Цивилизация
Переживший бурный 2012 год российский правящий слой доказал свою неспособность делать выводы из событий 1917 и 1991 годов. Исторической эволюции России в направлении определяющих политический строй личных свобод граждан он не понимает, неизбежности ухода авторитарного режима не принимает, связанную с ростом новой экономики мировую тенденцию к либерализации отвергает.
Взамен этого власть предпочитает длить свое существование, основываясь на голой силе, обмане и самовнушении. Однако резкие перемены и слом системы в России возможны в любой момент. Наступившая тишина обманчива.
Когда Фрэнсиса Фукуяму подвергли критике за выдвинутый в период падения коммунистических государств тезис о «конце истории», он защищался примерно так. Я не утверждаю, писал он, что в современном мире существуют исключительно либеральные государства, не говорю, что будущее не будет знать авторитарных режимов. Я говорю лишь одно: с падением коммунизма завершено идеологическое противостояние, у либерального государства в мире идеальных форм больше нет конкурентов. Здесь, пожалуй, пора вернуться в мир зримых политических явлений: то, что в мыслимом мире живет как идея, в политике проявляется как тенденция.
Если это так, если история течет, повинуясь познаваемому внутреннему закону, правящие слои могут сдерживать скорость ее течения, способны искривлять его русло, но не в силах менять направление.
Профессиональный историк и лидер кадетской партии Павел Милюков, защищая русскую общественность, полемизировал в эмигрантской газете «Последние новости» с Петром Струве, основываясь на органическом представлении о российской истории. В статье, посвященной двадцатилетию русской революции 1905 года, Милюков сердито писал: «Все эти двадцать лет – и не только они, а и весь последний период русской истории, начиная с освобождения крестьян — есть один сплошной революционный период, один цельный процесс с логическими развивающимися стадиями». Словно отвечая сегодняшним критикам «экстремизма» и одновременно фальсификаторам выборов, он замечал, что «максимализм у нас слишком задержался благодаря именно упорному сопротивлению сверху».
Замечательный образец такого самодовольного «сопротивления сверху» и непонимания направления движения страны дал в недавнем интервью «Комсомольской правде» секретарь Совета безопасности Николай Патрушев. Здесь в чистом виде заметны признаки не государственного, а полицейского взгляда на происходящее: революции «экспортируются из-за рубежа», смена политического строя – это «массовые беспорядки», «стабильность» достигается путем ограничения гражданских свобод. И как вывод — успокоительная уверенность в том, что принятые меры достаточны для того, чтобы «отсутствовали предпосылки» для революции.
Будто бы эти предпосылки не созданы самим строем российской жизни, а их развитие в революцию не дается на достигнутой уже основе исключительно ростом массовости и разнообразием политических форм вопреки полицейским мероприятиям.
И в российской, и в советской истории мы находим сходную с сегодняшними верхами близорукость, те же стадии политической эволюции.
Мы видим сначала косность, затем ограниченные и, в силу сопротивления консерваторов, противоречивые изменения, достигаемые усилиями выдающихся реформаторов, откатную волну контрреформ и обмана, параллельно разворачивается процесс измельчания правящего слоя, достигающий максимальной интенсивности в последних своих представителях. А дальше идет народ. «Верхи мельчали, развращая низы», — записал Александр Блок в своем дневнике в 1917 году. И словно эхо повторил эти слова русский историк Натан Эйдельман в статье «В предчувствии краха», написанной за четверть века до падения СССР, посвященной, казалось бы, только краху 1917 года.
Неискаженным эхом слова поэта отражаются от сегодняшней России – будто произнесены сегодня – в эпоху «борьбы с коррупцией», если и достигшей результата, то лишь в одном – демонстрации через государственное телевидение широким слоям народа глубины и разнообразия форм разложения правящей верхушки.
И в 1917, и в 1991 годах мы видим внезапный с внешней стороны, неожиданный для большинства наблюдателей, стремительный на своих решающих стадиях слом. И там и там – не ждали.
Зато перед этим жила твердая убежденность большинства людей в правящем слое и народа в том, что основы жизни не изменятся, все как-нибудь само собой образуется. Это свойство революций — разворачиваться как бы самим по себе, вопреки убеждениям большинства.
Поэтому мудрое государственное управление никогда не будет занято тем, чем занят полицейский секретарь Патрушев – ловлей выпорхнувшей птицы, оно всегда будет основываться на понимании предпосылок перемен, станет всеми силами, пусть и с огромным трудом, приспосабливаться к исторической необходимости, идти на самоограничение, в конечном счете – на подготовленную передачу власти.
Но если все настолько неизбежно, так не зависит от поведения отдельного человека, где бы он ни находился – под стынущими кремлевскими звездами, в зале для голосования или в обычной квартире, не бессмысленны ли любые действия? Совсем нет.
Павел Милюков в другом месте отличал неизбежность Февральской революции, заветы которой и сегодня в силе, от ее характера. То, что она пришла так поздно, с участием озлобившегося в ходе войны вооруженного народа, не могло не сказаться на ее течении, привело в итоге к разрыву с органической русской историей, ее искривлению, длившемуся больше 70 лет.
Так и советская история, от первых до последних лет испещренная реформами — от социализма распределительного до социализма обновленного, могла проще, естественнее вернуться в русло современной цивилизации.
Если бы только перемены, все равно пришедшие как слом начала 90-х, были своевременны, а в партии, обществе нашлись дальновидные реформаторы. Как нашлись они в коммунистическом Китае после ужасов «культурной революции».
Что бы ни говорили сегодня охранители, как бы они ни торжествовали от полученной по итогам уходящего года отсрочке, политические перемены в России, исключающие правление сегодняшнего руководящего, бизнес-чиновного слоя, неизбежны. Вопрос лишь в сроках, формах и результате.
