Цивилизация
Проходящий раз в пять лет на Певческом поле в Таллине фестиваль — вероятно, один из самых масштабных песенных праздников Европы, если учесть, что на тридцать тысяч участников здесь приходится более сотни тысяч зрителей. Население Эстонии не достигает полутора миллионов человек. Такое впечатление, что вся страна съезжается на одну концертную площадку.
Разумеется, мероприятие привлекательно для туристов, в это время гостиницы в Таллине заполнены. Сюда едут фанаты вроде ставшего знаменитым малазийского юриста, знающего наизусть 103 эстонских гимна. Но это тем не менее чисто эстонская история. Разве что поучительная для других.
145 лет назад тартуский журналист Йоханн Вольдемар Яннсен, основатель первой газеты на эстонском языке, придумал песенный фестиваль по случаю внезапного 50-летия эстонского народа. Сам Яннсен даже не скрывал того, что дата крайне условна и нужна для усиления, с одной стороны, основного мифа, а с другой — исторической перспективы.
Юбилей как таковой есть порождение могучего союза истории и мифа.
За год до проведения первого песенного праздника в Эстонии профессор Иенского университета Иоганн Густав Дройзен опубликовал теоретический «Очерк истории», где определял воспоминание как основную потребность культурного сознания: память концентрирует опыт и закрепляет этапы пройденного пути, в ней — энергия будущего.
С этими ныне примелькавшимися представлениями связаны активные процессы национального строительства в тогдашней Европе.
Народы с ограниченными возможностями политической независимости были одновременно свободны в том, чтобы «из ничего» создать свою идентичность.
Именно по такому пути пошли эстонцы, развивая язык и преподавая его в школах, издавая газеты, собирая народные песни, вдохновлявшие литераторов молодого поколения.
Первый песенный праздник прошел в Тарту с большим по тем временам успехом. В нем приняли участие 878 исполнителей. Все песни были на эстонском языке, хотя на тот момент он еще не получил свою современную орфографию и среди немецких баронов и русских помещиков числился варварским лесным наречием, на котором говорят какие-то непонятные аборигены. Отношение, кстати, до сих пор бытующее среди многих русских, живущих в Эстонии с местными паспортами под защитой европейских законов.
Масштаб праздника испугал власти Российской империи, в результате чего организация следующего мероприятия встретила их активное сопротивление.
Второй, еще более многочисленный слет певцов и музыкантов состоялся только в 1879 году, а третий — год спустя, что было связано с его переездом в Таллин и активной поддержкой со стороны местной интеллигенции.
Дело не только в сопротивлении как источнике хорошего тонуса, но и в подъеме национального движения по всей Европе. И если в 1893 году русский язык делается основным языком преподавания в гимназиях, а Тарту переименовывают в Юрьев, то в период 1904–1906 годов эстонцы впервые получают большинство мест в городском собрании Таллина, в университетах проходят первые лекции на эстонском языке, формируется репертуар первого эстонского национального театра. Поэт Густав Суйтс произносит фразу, ставшую на долгие годы девизом всей нации: «Останемся эстонцами, но станем и европейцами».
История — сложная материя, состоящая из многих слоев. Законы дореволюционной империи, да еще и с особыми поправками на статус Остзейских губерний, оставляли достаточно пространства для медленного завоевания культурной автономии.
Между основанием эстонского театра и первым праздником песни миновало 35 лет. Это очень быстрый процесс культурного строительства, учитывая пропасть между профессиональной сценой и стихией народного исполнения. Но ни литература, ни театр при всей их молодой запальчивости не претендовали на то, чтобы поколебать песенную гегемонию.
Народ, который столетиями жил без изданной грамматики и авторской литературы, привык выражать себя в традиционных формах.
Песня с ее изустным характером передачи, демократичностью и глубокой человеческой сопричастностью, рождающейся в процессе хорового исполнения, осталась главным символом национального самосознания эстонцев. Народные и авторские песни постепенно слились в едином каноническом репертуаре, который постоянно прирастает новыми произведениями. Так, всем в Эстонии памятен 1988 год, когда сначала на майских днях музыки в Тарту прозвучал цикл патриотических песен Ало Маттийсена, а уже в июле на певческом поле в Таллине их запел хор.
Это было начало так называемой «Поющей революции», которая завершилась отделением Эстонии от СССР.
Нынешний праздник оказался жарким, что особенно ощущалось после холодных затяжных дождей, заливавших Таллин и окрестности в белые июньские ночи. 4 июля шествие участников растянулось на несколько километров от центра города до чаши Певческого поля на берегу моря. Люди в национальных костюмах, которых в Эстонии столько же, сколько волостей, если не деревень, шли под непривычно для местных широт палящим солнцем, обливались потом, в тяжелых юбках, войлочных шляпах, домотканых рубахах с вышивками, шерстяных кюлотах, плотных чулках и тяжелых крестьянских сапогах. Все это — не считая сбруи медных украшений и разноцветных флагов, которых в Эстонии тоже примерно столько же, сколько деревень.
Люди шли, играли и пели, отвечая зрителям, без устали кричавшим приветствия. «Да здравствует хор тартуской гимназии Хуго Треффнера!» — в ответ, естественно, рев и лязг, из которого вновь выныривает упорный маршевый мотив. И это, кстати, без всякого матюгальника на столбе, сгонявшего массы трудящихся на советские демонстрации. Сами по себе они, может, были ничего, но крики были официально санкционированы, иначе никак.
Эстонцы, вообще говоря, народ весьма сдержанный, если не сказать больше. Над этим очень любят шутить как они сами, так и — с большей готовностью — их соседи. Песня же буквально помогает эстонцу раскрепоститься, признать власть традиции и ее специфических правил игры. Это значит, что
никто не боится выглядеть идиотом и поэтому выглядит убедительно.
Участники и тем более зрители отлично понимают растущую ритуальность этих песенных праздников, связанную с общим кризисом зрелищной культуры. Такие события уже давно гораздо удобнее наблюдать по телевизору, чем принимать непосредственное участие, силясь разглядеть хоть что-то под сводами акустической чаши над огромной сценой.
На фоне десяти тысяч человек, которые стоят на ней бок о бок, не видно ни дирижера, ни вытянутых в узкий горизонт музыкантов. Есть только ощущение песни, которая рождается будто бы сама и плывет над землей, как гигантская птица или колокольный звон.
Люди сливаются в огромную фигуру, порождающую звук нечеловеческого масштаба. Его, к несчастью, практически невозможно воспринять перед телевизором. У этого звука есть эфирное тело, есть прошлое и будущее, он распространяется в пространстве и времени. Его можно ждать еще пять лет (фестиваль проходит раз в пятилетку), чтобы в промежутке говорить на чужих языках, поругивать правительство и работать за границей.
И — оставаться эстонцем без помощи дешевой пропаганды и без министерских тезисов «Эстония без Европы» или «Эстония без России».
Автор — профессор отделения культурологии НИУ «Высшая школа экономики» (Москва)
