Цивилизация
Сегодня уже все знают, что российские беды являются результатом целенаправленной деятельности Запада, который во все времена руководствовался намерением ослабить, расчленить, разрушить, подчинить, поработить, ограбить, растоптать, унизить нашу самобытную, кроткую и высокодуховную страну.
Мы знаем также, что украинский кризис был специально спровоцирован Западом для того, чтобы обрушить на Россию вал политических и экономических санкций, ослабить ее и в конечном счете сменить в стране режим.
Так вот, при всей фантасмагоричности нашего нынешнего национального дискурса необходимо признать, что
Запад (и в первую очередь Европа) действительно несет огромную долю ответственности за ту катастрофическую эволюцию, которую приобретают сегодня события на европейском континенте.
Причины этой ответственности лежат, разумеется, вовсе не в генетическом стремлении тех же европейцев сжить со света Святую Русь, а в их гедонистском эгоцентризме, который поощрял и поощряет их интеллектуальную лень и который привел их в конечном итоге к полной утрате исторического воображения.
Исчезновение «социалистического лагеря» и распад Советского Союза изначально был для европейцев раздражающим нарушением их привычного послевоенного комфорта.
Помню гневный монолог, который обрушил на меня в 1990 году Шарль Паскуа, французский сенатор, бывший и будущий министр внутренних дел Франции, с которым меня познакомил тогдашний руководитель радиостанции Europe 1 Жан-Пьер Элькаббаш.
«Послушайте, молодой человек, что там творит этот ваш Горбачев? Мы почти полвека жили в разделенной Европе, и это никому не мешало! И мы, и вы довольствовались сложившейся ситуацией, потому что она гарантировала стабильность. Каждый из нас знал, чего ждать от другого, и это всех устраивало.
В наших отношениях все было предсказуемо. А эта ваша «перестройка» все поставила с ног на голову, и теперь мы не представляем, каких новых катаклизмов нам ждать завтра и как на них реагировать.
Знаю, знаю, не трудитесь, молодой человек, вы сейчас мне скажете о необходимости покончить с тоталитаризмом, вспомните о репрессиях, о ГУЛАГе и т.д. Так вот, меня это нисколько не волнует, это ваши проблемы!»
Разумеется, в ту пору господин Паскуа еще не мог знать, что все претензии относительно грядущего распада СССР ему следовало предъявлять ЦРУ США, но он уже тогда был единодушен с нашим нынешним президентом, оценивая этот распад как «крупнейшую геополитическую катастрофу».
Между тем в Европе на эти события существовала и другая точка зрения, которую безуспешно пытался донести до своих европейских коллег министр иностранных дел Бельгии Лео Тиндеманс. Обращаясь к ним на совместном заседании в 1989 году, он сказал: «Все указывает на то, что на востоке Европы назревают огромные изменения (mutations). Для того чтобы понять их сущность и адекватно на них реагировать, нам необходимо уже сейчас глубоко изучать и анализировать все факторы этого явления».
От Тиндеманса тогда, попросту говоря, отмахнулись. Зачем нужны специальные умственные усилия, когда и так все ясно как божий день. Исстрадавшиеся под игом коммунизма и тоталитаризма народы Восточной Европы (и в первую очередь — народы Советского Союза) жаждут свободы и демократии. Что тут еще нужно дополнительно изучать и анализировать? Они добьются своего и без наших советов.
Так рассуждали практически все тогдашние европейские политики, которые были, напомним, слишком поглощены последними приготовлениями к созданию Европейского союза, чтобы обременять себя еще и дотошным анализом событий, происходивших на востоке европейского континента. Они искренне полагали, что эта откровенно беспечная позиция на самом деле свидетельствует об их глубокой проницательности, которая, как они считали, триумфально восторжествовала после падения Берлинской стены и особенно — после провала августовского путча.
Европа оставалась в этом эйфорическом заблуждении на протяжении практических всех 90-х годов.
