Цивилизация
О психологической реакции на теракты и их индивидуальных, социальных и политических последствиях в интервью «Газете.Ru-Комментарии» рассказывает руководитель отдела клинической психологии Научного центра психического здоровья РАМН Сергей Ениколопов.
— Каковы психологические последствия терактов для обычных людей? Можно ли говорить о том, что проблемы такого рода начинают испытывать и те, кто узнает о трагедии исключительно из СМИ?
— После любого теракта даже люди, которые раньше не задумывались о терроризме, обращаются к этой теме, и у них начинает формироваться свое собственное отношение к террору. Самое печальное, что оно отнюдь не всегда и не у всех негативное. Есть люди, которые пытаются найти оправдание террористам, увидеть героику в их поведении, даже симпатизируют им. Начинается обсуждение мотивов и целей, которые двигали террористами. И обычно находящиеся на периферии общественного внимания темы, такие как стремление той или иной группы к отделению и созданию нового государства, изменению социального строя, после любого теракта начинают активно обсуждаться всеми.
В целом можно констатировать, что
теракты способствуют принятию и оправданию насилия.
— Есть какая-то общая психологическая реакция?
— Есть определенные закономерности, выделяются типы реагирования. У одних растут тревожность и страх. Такие люди заметны — они стараются сократить пребывание в местах массового скопления, минимизировать пользование общественным транспортом. Тревога меняет их субъективное восприятие риска. У других, напротив, растет агрессия и враждебность, они могут наброситься на того, кто кажется похожим на террориста. Растут групповая сплоченность и патриотизм (в частности, в виде донорства и волонтерства), с другой стороны — ксенофобия и экстремизм. Проявляется и то, что называется стокгольмским синдромом, когда люди начинают воспринимать действия террористов как законные, обоснованные, правильные.
Широко обсуждаемый диагноз «посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР)» возникает не больше чем у одной пятой людей.
— Каковы естественные защитные реакции человека?
— У одних она простая: «я не хочу разговаривать и слушать». Другие ограждают себя от стресса отсутствием эмоциональной реакции, воспринимая случившееся как обыденную ситуацию. Очевидец взрыва в Домодедово, тот замечательный человек, который вытаскивал раненых, дал массу интервью. И хорошо, что журналисты задавали ему вопросы: получилось, что он прошел дебрифинг (беседа об увиденном с пережившим экстремальную ситуацию — одна из лучших форм преодоления стресса). И в этом смысле
журналисты, расспрашивающие очевидцев, делают полезное дело. Но только в том случае, когда вопросы и ответы касаются исключительно событий и действий, но не эмоций: «я стоял в десяти метрах», «побежал налево», «повез тележку» и т. п.
СМИ в любом теракте вообще играют очень важную роль. Исследования с участием людей, следивших по телевизору за развитием событий в Театральном центре на Дубровке, показали, что эта категория подвержена высокому риску развития ПТСР. Около 20% обследованных демонстрировали соответствующую симптоматику. Это говорит о том, что журналистам нужно тщательнее относиться к выдаваемым в эфир, печать текстам и картинкам.
К сожалению, раз за разом приходится констатировать, что необходимой фильтрации, отбора информации не происходит. Между тем все связано, и неделикатность, нагнетание страха при освещении терактов, катастроф, насилия является одной из причин, провоцирующих насилие и над самими журналистами.
— Каковы же основные правила освещения такого рода событий?
— Хотя бы не показывать трупы. Чего, кстати, и не делали американцы при освещении терактов 11 сентября 2001 года. Не ретранслировать всего того, что говорят очевидцы, ведь они «врут как очевидцы». Иными словами, непреднамеренно искажают — каждый по-своему — картину событий. Это видно и на примере теракта в Домодедово: по разным свидетельствам, взорвался то ли принесенный чемодан, то ли багаж, то ли смертница. Это невольное искажение, домысливание — свойство человеческой психики.
Журналисты часто уверены, что вовсе не запугивают, а лишь сообщают важную информацию. На самом деле обыватель пугается. Страх охватывает даже людей, которые никогда не пользовались и не собирались пользоваться аэропортом Домодедово. Это вовсе не означает, что не нужно информировать. Но этому нужно учиться, и
не каждый журналист может заниматься освещением теракта. Существуют же правила подбора экспертов: когда происходит очередная трагедия, рекомендуют не менять комментирующих ее специалистов, чтобы у зрителя не возникало дополнительного беспокойства.
Чтобы не было ощущения, что прежние эксперты оказались плохими, некомпетентными. Когда в США мальчик-кореец расстрелял студентов и преподавателей в университетском кампусе, по телевизору выступали люди, которые занимались исследованиями в области агрессии еще 20 лет назад. Такая «консервативность» успокаивающе действует на людей.
— В нашей стране теракты происходят, увы, регулярно. Только в ушедшем 2010 году случился 21 террористический акт. Почему же страх, тревога, потеря доверия к государству, которые систематически испытывают россияне, не выливаются ни в какие гражданские действия? Например, в протестное голосование?
— Из-за отсутствия политической альтернативы. Голосование после терактов было бы массовым и протестным при наличии серьезной оппозиции. У нас же она абсолютно слаба.
— То есть теоретически у нас возможен испанский сценарий, когда после терактов в Мадриде в марте 2004 года избиратели кардинально поменяли свои предпочтения и отдали голоса не правящей Народной партии, а считавшейся аутсайдером Социалистической?
— Конечно. Просто у нас пока нет серьезной политической альтернативы правящей партии. Но в случае с испанцами было и еще одно обстоятельство: власти поспешно и огульно обвинили в происшедшем баскских сепаратистов. То есть не только не смогли обеспечить безопасность граждан, но показали свою некомпетентность, отсутствие контроля и незнание того, происходит в стране. Если бы не это, результаты парламентских выборов могли бы быть другими.
История резкого роста популярности не известного широкой публике Владимира Путина после взрывов домов осенью 1999 года — пример, похожий на испанский.
Путин пообещал защитить людей от террористической угрозы. И люди поверили «новенькому», потому что было очевидно, что старые политики — от Ельцина до Лужкова — обеспечить их безопасность не в состоянии. То, что и Путину не удалось сделать жизнь россиян более безопасной за прошедшие 11 лет, конечно, оказывает влияние на общество. Но условий, достаточных для повторения «испанского варианта», пока нет.
— Если страх и тревога не находят выхода в политических и гражданских действиях, куда они канализируются?
— Как куда? Россия находится на одном из первых мест в мире по самоубийствам. Мы не очень здоровая нация, с ранней смертностью. Вот куда уходят страхи и тревоги. А еще они уходят в Кондопогу и бессмысленные и безнадежные бунты на Манежной. Это не исчерпывающее их объяснение, но нереализованные страхи, тревога и агрессия — тоже существенный фактор.
Беседовала Светлана Ярошевская.
