех ситуациях, которые могут возникнуть. Дело губернатора — наладить какие-то переговорные процессы, если возник конфликт. Скажем, договориться с бизнесом, что делать с заводом, который уже генерит сплошные убытки. Организовать «липовых» делегатов от общественности. Все это прекрасно отработано. И я не понимаю, откуда такое ожидание резко возрастающих рисков.
— Потому что денег в стране стало меньше. Эти отработанные методы были хороши, когда из центра всегда могли залить деньгами любую проблему.
Н.З.: Давайте я вам цифры назову. Чтобы ввести режим, который мы называем «общественные работы», сработавший в кризис 2009 года (завод стоит, но ты красишь забор на заводе или в парке мусор собираешь), нужно дополнительно 50 млрд рублей. Это копейки в рамках бюджета. И люди согласятся на эти несчастные пять тысяч в месяц, потому что это лучше, чем ничего. Чтобы доплатить пособие по безработице, нужно около 45 млрд рублей. Поэтому для снижения того, что мы называем индустриальным протестом, денег хватит всегда.
К тому же, что делает наше население? Доходы упали на минус 5%, а потребление, розничная торговля — на минус 10%. Народ с запасом адаптировался к тому, что жить стало хуже, отладил новую модель потребления, и вот в этом капсулированном состоянии и промышленность, и люди в общем-то могут жить дальше.
Человек, который на кухне матерится, что у него опять отняли надбавку к зарплате, — он недовольный. Но он протестовать не пойдет.
— Так только у нас в стране происходит, только наши люди такие терпеливые?
Г.Б.: В России сейчас средний возраст населения около 40 лет. Во всех странах «арабской весны» он — около 20. Вот вам и ответ. В молодости люди бунтуют. А сорокалетние сидят себе тихо, ворчат на лавочках. И пиво пьют.
Е.Ш.: Как-то рано вы сорокалетних на лавочку усадили… Скорее демографический фактор будет влиять на формы протеста. Они будут не насильственными, а легалистскими. То, что мы видели, например, в конце 2011-го — начале 2012-го года. Протест против нарушения закона. То есть не хлеб съедим, а булочные сожжем, не раздайте нам всем по 100 рублей, не президента долой, а соблюдайте нашу Конституцию.
— Извините, но сегодня даже за вполне законный одиночный пикет уже в тюрьму сажают.
Е.Ш.: Думаю, мы увидим оживление тех форм, которые сегодня кажутся нам имитационными и формальными. Поскольку люди 40+ не хотят быть революционерами, но при этом хотят более осмысленной государственной политики и учета своих интересов, они будут пытаться пользоваться теми немногочисленными легальными инструментами, которые у них есть. Вроде наблюдения на выборах, участия в каких-то публичных слушаниях, которые сегодня кажутся абсолютной формальностью…
Г.Б.: Постойте, их сейчас тоже отменяют, потому что неожиданно они перестали быть формальностью…
Е.Ш.: Именно.
Даже когда люди приходят в какую-то «потемкинскую деревню», которая была устроена властью как демократический фасад, — эта деревня оживает.
После этого ее приходится запрещать и строить следующую «потемкинскую деревню» — еще более имитационную, чем предыдущая. Но и туда тоже приходят люди, потому что им нужен хоть какой-то инструментарий. Я думаю, что идея: давайте ни в чем не участвовать, потому что это все фи, бяка, грязные игры, разводки и что-то там еще, — может потерять актуальность и смениться какой-то другой тенденцией.
«В 2016-м может прилететь и за нынешнее, и за прошлое»
— Могут ли относительно успешные регионы стать новыми точками роста?
Н.З.: Давайте для начала их назовем, чтобы все было понятно. Если брать доходы бюджета, у нас всего семь богатых регионов на всю страну. Это Москва — раз. Лет шесть-семь назад подтянувшийся к ней Санкт-Петербург — два. Остальные пять называются нефтегаз: Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский, Тюменская область, Ненецкий автономный округ. И «царь» последних двух лет — Сахалин. То, как сейчас живет Сахалин в расчете на душу населения, не живет никто.