Любые попытки объяснить европейским собеседникам, что семьдесят лет коммунистического режима ментально закрепостили россиян намного больше, чем столетия монархии; что августовские события в Москве были скорее «праздником непослушания», нежели российским «взятием Бастилии»; что понятие «демократия» для подавляющего большинства россиян было и остается чем-то вроде волшебного заклинания «Сезам, откройся»; и что наши экономисты-реформаторы по вполне понятным причинам действовали как мальчик-бедуин, изучавший морскую навигацию по картинкам парусных кораблей из детской книжки, — наталкивались на возмущенные обвинения в клевете на собственную великую страну и собственный великий народ.
Подобные отповеди вначале воспринимались как гипертрофированное проявление печально известной «политкорректности». Но очень скоро стало ясно, что эти прописные истины о реальном состоянии российского общества попросту раздражали европейских «защитников» России. Ибо признание этих истин потребовало бы от них дополнительных усилий для концептуального осмысления своего поведения по отношению к России, которое с самого начала было сведено к дежурным похвалам за ее «демократический выбор» и к добродушным выговорам за «нарушения прав человека».
Приход к власти Владимира Путина мало что изменил в методологии европейского подхода к России. Поначалу европейцы вдоволь попугали друг друга детскими страшилками о великом и ужасном «полковнике КГБ», ни на минуту не задумываясь при этом о качестве его профессионализма и реальных масштабах его деятельности в Ленинграде. А констатировав спустя некоторое время, что возрождения массовых расстрелов и ГУЛАГа в России не наблюдается, они были приятно разочарованы и даже причислили Владимира Владимировича к «настоящим европейцам», памятуя о том, что эта характеристика издавна является эксклюзивной привилегией российских правительств. Тем более что Путин свободно владеет немецким языком.
А уж представить себе, что лидер одной из крупнейших мировых держав, а вместе с ним и 85% его соотечественников могут повести себя как трудный подросток, бьющий оконные стекла в европейском доме, чтобы добиться внимания взрослых, они не могли даже в самом страшном сне.
Беда в том, что бюрократическая система объединенной Европы¸ как, впрочем, и любая бюрократия, заботится прежде всего о собственном комфорте и в силу этого всячески избегает любых творческих, неординарных решений. Европейское мышление по-прежнему лениво и нелюбопытно.
Разумеется, европейцы не оспаривают российскую «самобытность», но воспринимают ее как некое экзотическое явление, которому нет рационального объяснения.
Почти так, как это описано у Монтескье в его «Персидских письмах»: «Ах, ах, сударь, вы — перс? Это так необычно! Как можно быть персом?» Подставьте вместо перса русского, и вы поймете, как мы выглядим в подсознании европейцев. Впрочем, что с них взять, с русофобов отпетых!
Между тем все вышеперечисленные качества европейцев сыграли свою роль и в украинском кризисе. Кстати, это обстоятельство делает попросту комичными причитания отечественных политиков о «геополитической диверсии Запада», сознательно вознамерившегося оторвать Украину от России. Давайте вспомним: договор об экономической ассоциации Украины с Евросоюзом готовился не один год, и в Москве никому в голову тогда не приходило обличать Брюссель и тем более США в «русофобских» замыслах. А когда Янукович был уже готов подписать соглашение с ЕС, Москва его просто перекупила за 15 млрд долл.
В этом контексте возникает простой вопрос. Евросоюз давно и прекрасно знал о финансовых трудностях Украины, и Янукович открыто намекал Брюсселю на желательность получения кредита в размере, если не ошибаюсь, 20 млрд евро. Брюссель, помнится, и ухом не повел, проявив свое традиционное скупердяйство, что выглядит абсолютно нелогичным в свете нашей теории об антироссийском заговоре.
Европейцы были попросту застигнуты «майданом» врасплох, ибо и здесь их подвело отсутствие исторического воображения и незнание элементарных реальностей на востоке Европы.
И если не вдаваться в избыточные детали, именно поэтому явно пребывающие в растерянности руководители Евросоюза вдруг снова стали призывать к децентрализации украинского государства. Почти как благовоспитанные и ухоженные дети, которые боятся не угодить непредсказуемому трудному подростку, чтобы тот, не дай бог, не порвал чью-то рубашку или не отнял чей-то айфон.
