Цивилизация
Двадцатилетие подписания Беловежских соглашений, положивших конец существованию СССР, в очередной раз ставит вопрос, можно ли, а главное, нужно ли было уберечь эту страну от распада. Сторонники неминуемости распада СССР обосновывают свое мнение якобы вопиющей неэффективностью и нежизнеспособностью советской системы, которая с неизбежностью должна была рухнуть и похоронить под своими обломками страну. Апологеты советской системы считают ее вполне жизнеспособной и видят в распаде СССР результат несчастливого стечения обстоятельств и подрывной деятельности внешних сил. Истина, как и в большинстве подобных случаев, лежит где-то посередине. Уже доводилось писать, что
пресловутая «неэффективность» советской системы в значительной степени является пропагандистским мифом: на протяжении десятилетий СССР достаточно успешно сочетал задачи противостояния блоку наиболее развитых капиталистических стран с задачами динамичного внутреннего развития.
СССР обладал неплохими перспективами развития, имея внушительный технологический потенциал, в ряде отраслей на мировом уровне. Серьезной проблемой советской системы была неспособность конвертировать научно-технические достижения в товары народного потребления, что создавало видимую скудость потребительского рынка и стимулировало подспудное недовольство, однако и это был скорее вопрос технического свойства, не требовавший кардинальной ломки всей системы.
Другой вопрос, что сама логика, в которой функционировала советская система, была изначально порочной. Идеология «соревнования двух систем» ориентировала СССР на конкуренцию «на равных» с блоком наиболее развитых стран Запада. Для подобного соревнования у страны изначально не было сил и ресурсов, система работала на износ и рано или поздно должна была надорваться. Тот же эффект дефицита потребительского рынка во многом обусловливался этой особенностью советской системы: обеспечение бытового комфорта собственных граждан находилось на последнем месте после гонки вооружений, поддержания мирового социалистического движения, финансирования стран-сателлитов и прочих «глобальных задач», отвлекавших львиную долю весьма скудных в сопоставлении с масштабом этих задач ресурсов СССР.
Так или иначе, геополитическое ослабление СССР, резкое сокращение зоны его глобальной геополитической ответственности было неизбежным. Однако был ли неизбежен распад самого СССР? Собственно, горбачевская перестройка и стала попыткой осуществить «сброс» чрезмерных внешнеполитических обязательств и перераспределить высвобождающиеся ресурсы на внутренние нужды при сохранении советской системы как таковой. Это предполагало существенную либерализацию внутриполитического строя, глубокую ревизию идеологии, отказ от конфронтационной риторики и нормализацию отношений с Западом, но при сохранении доминирующей, системообразующей роли Компартии внутри самого СССР.
Чисто теоретически такой сценарий отнюдь не выглядел нереалистичным. Собственно, нечто подобное СССР уже проходил в ходе «хрущевской оттепели», когда партия пошла на ревизию многих мировоззренческих оснований советского строя, не отказываясь при этом от своей «руководящей и направляющей роли».
Горбачевская перестройка в случае своего успеха могла стать логическим продолжением, своего рода вторым этапом «хрущевской оттепели», продолжением стратегии на эволюционное реформирование системы «сверху».
Это предполагало бы глубокую корректировку идеологии путем перехода от ортодоксального марксизма-ленинизма в брежневско-сусловской редакции к более гибкой и умеренной идеологии в социал-демократическом духе. Под присмотром партии вполне могло осуществляться дальнейшее развенчание сталинизма, реабилитация жертв политических репрессий и критика прочих «отдельных перегибов и упущений» прошлого. Даже пресловутая «гласность», включавшая создание «независимых» СМИ, позволяющих себе критику в адрес власти, допуск в информационное пространство «неформатных», «протестных» рок-певцов и т. п., вполне могла осуществляться под надзором партийных органов. Наконец, либеральные рыночные преобразования в экономике тоже могли сочетаться с сохранением однопартийного авторитаризма. Как полагает американский советолог Стивен Коэн, в случае успеха подобной «реформации сверху» со временем мог произойти отход и от однопартийного авторитаризма путем создания двухпартийной системы на основе «реформистского» и «консервативного» крыльев КПСС. Возможно, произошло бы включение в политическую систему и иных сил, напрямую не связанных с Компартией. В процессе реформирования произошла бы и существенная децентрализация, конфедерализация СССР, но при сохранении общего экономического и военно-политического пространства. Весьма вероятно, что такой преобразованный СССР напоминал бы тот самый Евразийский союз, о котором говорил Владимир Путин в своей программной статье в «Известиях».
