Цивилизация
Сравнивать количество участников акций на Болотной и на Поклонной контрпродуктивно не только потому, что это все равно что сравнивать численность войска и стада, но еще и потому, что в основе такого сравнения лежит взгляд на происходящее сейчас в России как на революцию.
Как ни странно, такой подход свойствен не только борющимся с «оранжевой угрозой» властям, которым подобная версия весьма на руку, но и некоторым их искренним противникам. В частности, публицист Юлия Латынина, констатируя численное превосходство участников митинга на Поклонной, пессимистически заключает, что революцию можно считать проигранной и далее последует торжество реакции, каковое произойдет тут же после инаугурации Путина. Между тем
подавляющее большинство митинговавших на Болотной и Сахарова отнюдь не давали согласия записывать себя в революционеры.
Об этом свидетельствуют не только социологические опросы, но и тот факт, что круг оставшихся 10 декабря вместе с Лимоновым на площади Революции оказался более чем узок – около ста человек, включая журналистов. Все остальные, в том числе многие левые и правые радикалы, которые с не меньшим удовольствием поиграли бы в революцию, без особого ропота переместились на Болотную – туда, где и людей побольше, и усилители помощнее.
В общем-то понятно, почему участники нынешних протестных акций так скептически относятся к самому понятию «революция». Достаточно высокий образовательный уровень и жизненный опыт позволяют если не знать точно, то как минимум подозревать, что у революционной романтики очень горькое похмелье. Конечно, в сухом остатке любая революция дает обществу нечто полезное, но уж слишком дорого за это нечто приходится платить. Те, кто вышел на Болотную, переплачивать не хотят.
Ведь революция – это, прежде всего, разрушение институтов. Пусть устаревших и неэффективных, но худо-бедно функционирующих. При отсутствии адекватной замены, их уничтожение означает, что, пока не оформятся новые институты, не будут работать ни канализация, ни отопление, ни общественный транспорт. Да и после качество их работы еще долго не сравняется со старым: проверено опытом. Как резюмировал монархист Василий Шульгин, «тайно» посетивший в середине 1920-х Советскую Россию, все им виденное было «как при царе, но только хуже».
Революции – это детская болезнь общества, которое до последнего терпит произвол власти, потом его прорывает, и вместе с властью оно сносит все остальное – для того чтобы, сполна нахлебавшись хаоса, подставить шею под новый хомут.
Не дай Бог, чтобы происходящее сейчас оказалось революцией. Это значит, что за кратковременным всплеском общественной активности вновь наступит длительная полоса политической апатии. Если так будет, то какая разница, чьи митинги многочисленнее и чьи сторонники боевитее. Скорее, наоборот, «проигравшие» революции приносят больше пользы, чем «победившие». Достаточно сравнить итоги революций 1905 и 1917 годов. Первая завершилась предоставлением гражданам каких-никаких, но политических свобод и учреждением какого-никакого, но парламента, не говоря уже о последующем экономическом росте. Вторая – гражданской войной, голодом и превращением населения в государственных рабов.
Поэтому бояться нужно не торжества реакции, при революционном сценарии неизбежного независимо от того, «победит» революция или «проиграет». Бояться нужно, что все произошедшее окажется не «началом большого пути», а случайной флуктуацией, временным взрывом эмоций, который быстро сменится привычным унынием.
И в этом плане еще большой вопрос, что для общества полезнее – победа Путина на предстоящих псевдовыборах или его отстранение от власти в результате вышедших из-под контроля уличных беспорядков.
Победивший Путин окажется объектом возрастающего общественного давления. Двенадцать лет такого правления, как у него, даром не проходят, и если интеллигенции, бизнесу и бюрократии он уже надоел, кому раньше, кому позже, то глубокое разочарование широких масс еще впереди. Его рейтинг будет падать, харизма увядать, политическое влияние съеживаться. В подобных условиях пространство для маневра весьма и весьма ограничено: шаг влево или шаг вправо чреваты потерей власти.
