Цивилизация
Интервью, которое по итогам почти полугодового изучения северокавказских проблем дал «Российской газете» Александр Хлопонин, выстроено по законам того жанра, которое Кремль хотел бы считать новым. В той же степени, в какой должна была представляться новой сама фигура куратора, на образ которого прежде не ложилась тень северокавказской безнадежности.
Хлопонин, как положено кризис-менеджеру высокой квалификации, словно и не считает себя обязанным заученно декламировать все то, что обреченно рассказывали его предшественники, —
от мировой закулисы, манипулирующей террористами, до местной традиции, которая, увы, делает совершенно нереальным полное искоренение коррупции и клановости, с которыми, несмотря на это, надо неустанно бороться.
Он будто бы и вовсе не считает это фатальным, полагая, что философские вопросы его Кремль решать не уполномочивал, его дело технологическое. Скажем, курорты.
Чему можно было только порадоваться. У нового полпреда, может, даже искренне загораются глаза от кавказских красот, о чем он безо всякого пафоса и говорит. Ему не потребовалось много времени, чтобы отделить общепринятые мифы о вытеснении с Северного Кавказа русских от объективных реалий и понять, что тем в скверные времена было куда уезжать, потому они и уезжали.
Хлопонин без странной стыдливости предшественников признает, что одной из самых отчаянных проблем Северного Кавказа остается земельная, которая зачастую удачно выдает себя и за конфессиональную, и за этническую.
Да и то, что, по словам полпреда, сделано за полгода, выглядит впечатляюще. С одной стороны, приходится бороться со старым, то есть мучительно процеживать тонны бумаги с запросами почуявших исторический шанс северокавказских чиновников — на два триллиона рублей. С другой, уже налицо ростки нового — туристический кластер, который уже готов стать визитной карточкой будущего Кавказа.
И ведь на самом деле такой менеджерский подход смотрится куда привлекательнее того стиля, который вместе с другими владыками Северного Кавказа олицетворял Владимир Устинов. Менеджер получил задание, оно ему где-то даже интересно: получится — хорошо, не получится — никто ничего не ждал, ничего «заоблачного» в проблеме, как Хлопонин сам говорит, нет, всего-то и нужно формирование независимой судебной системы и обратная связь с обществом. В общем (Хлопонин этого, правда, не говорит), требуется всего лишь учредить демократию в пределах одного региона. Ну и, понятно, кадровая политика.
А терроризм — это выдумки. «Под маской терроризма и религиозного экстремизма пытаются работать бандиты, которые занимаются переделом собственности…» Говорить «о каком-то масштабном распространении терроризма на территории округа» Хлопонин отказывается.
Терроризм на Северном Кавказе уже имеет свою историю, безотрадность которой в том, что она продолжается.
Как продолжается спор о том, чем был 15 лет назад Буденновск. Жестокость, которая тогда казалась беспредельной (с тех пор пределы, как известно, изрядно раздвинулись), тщеславие, за утоление которого Басаеву было не жаль ничьей жизни, включая собственную, да и вообще отчаянная готовность к тому, чтобы упокоиться на кладбище с остроконечными шестами, которые устанавливают над могилами шахидов — тогда это слово еще не несло в себе нынешнего, зловещего и весьма искажающего первичный смысл звучания. Можно было бы сказать, что так начинался чеченский и вообще кавказский терроризм, если бы следующий акт в том же роде, предпринятый Радуевым, не стал в глазах большинства самих чеченцев пошлым фарсом на героическую для них буденновскую тему. Это все к тому, что тот терроризм был не столько формой существования, как ныне, а способом партизанщины, разновидностью тылового рейда Ковпака, и, в общем-то, с окончанием боевых действий должен был сойти на нет, что и произошло.
Терроризм в своем классическом виде тысячу раз описан, и его истоком всегда является военно-политическая безысходность.
Люди начинают себя взрывать только тогда, когда больше никаких способов противостояния не остается, а мотивы протеста остаются.
Все банально, Кавказ в этом смысле ничего нового в теорию не привнес, разве что предоставил возможность понаблюдать, как развивается процесс, будучи целиком и полностью плодом слепого эпигонства. Если в нашем терроризме что и было международного, то не больше, чем в российском патриотизме вульгарных заимствований у потенциального противника. И если бы к нашему терроризму беспристрастно присмотрелись в свое время подлинные исследователи терроризма баскского или кашмирского, они не поставили бы, пожалуй, ни гроша на то, что из этого что-то вырастет. И просчитались бы, потому что ничего не понимали в вертикали власти.
