Цивилизация
В советское время был такой анекдот: советский турист за границей в ходе экскурсии по побережью спрашивает экскурсовода: «Сколько стоит пароход?» Тот уточняет: «Вы что, хотите его купить?» Советский турист: «Нет, просто интересуюсь». Этот интерес без платежеспособного спроса — курьез советского времени. Сегодня в России, как и в других странах с рыночной экономикой, деловые интересы подкреплены деньгами и стремлением к достижению конкретных результатов.
Так вот пароход целиком — социальные услуги того или иного рода — в России может купить и содержать только государство. Но уже не хочет.
Наоборот, оно хотело бы переложить часть бремени по оказанию социальных услуг и решению социальных проблем на граждан, НКО и бизнес. Для этого пароход надо дробить на части и передавать эксплуатацию и ремонт на аутсорсинг, так делают многие страны.
Вопрос в том, нужно ли это называть социальным предпринимательством и какой цели хочет достичь государство, используя это понятие фактически для коммерциализации социальной сферы?
Судя по двум рассматриваемым в экспертном сообществе законопроектам, в них повторяются одни и те же недостатки, чрезвычайно вредные для развития социального предпринимательства.
Первый недостаток — определение. В качестве определения используются крайне расплывчатые формулировки вроде «социально ориентированная деятельность», «достижение общественно-полезных целей», которые не позволяют вычленить явление из ряда других. Причем дело не в редакции — это было бы легко поправить.
Закон намеренно обходит проблему распределения прибыли (в социальном предпринимательстве она направляется на социальные цели либо на операционную деятельность и не распределяется между акционерами), и ничего не говорит об инновациях, то есть нацеленности на качественное изменение положения целевых социальных групп. Между тем ведущие международные организации, включая структуры ОЭСР, как и международные эксперты, именно качественное изменение положения людей считают основной особенностью социального предпринимательства.
В результате такая невинная, казалось бы, вещь, как расплывчатость определения, оказывается вредна для дела.
Во-первых, при таком законе в социальные предприниматели запишутся все кому не лень, во-вторых, оно станет неразличимо на фоне бизнеса в социальной сфере и массовых имитаций, в-третьих, на фоне упомянутого низкого доверия населения сама идея социального предпринимательства окажется дискредитированной. Кто пострадает? Прежде всего социальные предприниматели и население.
Второй недостаток — общие, а не специфические характеристики сферы деятельности. Среди критериев, которые должны были бы уточнить определение социального предпринимательства, в законопроектах используются в основном отраслевые. В принципе государство имеет полное право поддерживать не все социальные предприятия, а только те, которые работают в определенных отраслях. Тем самым стимулируется решение конкретных проблем — там, где государство чувствует упущения. Так делают во многих странах, где есть государственная поддержка социальных предприятий.
Но это в случае, если закон четко указывает, что понимать под социальным предпринимательством и как его выявлять. Если же этой ясности нет, закон фактически ставит знак равенства между социальным предпринимательством и деятельностью негосударственных предприятий в указанной государством отрасли.
Такая неразборчивость будет дискредитировать уже не только идею социального предпринимательства, но и российские власти перед внешним миром, поскольку в отличие от нас там представление о социальном предпринимательстве давно устоялось.
Определения скучно читать, но без них будет непонятен предмет, поэтому еще раз остановлюсь на определении. Социальное предприятие как субъект социального предпринимательства отличается тремя важными свойствами, которые присутствуют в нем одновременно:
а) оно создано специально для решения социальной проблемы или уменьшения ее остроты;
б) оно предлагает качественно новый продукт (услугу) или качественно новую модель его предоставления;
в) его деятельность экономически устойчива, то есть большая часть дохода приобретается за счет продажи товаров или услуг, а не грантов, пожертвований и прочих донорских средств.
В отличие от социальных предприятий НКО не отличается сравнимой экономической устойчивостью, а для обычного бизнеса социальный результат — побочный, а не основной результат деятельности.
Известное выражение про удочку и рыбу в случае социального предпринимательства звучит так: оно не предоставляет голодному ни рыбу, ни удочку, оно революционизирует рыбную отрасль, чтобы та смогла накормить голодного.
Из этого явно следует, что сам по себе частный детский сад никакое не социальное предпринимательство. И не надо ждать, что все вокруг превратится в социальное предпринимательство, это маяки, а не магистрали, по крайней мере в сегодняшнем мире.
