Скандал вокруг возможного расформирования 31-й детской больницы Петербурга из-за планов создать на ее месте медицинский центр под нужды сотрудников Высшего и Арбитражного судов не утихает. Под петициями против этих планов подписываются десятки тысяч граждан, в Петербурге и Москве проходят пикеты протестующих, несколько депутатов законодательного собрания Петербурга обращаются «в инстанции», и даже из Госдумы слышны возражения.
Накал страстей объясним: больница, о которой идет речь, является одной из лучших в стране, в ней отлично работает онкологическое отделение, она неплохо оборудована, представляет собой слаженно работающий коллектив. Из-за центрального расположения и инфраструктуры она попадает в поле зрения управления делами президента, которому нужно обеспечить ведомственными услугами переводимые в Питер суды, и решение насчет нее представляется чиновникам-хозяйственникам чем-то само собой разумеющимся. А для нормальных граждан это чиновничий беспредел, зримо ухудшающий жизненные условия простых людей.
Власти реагируют. Не так агрессивно, как на протесты по многим другим поводам, скорее, с раздражением и недоумением. Им, очевидно, кажется, что дело рядовое, а недочеты мелкие.
Губернатор Петербурга Георгий Полтавченко предлагает «не спекулировать»: «нагнетание нездоровой атмосферы вокруг этого вопроса — это желание отдельных людей на несуществующей проблеме нажить себе политические дивиденды. Все интересы, и в первую очередь больных детей, при принятии решения будут учтены». Одновременно ответственные товарищи заявляют, что «решение еще не принято», «вопрос будет рассмотрен в феврале». В такой ситуации похоже, что 31-ю больницу удастся в конце концов отстоять. И это будет осязаемым результатом гражданской активности.
Этическое обоснование протеста против чиновников, с такой легкостью покушающихся на самое святое, очевидно. С учетом этого понятно, что моральные авторитеты — например, представители РПЦ — сочли нужным присоединить свой голос к оппонентам президентской администрации. И это негодование сильно своим моральным обоснованием. Не часто высказывающиеся по таким поводам представители РПЦ, например, почувствовали обязанность присоединить свой голос к оппонентам президентской администрации. Глава Синодального информационного отдела Московского патриархата Владимир Легойда заявил: «Полагаю, что судейское сообщество России, среди которого много достойных людей, сочтет для себя морально недопустимым получать медицинское обслуживание, если существует даже самая маленькая угроза, что при его организации пострадают дети, больные раком». Разумно.
Тем более внимательно следует отнестись к тому, что Владимир Легойда думает о ведомственном принципе медицинского обслуживания как таковом. «Вполне понятна цель ведомственного лечения судей, которые такие же люди, как и все, и так же нуждаются в медобслуживании», — говорит он. На самом деле эта цель, если судьи «такие же люди, как и все», непонятна. Но разрыв в логике, случающийся в подобных случаях даже у интеллектуалов, объясним. Дело в том, что ведомственное обслуживание — особенно лечение, хотя и не только — настолько давнее и привычное явление нашей действительности, что представляется делом совершенно нормальным.
Характерно, что протесты по поводу той же 31-й больницы почти не сопровождаются возмущением сословными привилегиями, которые и привели к происходящему. Спецобслуживание — это же так обычно, так давно существует, так сильно слилось с общим порядком вещей, что кажется экзотичным быть им недовольным. Так уж устроен мир.
Между прочим, разоблачение привилегий номенклатурной верхушки и призывы к их отмене стали одним из действенных инструментов при демонтаже советской власти. Власть демонтировали вроде бы, а важнейшие элементы социальной иерархии сохранились и вновь стали неотъемлемой чертой общественной жизни. Воспроизводимость такова, как будто люди иначе жить не могут. Между тем словосочетание «ведомственная поликлиника» довольно трудно даже перевести на другие языки.
Эта норма — спецобслуживания, ведомственного лечения, кормления и распределения прочих ресурсов — вовсе не безобидна. Она закрепляет и подчеркивает сословный характер общества, переводит гнев из-за социальных несправедливостей с недосягаемого начальства на успешного соседа.
Да, в конце концов, попросту порождает череду злоупотреблений и ухудшает качества и так не сильно нравственной бюрократии. И самое неприятное именно в том, что многие думают: это норма. В то время как на самом деле — извращение.