Если Путин попробует закрутить гайки по рецепту Лукашенко или Чавеса, резко возрастет опасность революционного взрыва (срыва), а перебор с либерализацией политической жизни обернется утратой власти хотя бы в силу того, что правосудие перестанет быть «басманным» – первые же решения судов всех уровней фактически упразднят созданную в 2000-е вертикаль власти. Ведь ее основа – банальная коррупция, то есть порча институтов и подмена их личным вмешательством чиновников не в свои дела.
Другими словами, куда ни кинь – везде клин. И по тому, как Путин станет выкручиваться, пытаясь проскользнуть между этими Сциллой и Харибдой, будет ясно, чего он в действительности стоит как политический деятель.
Так или иначе, после «победы» на «выборах» – неважно, в первом или во втором туре – позиции Путина будут медленно, но верно слабеть, и поднимающему голову гражданскому обществу предстоит заставить его строго следовать закону, подчиняться правилам, общим для всех.
Разумеется, это будет непросто. Здесь не обойтись эпизодическими выходами на площади, потребуется долгая, методичная и нудная борьба по любому, самому крошечному, поводу. И если общественность не сумеет справиться со слабеющим Путиным, то ей тем более не удастся призвать к порядку того, кто окажется на путинском месте в результате победы революции.
Особенность революционных процессов в том и заключается, что буквально на следующий день после кончины прежнего уклада мобилизация общественных сил сменяется стремительной демобилизацией. Большая часть возбудившихся граждан, усталая, но довольная, возвращается в частную жизнь, полагая, что они свою задачу выполнили и теперь все дело за новыми правителями. Меньшая часть уходит несколько позже, разочарованная недостижением революционных целей, а пуще того – резким ухудшением качества жизни, этим естественным следствием прекращения работы институтов. В результате новая власть испытывает давление только со стороны немногих оставшихся на сцене политизированных групп, как правило, достаточно радикально настроенных. В условиях все более обостряющегося дефицита общественной поддержки революционное правительство вынуждено опираться почти исключительно на репрессивные ресурсы государственного аппарата. В итоге революционных событий общество, избавившись от прежнего слабого диктатора, получает нового – сильного, причем сильного именно потому, что никто ему не указ.
Отсюда вопрос: зачем менять мыло на шило? То есть вместо слабого Путина стараться получить сильного и бесконтрольного не-Путина? Если плодом сегодняшнего общественного оживления будет именно это, то, право, не стоило и оживляться.
Все начавшееся в декабре обретет реальный смысл, только если оно не завершится уже в марте – независимо от исхода президентской кампании; если новый класс «рассерженных горожан», выйдя на политическую сцену, уже не покинет ее ради маленьких радостей приватной жизни; если этот класс и впредь продолжит оказывать на власть – неважно, новую или старую, – регулярное и методичное давление с целью заставить ее жить по закону и играть по правилам.
Если же этого не произойдет и политический порыв общества быстро выдохнется, то даже от внезапной победы революции не будет особого толка: новая власть создаст видимость соблюдения попранных старой властью приличий, на деле же будет тщательнее драпировать и камуфлировать неприличия.
Как это ни банально, но приличное поведение власти обеспечивается только постоянным давлением со стороны общества. Стоит давлению ослабнуть, и благовидность поведения тут же обращается в свою противоположность.
Ущербность революционного давления заключается не столько даже в его радикальности, сколько в эпизодичности – саму эту радикальность можно рассматривать как неудачную попытку компенсировать нехватку систематичности и регулярности.
Эпизодичность же революционного давления на власть, в свою очередь, следствие слабости общества, его неспособности постоянно поддерживать себя в «гражданской» форме.
Отсюда и крайности: долгие периоды апатии, сменяемые краткими вспышками нервического возбуждения – проявлениями болезни революционизма, которой нам уже давно пора переболеть.
Автор — руководитель отдела политологии фонда ИНДЕМ
