Цивилизация
В одном из районов маленького датского городка Коккедаль за месяц до Рождества никто не может поручиться, что его удастся отпраздновать. Совет жильцов отказывается выделить на это мероприятие 5000 крон, или 670 долларов.
Большинство в демократически избранном совете жильцов — иммигранты-мусульмане, и сам район иммигрантский, и сама история будто бы написана кем-то из бесчисленных антиутопистов, предрекающих гибель просвещенной Европы.
Но история — правда, и сюжет, разыгранный в маленьком районе не самого известного европейского города, пожалуй, будет грандиознее всех предыдущих и аналогичных историй на эту тему — про минареты, хиджабы и разгуливающих по Елисейским Полям бешеных мулл. Европа не просто капитулирует, отказываясь от своих завоеваний, но делает это по всем правилам демократии, с выборами и полнейшим уважением к их итогам.
Не обольщаться демократией, помнить о том, что ее единственным достоинством является лишь отсутствие чего-то лучшего, великие предлагали еще тогда, когда никто ни о каких глобальных диаспорах не думал. Хотя для демократии грустная рождественская история действительно вызов. Только совсем не в том смысле, который вкладывают в нее те, готов кладет жизнь за ценности европейской цивилизации.
Они, кстати, не боятся противоречий. Ведь сама постановка вопроса о спасении цивилизации в их устах лукава и потому показательна. С одной стороны, ценности бесценны, раз они стоят того, чтобы их так защищать. С другой стороны, именно эти ценности и привели к тому, что все оказались у разбитого корыта. Словом, в этом месте охранители западной цивилизации сходятся с охранителями нашего посконного евразийства — им ведь эти общечеловеческие идеалы поперек горла, а жалко их настолько, что хочется вместе с их поборниками перевернуть этот враждебный всему живому мусульманский мир.
И потому рецептура спасения так невнятна. С одной стороны, хочется сохранить европейскую чистоту, с другой стороны, так хочется вслух сказать о том, что Брейвик не так уж и неправ, и это уже звучит, но все равно как-то не комильфо, и это тоже симптом.
В общем, то, что предлагается взамен такой ущербной демократии, даже не хуже — его просто нет, это утопия. Но спасать Рождество в Коккедале действительно надо.
Мусульманское большинство совета жильцов повело себя так, как и ведет себя большинство, вне зависимости от социальной, расовой или конфессиональной принадлежности. Даже при демократии
Те, кто хочет праздновать Рождество, — меньшинство, и в этом суть, и то, что оно принадлежит с формальной точки зрения к автохтонному населению, может быть, и делает ситуацию символом несправедливости, но справедливость, как это ни печально, никогда не была категорией реально политической.
В общем, получается, налицо родовой сбой демократии. Ее роковой излишек. На самом же деле не сбой. И, наоборот, недостаток. Тоже родовой. В Коккедале демократия просто не дотянула до своих же идеалов, которые недостижимы, как идеалам и положено, и главный из них — соблюдение прав меньшинства.
Отвращение к власти меньшинства человек за тысячи лет выстрадал, пережив все виды тирании, и заслужил право довольствоваться лучшим из худшего. Права меньшинства всегда, впрочем, тоже декларировались, потому что даже самые отчаянные демократы всегда знали, как порой легко соблазняется большинство на сомнительные крайности.
Однако в условиях единства ценностей проблема, особенно после того, как разобрались с фашизмом, остро не стояла, и можно было позволить себе ограничиться нравственным аспектом. Институты политкорректности и толерантности и были попытками как-то отрегулировать вопрос с имевшимися меньшинствами — социального свойства вроде инвалидов, гендерного, сексуального — требовали к себе внимания, но, оставаясь в одном цивилизационном поле, проблемы не представляли. И, возможно, потому они и выглядели такими трагикомичными, что никакого более формального механизма просто нет, по крайней мере, сегодня не придумано.
Именно поэтому диаспоры и мигрантские сообщества стали первым и по-настоящему серьезным испытанием для европейской модели: к полемике о месте настоящего меньшинства в условиях власти большинства она была просто не готова.
Механизм, который более или менее работал, заключался в возможности меньшинства вычленить себе сектор самостоятельности. Предусмотренная демократией горизонтализация власти с ее дроблением была отчасти способом в случае чего дать меньшинству возможность самоуправления, и, может быть, поэтому посягательство на местное самоуправление повсеместно считается святотатством.
Однако и этот инструмент явил свою ограниченность, едва речь зашла о чем-то серьезном — скажем, о сепаратизме, хоть каталонском, хоть каком-нибудь чужом карабахским. Там, где речь шла о территориальной целостности, права меньшинств на самоопределение и реальное самоуправление закончились, какой бы казуистикой ни сопровождался процесс сохранения старинного вестфальского статус-кво всеобщей святости суверенитета. Ответов на поставленные явочным порядком вопросы в рамках модели не обнаруживалось. Поиск был объявлен отложенным до лучших времен.
Вместо лучших времен появились новые люди, которые, объединившись в новое меньшинство, которое платит налоги и имеет право на часть бюджета, сочло, что имеет право на новые мечети ничуть не меньшее, чем большинство — на новые церкви, и это было по правилам. Большинство, объединившись на референдуме, устроило минаретам обструкцию, и это тоже было по правилам.
А теперь по тем же самым правилам в одном из районов маленького Коккедаля меньшинство стало большинством и будто бы специально ответило тем, кто запретил минареты, запретив Рождество.
И обсуждать, кто на этой земле гости, а кто хозяева, бессмысленно. Одно из двух: либо демократия, и тогда это не важно, либо нет, и тогда нечего и защищать. И упрекать гостей, ставших большинством в том, что они ничего не знают ни о демократии, ни даже о политкорректности, никакого смысла тем более нет.
Что-то между тем подсказывает: без Рождества в Коккедале не останутся. Может быть, решение, которое будет найдено, станет родом прецедента, и не исключено, что на его основании можно будет даже что-то угадать.
Может быть, просто кто-то даст денег в частном порядке, и это будет решением простым, не по правилам, и оно станет аллегорией цивилизационной неустроенности, которая так и останется нерешенной и антагонистической.
Может быть, вмешается администрация, демократическая, но вышестоящая, и это будет означать, что в рамках демократии волю большинства одного уровня можно корректировать большинству другого уровня и, стало быть, самоуправление не свято, и это тоже будет симптом и сигнал.
Может быть, все будет интереснее и наоборот: меньшинство, желающее Рождество, образует свое самоуправление — в конце концов, никто ведь не знает, какого размера должна быть его элементарная единица, и, может быть, эти размеры как раз и определяются гарантиями прав меньшинства? В этом случае можно было бы говорить о революции, поскольку этот прецедент был бы интересен отнюдь не только тем, у кого крадут Рождество. Но, скорее всего, революции не будет. Скорее всего, в Коккедале просто договорятся, как договаривались веками и как придется жить еще очень долго. Учитывая особенности модели, это будет самым логичным исходом.
Автор — обозреватель РИА «Новости».