Однако реальность оказалось далека от этого «идеального» сценария. Очевидно, тогдашнее советское руководство было не на уровне стоявших перед ним задач и не смогло совладать с выпущенными, как джинн из бутылки, негативными тенденциями — набиравшими силу криминальными элементами «теневой экономики», алчностью республиканских партийных князьков, заинтересованных в ослаблении союзного государства, наконец, внесистемными протестными движениями, получившими доступ к СМИ и обрушившими на систему волну деструктивной, контрпродуктивной критики, основанной исключительно на акцентировании негативных сторон советской действительности. Значимым фактором стала и пресловутая роль личности в истории: появление на политическом небосклоне Бориса Ельцина, создавшего фактически альтернативный центр власти, значительно усугубило политическую разбалансировку системы.
Не появись подобный харизматический популистский лидер, умело манипулирующий протестными настроениями в своих целях, вполне возможно, что катастрофического сценария развития событий удалось бы избежать.
Наконец, нельзя списывать со счетов и внешний фактор: очевидно, что противники СССР в «холодной войне» не до конца верили в добрые намерения советского руководства и предпочитали подстраховаться, работая на дальнейшее ослабление СССР.
Так или иначе, но реализовавшийся сценарий, приведший к распаду СССР, был если не худшим, то одним из худших. Раздел государства по искусственным границам союзных республик, весьма произвольно прочерченным большевиками, закономерно привел к резкому обострению межнациональной напряженности. К счастью, удалось избежать наихудшего варианта распада, который был продемонстрирован в тот период Югославией, когда практически вся территория страны превратилась в арену кровавых межэтнических конфликтов. На этом фоне распад СССР выглядел вполне «цивилизованно», ограничившись лишь рядом «точечных» конфликтов (молдавско-приднестровский, армяно-азербайджанский в Нагорном Карабахе, конфликт в Чечне, конфликты в Абхазии и Южной Осетии и т. п.).
Наивысшим достижением с этой точки зрения можно считать то, что удалось избежать дестабилизации и распада Российской Федерации (а такой сценарий не был исключен), что, несомненно, придало бы постсоветской катастрофе масштабы, намного превосходящие югославскую трагедию, учитывая территориальный объем бывшего СССР.
В то же время все вышеперечисленные конфликты находятся лишь в замороженном состоянии, что не исключает их возможной активации в дальнейшем. В нестабильном состоянии находится и Россия: демографический кризис в русских регионах в сочетании с растущим притоком мигрантов с Кавказа и из Средней Азии создают предпосылки для новых межэтнических обострений с самыми непредсказуемыми последствиями. Таким образом, мины, заложенные в 1991-м, по-прежнему ждут своего часа, и не исключено, что подписание Беловежских соглашений не завершило, а, наоборот, открыло собой растянутый на десятилетия процесс государственного распада и дробления бывшего советского пространства.
Распад СССР знаменовал собой не просто территориальный раздел одного крупного государства на ряд более мелких. Это был акт отказа от пусть внутренне противоречивого, но потенциально вполне жизнеспособного и перспективного социально-экономического проекта, причем никаких внятных альтернатив этому проекту предложено не было.
Эпоха после СССР стала временем глобальной утраты «смысла жизни» для огромного пространства. Отсюда и неспособность сформулировать какой-то внятный интеграционный проект «вместо СССР» — отсутствует смысловое и ценностное обоснование такого проекта.
Отсюда и стремительная производственная и технологическая деградация — отсутствует ценностная мотивация для поддержания сложных технологических и экономических систем.
Вместо стратегического проективного мышления пришла идеология хищнической сиюминутной наживы, легшая в основу приватизаций в большинстве бывших союзных республик. За прошедшие 20 лет постсоветское пространство удалось более или менее стабилизировать, «подморозить» в этом странном состоянии «потери смысла», однако, как надолго хватит этой «заморозки», сказать сложно.
Автор — доцент кафедры политологии Белорусского государственного университета.