Е.Ш.: Так вот почему именно за их губернатором пришли неожиданно…
Н.З.: Доходы бюджета Сахалина за девять месяцев этого года — 200 млрд на 500 тысяч населения. И сейчас там «правильный» человек сидит, который из бюджета Сахалина финансирует все федеральные программы на территории Курильских островов и всячески помогает Дальневосточному федеральному округу. А до этого сидел «неправильный», который делиться не хотел… Но представить себе Сахалин драйвером российского развития и модернизации я не могу даже под очень сильным наркозом.
— С учетом падения нефтяных цен драйверов получается два: Москва и Питер.
Н.З.: У Москвы доходы росли очень умеренно последние годы. Москва феерически рубит социальные расходы (я буду говорить об этом на всех углах) и вкладывает деньги в инфраструктуру.
Но мне кажется, власти немного ошиблись в пропорциях. Потому что явного улучшения для бесчисленного стада автомобилистов не заметно, а ухудшение в сфере здравоохранения и образования видят все.
Но даже в этом феноменальном городе, концентрирующем бóльшую часть энергетики страны, «съели» и объединение школ под лозунгом «не должно быть элитных учебных заведений» (при том что вопрос не в элитности, а в качестве). «Съели» и кампанию сокращения учреждений здравоохранения, которую все регионы растянули на пять лет, а Москва ударными темпами сделала за год. И это означает для меня большое разочарование в социальном капитале москвичей, которые не возмутились, когда, на мой взгляд, затрагивались их сущностные проблемы.
Е.Ш.: Эти реформы происходили тогда, когда людей еще не ударило снижением уровня жизни. Когда протестного потенциала еще не наросло. А в 16-м году может прилететь и за нынешнее, и за прошлое.
Г.Б.: Сомневаюсь. Люди не могут договориться между собой, даже когда к ним во двор приходят и ставят шлагбаум, чтобы они там не парковали машины. Даже в этом случае они не способны с соседями договориться о том, чтобы организовать хоть какой-то отпор.
А.Б.: Я свидетельствую об обратном. Люди немедленно договорились о том, чтобы целые кварталы огородить шлагбаумами, тут же создали потребкооперативные товарищества, тут же обратились куда надо, тут же нашлись дворовые лидеры, тут же все это заработало в течение месяца — у меня лично в квартале на Новослободской.
Н.З.: Давайте я вас помирю. Первое суждение, что исходно социальный капитал очень низкий. Второе суждение — что он может расти, и он растет. Так это ж прекрасно.
Е.Ш.: Это как раз то, что я называю легалистским протестом. Любое совместное действие — на самом деле политическое, даже если люди не воспринимают это как политику.
Н.З.: В любом случае, раньше или позже, первой начнут трансформироваться Москва с Петербургом. Под прессом медленнее. При смягчении пресса быстрее. Следующий уровень — города-миллионники. Там меньше ресурсов — и человеческого капитала, и финансовых возможностей, но процесс и там пойдет: тем быстрее, чем быстрее он начнется в столицах. Третий сюжет — индустриальные города, там совершенно другая схема.
Пока заводы худо-бедно работают, пока зарплата маленькая, но есть — все будет тихо.
И, кстати, не надо пугать людей, как это модно сегодня среди оппозиции, высокой безработицей. Потому что в России сложился невероятный консенсус (такого нет ни в одной стране мира) власти, бизнеса и населения. Все эти три главных актора готовы играть в одну игру, которая называется «неполная занятость». Что очень демпфирует риски кризисного периода. Власть счастлива — протестов нет. Бизнесу без разницы, каким образом срезать издержки: либо увольнять, либо снижать зарплату. Население не возмущается: я же типа работаю, еще потерплю. И этот консенсус — серьезный запас прочности системы.
Где то самое «дно» российской экономики, оттолкнувшись от которого, страна начнет всплывать, почему ни большой войны, ни серьезных потрясений в стране не будет и какие сюрпризы могут ожидать нас на парламентских выборах 2016 года, читайте в понедельник — во второй и заключительной части нашей дискуссии.