Тогда возникает встречный вопрос: нужен ли вообще специальный закон для социального предпринимательства? Он нужен по нескольким причинам.
Во-первых, нужно зафиксировать определение, чтобы можно было отличать оригинал от подделки, в том числе при объявлении конкурсов, выдаче льготных кредитов, использовании федеральных субсидий в регионах и пр.
Во-вторых, в нашей стране, где государство в любом случае еще долго будет оставаться главным ресурсом оказания социальных услуг, нужно предложить оптимальные и эффективные формы поддержки социальному предпринимательству, потому что это эффективная и этически безупречная форма помощи людям.
В-третьих, такой закон позволил бы сделать зримым опыт социальных предпринимателей для других людей. Это могло бы послужить ориентиром для тех, кто хотел бы, но пока раздумывает над внедрением нестандартных социальных проектов, так как не знает, как их втиснуть в рамки НКО или малого бизнеса.
Что же делать с нехваткой детских садов, услуг для малообеспеченных слоев населения, с сиротами и бездомными?
Во-первых, изучать то, что в этих случаях делают социальные предприниматели, и пытаться применить в государственных социальных учреждениях. Между прочим, очень полезно изучать международный опыт: он развивает воображение, но надо помнить, что он непригоден для прямого переноса, его всегда нужно адаптировать.
Во-вторых, стимулировать инновации в государственных учреждениях социальной сферы: они обычно исходят от профессионалов, которые в них работают, а не от людей с улицы. Например, наше исследование международного социального предпринимательства, которое мы провели в Высшей школе экономики при поддержке фонда региональных социальных программ «Наше будущее», показало, что успешные социальные предприятия создаются высококвалифицированными специалистами с большим опытом работы в социальной сфере.
В-третьих, стимулировать массовую инновационную активность населения. Для этого нужны демократические площадки для дискуссий и обмена опытом. Но рассчитывать, что через такие площадки удастся помочь неимущим, сиротам или безработным, — значит профанировать идею социальных инноваций и принижать значимость профессиональных социальных услуг.
В-четвертых, при недостатке государственных средств на удовлетворение потребностей в социальных услугах нужно стимулировать приход бизнеса в социальную сферу. Только не надо подменять понятия и называть это социальным предпринимательством.
Кто-то, однако, будет упорно спрашивать про то, сколько стоит пароход и как коммерциализировать социальную сферу, потому что это тяжелое бремя для государства.
Здесь прежде всего нужно отделить поддержку социального предпринимательства от реструктуризации социальной сферы — это раз. Цена реструктуризации социальной сферы зависит от выбора модели и планов государства, а они не известны не только экспертам, но и самому государству, так как у него нет единого стратегического штаба по этому вопросу — это два.
Если готовить такую реструктуризацию, то я бы начала не с определения сфер, которые не жалко передать в частные руки, или призывов к бизнесу оплатить строительство детских садов, а со стимулирования инноваций в бюджетных организациях образования, здравоохранения, социальной защиты и т.п. Тогда бизнес сам придет их финансировать — не целиком, а конкретные проекты с их выводом в негосударственный сектор. Это три.
Что касается поддержки государством социального предпринимательства, то государство, по-моему, теряет деньги на бессистемной и широкой выдаче мизерных субсидий и грантов на поддержку социального предпринимательства в регионах.
Во-первых, это точечная и разовая поддержка неизвестно кого (потому что в отсутствие ясных критериев нельзя проконтролировать, по назначению ли ушли деньги).
Во-вторых, это поддержка без цели и стратегии, тогда как государственные средства целесообразно тратить на желательные для общества изменения, а не на то, за что легко отчитаться по итогам года.
В-третьих, по сравнению с льготными кредитами субсидии скорее плодят безответственность, тогда как общество заинтересовано в отдаче. Можно субсидировать проценты по кредитам, а для управления процессом привлекать независимых операторов: и работа упорядочится, и получатели не будут опутаны институциональными ограничениями.
В-четвертых, субсидии и гранты следовало бы использовать как механизм целевой поддержки очевидных точек роста либо конкретных инновационных проектов в приоритетных областях. При этом, поскольку речь идет о социальных приоритетах, они должны быть в равной степени понятны не только чиновникам, но и обществу.
Тогда поддержка кого-то одного вызовет не зависть, а множественные плоды в виде инноваций и внимания бизнеса к соответствующей сфере.
Автор — директор Центра социального предпринимательства и социальных инноваций НИУ «Высшая школа экономики», к.э.н.
