Цивилизация
Письмо Надежды Толоконниковой о страшных условиях содержания женщин-заключенных вызвало нешуточную полемику в Русской православной церкви. Бог наказывает по справедливости, говорили одни, а государство лишь послушный инструмент в его карающей деснице. Наказание должно неотвратимо следовать за преступлением. А то, что тюрьма не курорт, так об этом надо было раньше думать. Но как же любовь к ближним, милость к падшим, возражали другие. И рассказывали трогательные истории о том, что когда-то и высшие церковные иерархи были не чужды этой милости.
Цивилизованная часть публики наблюдала за дебатами с сильным недоумением. Разве сострадание и сочувствие — это не нормальные человеческие качества, которые особенно следует проявлять к тому, с кем в жизни случилась беда, пусть он ее и сам на себя навлек? И не церковь ли должна шагать в первых рядах сочувствующих и сострадающих? О чем они спорят?
Между тем предмет для спора есть, и он более чем актуален. В последние годы религия все чаще поворачивается к миру своим воинственным ликом.
И дело тут не ограничивается Россией и православием. Обычно это явление называют фундаментализмом, и слово это чаще всего вызывает в сознании толпы исламских фанатиков, сжигающих карикатуры на пророка и берущих штурмом посольства на Ближнем Востоке. Но термин возник в христианской среде, так еще в начале прошлого века называли протестантов, которые требовали вернуться к «фундаменту» веры, подразумевая под ним буквальное толкование Библии. А в Библии, особенно в Ветхом Завете, можно много чего узнать про то, как Господь в гневе своем уничтожал города и народы, не говоря уже об отдельных грешниках.
Современный мир вызывает у фундаменталистов непонимание и раздражение: он греховен по сути, а потому в своих проповедях они призывают Бога разобраться с ним так, как ему удавалось в старые добрые времена. Грозные речи православных защитников нашей пенитенциарной системы на этом фоне звучат вполне типично.
Однако российская ситуация отличается от западной тем, что у нас церковь находится в тесном союзе с властью.
Скажем, в той же Америке, где протестантский фундаментализм по-прежнему силен, он может поддержать жесткую политику государства, но никогда не сольется с ним в объятьях (не велит первая поправка к конституции). И поэтому оставляет за собой право критиковать власть, если та обнаруживает дефицит жесткости, а то и вовсе потворствует греховодникам.
Наши ревнители православия такую роскошь позволить себе не могут. Они поставлены в условия, когда критика возможна лишь в гомеопатических дозах. А жесткие действия властей превозносят с таким рвением, что те порой морщат нос.
Однако православных клириков, которые пытаются смягчить нравы, этот тесный союз ставит в гораздо более тяжелое положение. В нынешних дебатах о лагерном беспределе они чаще всего говорили о том, что условия в женских колониях и верно тяжелые. Но если они зайдут слишком далеко в своих разоблачениях, их и вовсе перестанут пускать в места заключения, а потому они не смогут делать то малое, что им пока удается. И это правда. Только независимый институт может иметь достаточный моральный авторитет, чтобы заставить прислушаться к себе.
Воинствующая вера продолжает собирать под свои знамена немало адептов. Она четко делит мир на черное и белое, одно клеймит, другое превозносит. Такая ясная картина мира не может не привлекать, особенно, людей не склонных к самостоятельному мышлению.
Но грозное осуждение грешников ведет к бесконечному нагромождению запретов. Возникает парадоксальная ситуация, когда под лозунгом борьбы с грехом искореняется и простое человеческое сочувствие, а то и здравый смысл. В свое время папа Бенедикт XVI осудил использование презервативов в Африке, где эпидемия СПИДа достигла пугающих размеров. Запрет на греховное препятствие деторождению перевесил угрозу человеческой жизни.
Новый папа Франциск, судя по всему, осознал, что акцент на запретах легко приводит к подобным противоречиям, и все чаще говорит о «новом балансе», когда вместо них на первый план выдвигается заповедь любви. И в первую очередь она распространяется на тех, кому в этой жизни приходится сталкиваться с разными трудностями, порожденными низким социальным статусом и маргинальным положением в обществе. В числе прочих это относится и к заключенным. Недаром папа самолично совершил обряд омовения ног узникам и узницам одной из римских тюрем в Страстной четверг.
Поиски «нового баланса» позволили папе разрядить напряженную обстановку в отношениях с секулярным обществом. Если его ученый предшественник мудрено беседовал о постсекулярности с не менее ученым соотечественником — философом Юргеном Хабермасом, Франциск на днях встретился с известным итальянским атеистом — главредом газеты La Repubblica Эудженио Скальфари. Собеседники пришли к простому выводу, что в современном мире, где любовь к себе явно перевешивает любовь к другим, нужно всеми средствами бороться с такой диспропорцией. И это выше их идейных разногласий.
Сложно представить себе православного патриарха, смиренно совершающего обряд омовения ног в мордовской колонии или беседующего о любви с атеистом Невзоровым.
Но то, что в РПЦ раздались голоса, призывающие милость к падшим, свидетельствует, что и у нее есть возможность к пересмотру своих приоритетов.
И на место гневных инвектив в адрес неисправимых грешников придут попытки облегчить их незавидное существование. В этом случае и российская публика перестанет с удивлением глядеть на РПЦ, видя в ней лишь сборище жестокосердных доктринеров. Которые считают страдания хорошим примером того, как Господь наказывает ослушников, и ни в грош не ставят человеческое достоинство.
Сегодня воинственный лик церкви на виду. И так будет до тех пор, пока она не разомкнет свои объятия с государством и не обретет подлинную независимость. До этого выступать в роли морального авторитета и защитника униженных и оскорбленных у нее не получится.
