Обвинительный приговор Ходорковскому и Лебедеву означает, что новый этап судебной реформы, о необходимости которого с самого своего избрания говорил президент Медведев, не начат. И это в лучшем случае. В худшем — он закончен нынешним решением Хамовнического суда.
Обоснованности его решения не верят ни на Западе (что, в принципе, можно игнорировать), ни в России — те, кто испытывают скепсис по отношению к нынешнему политическому режиму. А верят те, кто согласен с Владимиром Путиным в том, что «вор должен сидеть в тюрьме». В моральную максиму, означающую безусловный примат «народной справедливости», а на практике — политической целесообразности над нейтральным правом. И на этом фоне
пожелания Медведева, чтобы российская судебная система обрела доверие граждан, остаются именно что пожеланиями, а мероприятия «по совершенствованию судебной системы» — работой по мелочам.
Этого доверия к суду не испытывают ведь не только те, кто возмущен нынешним приговором, но и те, кто его приветствует, однако осуждает другие многочисленные неправовые решения (например, по делу борца с наркоманией Бычкова, который получил условный срок только после вмешательства Медведева, или офицеров Аракчеева и Худякова, осужденных вопреки мнению присяжных).
Можно, конечно, обсуждать конкретные последствия нынешнего приговора, которые, по мнению председателя РСПП Игоря Юргенса, ставят под вопрос и модернизацию, и вообще основы экономической деятельности в России. Главное, однако, не в этом, а в том, что
практически никто не сомневается в самой возможности проведения политического процесса с заранее определенным исходом в нашей стране. Такая возможность делает нелепыми предположения о существовании третьей ветви власти и вычеркивает из повестки дня ровно то, к чему на словах призывал президент Медведев, — независимый суд.
Может ли государство обойтись без него? Отчего же нет. Исторических примеров достаточно. Целые империи веками жили без всякого разделения властей, а в определенные моменты даже проводили модернизацию своего хозяйства. Достаточно вспомнить Петра Первого, который вряд ли бы даже понял смысл словосочетания «независимый суд».
Но тут есть два момента. Один — стилистический. Жить в таком обществе крайне неприятно, особенно если известно, что можно и по-другому.
Само поведение отправляющих правосудие инстанций, которые без объяснения переносят заседание, закрывают открытый процесс, распоряжаются об отправке мирных пикетов в участок и изгоняют из зала близких обвиняемого, бездушно и жестоко.
Оно только подтверждает, что мы имеем дело не с собственно отправлением правосудия, а с приводным механизмом исполнительной власти, выполняющим инструкции.
Второй момент более важен. Имитационный суд в стране, не располагающей системой обратной связи, затрудняющейся побуждать собственное население к инициативному экономическому поведению, погрязшей в коррупции и стоящей перед тяжелыми национальными и социальными конфликтами, закрывает всякую лазейку для мирного разрешения назревающих противоречий. Неожиданно заменить такой суд на «правильный» после демонстраций в стиле нынешнего вердикта невозможно. А что будет, когда судебное решение окажется неприемлемым не для мирных пикетчиков, а для агрессивных радикалов? Мы, собственно, уже видим первые признаки этого по совершенно не связанным с процессом над Ходорковским поводам.
Приговор по второму делу ЮКОСа, политически обусловленный, бюрократически обставленный и издевательски оформленный, может привести к большим последствиям, чем кажется.
Мы рискуем тем, что этот приговор, призванный обеспечить безопасность причастных к разделу ЮКОСа деятелей, станет точкой невозврата в распаде системы правосудия. К чему, в самом деле, разговоры о судебной реформе в отсутствие суда как такового?