Терроризму как форме отчаянного протеста все-таки нужна идея. Какой мог вырасти терроризм там, где сепаратизм всерьез может увлечь только самого обозленного или фанатичного, а после того, как с сепаратизмом все становится ясно, его место легко занимает неведомое еще вчера дело салафизма, с которым в иных странах живут спокойно, долго и счастливо.
А единственной идеей остается лишь отчаянный и безысходный протест тех, кто либо мстит, либо уже не может никуда вернуться, либо просто в этой ненависти находит единственно комфортную форму жизни, — таких уйма. Впрочем, отнюдь не только на Кавказе, просто там для них все уже построено.
Разрушить эту индустрию не так уж и сложно. Во всяком случае, не сложнее, чем разрушить Грозный и провозгласить Чечню интегрированной в российский вертикальный механизм. Проблема в том, что
взрывы в московском метро и на ставропольской площади — отголоски совсем другого явления, к которому терроризм имеет примерно такое же отношение, как наши контртеррористические операции — к борьбе с терроризмом.
В Чечне те, кого называют сегодня террористами, воюют с теми, кто случайно не успел стать им вчера, предпочтя влиться в облеченный властью коллектив братков. И когда Хлопонин говорит о том, что террористы просто делят собственность, он, возможно, подсознательно имеет в виду Сулима Ямадаева с его отрядом на питерском мясокомбинате «Самсон». Только ведь Ямадаева вроде террористом никто не называл — так уж сложились обстоятельства.
Примерно то же в Ингушетии и Дагестане, где уже никто не собирается скрывать, что министра внутренних дел Адильгирея Магомедтагирова убили с конкретной помощью его вполне высокопоставленных коллег. Ими, наверное, тоже двигала идея. Только в других обстоятельствах эту идею они бы смогли реализовать как-нибудь по-другому. С помощью дворцово-аппаратной интриги, например.
Везде, где есть проблема терроризма, власть довольно скоро приходит к мысли о предоставлении и самим террористам какой-нибудь политической альтернативы. Под корень это проблему не решает, но сами террористы, вовлеченные в полемику между непримиримыми и теми, кто вдруг обнаруживает в себе признаки умеренности, взрывают уже на порядок меньше.
Кому и с кем вести закулисные переговоры на Кавказе? Людям генерала Магомедтагирова с людьми других генералов и полковников, которые помогали его убить?
Или людям из Москвы, одни из которых назначают генерала министром, а другие видели министром, а также президентом других генералов и других людей?
Еще, говорят, в деле борьбы с терроризмом очень важно отношение местного населения. Это правда, и
местное население, которые отнюдь не в восторге от своих террористов, очень хорошо понимает, почему те обвязывают себя тротилом, потому что само ненавидит власть не меньше.
От этого есть одно средство, в котором нет ничего нового, оно называется «выборы», хотя бы местного самоуправления. А как они должны относиться к происходящему сегодня, если из самого Кремля им сообщают, что выбирать дагестанцам нельзя никак, потому что таким манером они себе непременно выберут какого-нибудь ваххабита? Никто не говорит, что выборы ваххабита пройдут без стрельбы. Но тот, кого выберут, будет тем самым человеком, с которым, по крайней мере, можно будет иметь дело, как можно было бы иметь дело когда-то с Масхадовым.
Но все обстоит ровно наоборот. Дело хочется иметь с Кадыровым, и вместо выбранного ваххабита президентом хочется иметь лояльного чиновника, и вообще, хочется вертикали, на которой за умение делиться этот чиновник получает безраздельную власть делить. В итоге те, у кого ненависть — единственная форма существования, становятся фатальной проблемой не своего села, а целой страны. К их услугам мировой опыт, интернет, сетевые структуры, кадры. Нужно быть совсем дремучим абреком, чтобы всем этим, включая генералов и чиновников, не воспользоваться, но дремучие этим и не занимаются. Их структуры, естественно, ширятся, игра «полицейские и воры» вообще всегда идет с некоторой инициативой последних, а если на повестке дня пять курортов там, где и на одном инфраструктура безопасности должна стоить как все пять, кого волнует эта инициатива?
Это не терроризм, если он цветет там, где для него не было никаких предпосылок и где, появившись, он вроде бы не имел никаких шансов расцвести.
Это что-то другое, и мы знаем, что это такое, а полпред Хлопонин, надо полагает, знает лучше других, хоть ему это и не интересно. Менеджер получил задание. Он, кстати, прав: режим КТО и в самом деле ничего не дает.
