Цивилизация
Слова, положенные на бумагу, – ложь и профанация, когда речь идет о таких собеседниках, как Рамзан Кадыров. Его интервью «Радио Свобода» (организация включена Минюстом в список иноагентов), особенно то место, в котором его спрашивают, в самом ли деле он самый успешный сепаратист, читать просто противопоказано: это надо вкушать в режиме видео. Как он по-детски счастливо смеется вопросу. Как, точно так же, по-детски, будто спохватывается – в шутку – это не оскорбление? И снова счастливо смеется. «Да нет, какой я сепаратист, я ж ничего не добился…»
И очень интересно представить себе врага Рамзана, который надумал бы его подставлять с помощью регулярных убийств правозащитников, адвокатов и журналистов.
В самой Чечне правозащитников, просто людей из каких-нибудь НПО, узнавали на улицах, на рынках им пытались что-нибудь всучить бесплатно, и так было всегда: и в первую войну, и во вторую, и между войнами, и в кадыровскую стабильность.
Журналисты приезжали и уезжали, а правозащитники оставались. Они были не всесильны, просто иногда им сопутствовал успех. Они вытаскивали из фильтропунктов, тюрем, которыми мог быть любой подвал, из комендатур десятки людей, большей частью избитых и искалеченных, но живых. Они выясняли и про мертвых, иногда удавалось найти тело, чаще за выкуп, но и с продавцом тоже надо было найти контакт. А для всей этой работы требовалось выстраивать длинные человеческие цепочки, и правозащитники лучше других знали, как условна линия фронта, грани между своими и чужими, боевиками и милиционерами, которых помимо всего прочего объединяло разветвленное родство.
Но, как разведчик становится известен только после провала, слава чеченского правозащитника – удел, как правило, посмертный. И репутация Кадырова, конечно, не улучшается. Только в чьих глазах она должна, в соответствии с гипотезой о коварных провокаторах-убийцах, безнадежно рухнуть?
В глазах той условно-коллективной институции, которую принято называть Западом?
Для Запада Кадыров всегда был диковинкой вроде какого-нибудь Бокассы, и едва ли что-то способно добавить новый яркий штрих к уже увековеченному образу. Разве что его все равно никто не воспринимает там, с политической точки зрения, всерьез, полагая лишь мозолистым пальцем кремлевской руки.
Кто еще? Может быть, Кремль, который чего-то не знает про этот палец?
История убийств, про которые только и спору — Рамзан или не Рамзан? — не добавляет тайн, наоборот: она, скорее, может оказаться ключом к пониманию того, как устроена нынешняя Чечня и ее авторитетный лидер.
Рамзану Кадырову, волею судьбы, пришлось стать венцом того процесса, который Кремль в свое время счел единственно спасительным и назвал «чеченизацией» конфликта. Обычная, в общем, колониальная практика, не раз опробованная всеми и везде, в Чечне дала какие-то до боли российские результаты. Может, не погибни Ахмад Кадыров на грозненском стадионе 9 мая 2004 года, интрига была бы другой. Не зря Кадыров-старший в ичкерийские времена славился непревзойденной способностью к интриге, которая довольно успешно избавляла его от необходимости беспредела, к которому он склонен не был. Но скорее всего и ему пришлось бы смириться с тем, что взрослело, мужало и костенело из поколения тех мальчишек, которых судьба готовила к тому, чтобы стать настоящей чеченской властью.
В Чечне все знают всех, и Кадырова-младшего еще совсем недавно все знали как пацана-курьера, терпеливо дожидающегося со своими бумажками в ичкерийских приемных. Чеченцы любят детей, особенно подрастающих мальчишек. Рамзан, сын уважаемого человека, повзрослев, стал сыном того, кто уже считался предателем. Вне зависимости от того что Масхадов, которого он предал перед второй войной, кумиром для чеченцев уже тоже не был. В общем, тогда казалось, что быть избранным Ахмад-хаджи просто не может.
Оказалось, что избранным может быть даже его сын, у которого, вдобавок к нехорошей славе отца, постепенно сложилась еще более вроде бы скверная репутация собственная. Ни отцовского хитроумия, ни былых заслуг: ни для кого не было секретом, что путь в начальники отцовской охраны сопровождался подвигами не столько боевыми, сколько вполне карательными. С соответствующими сподвижниками, большая часть которых уже была законченными «братками».
Кадыров оказался избранным: Чечня удивлялась сама себе и голосовала. Сломленной двумя войнами республике уже было все равно. Лишь бы больше не было бомбардировщиков и «градов». И черт с ней, с компенсацией: они были готовы строить сами и на свои, лишь бы знать, что больше не разрушат. Кадыров так Кадыров.
А московским «чеченизаторам» выбирать уж тем более не приходилось. Никто, кроме него. Он оказался единственной ставкой. Ради него потом придется пожертвовать всеми остальными героями «большой чеченизации»: многочисленный род Ямадаевых был изведен почти под корень, не говоря о вожаках помельче, тоже вполне себе братках, но, скажем так, альтернативных. Никакого особого интриганства Кадырову-младшему из отцовского генетического наследства для этого не требовалось. Нужно было просто назначить себе в кумиры российского президента, ныне премьера. А
контракт, который заключила с ним Москва, был незатейлив, как сама идея чеченизации: у тебя, парень, будет все, что даже в самых честолюбивых мечтах не могло привидеться никакому Дудаеву, но ты должен сделать так, чтоб было тихо. Как именно – дело твое. Никто мешать не станет. Деньги считать тоже никто особенно не будет.
Это, собственно говоря, была доведенная до логического совершенства модель вертикали власти, в Чечне так эффективно себя показавшая. Кадыров ведь знал, как «сделать тихо». Может быть, в утверждении о том, что у него в кровниках половина Чечни, и есть некоторый художественный перехлест, но их вполне достаточно, чтобы облик Рамзана обогатился некоторым фатализмом.
Ведь что значит – тихо? Это значит, что любой ценой нужно «погасить» тех, кто в горах. Тех, кто помогает им в селах и в Грозном. Тех, кто может им помогать. Тех, кто знаком или в родстве с теми, кто может быть в горах, и кто может им помогать на равнине. Гасить повсеместно не в состоянии ни армия, ни милиция, тем более чужая, федеральная. Для этого нужно кое-что другое. Особенно в Чечне, в которой все друг друга знают, все про всё помнят, которая пронизана традицией, в том числе и мести.
Когда-то те же правозащитники признавались: при всей душевной простоте у Рамзана есть одно качество, которое нечеченцу понять трудно: Рамзан – чеченец. Что это значит? Это значит, что когда, скажем, федералы задерживали «мемориальцев» с очередными заснятыми ими кассетами про очередное захоронение, те звонили не кому-нибудь, а Рамзану. И он присылал своих тонтон-макутов, которые отбивали их у федералов. Понятно, что на кассетах были запечатлены злодейства федералов, от которых надо было избавляться. «Мемориальцы» оказывались в этой главной коллизии злом второстепенным и потому были очень кстати. Они все это понимали, но, лишних иллюзий не строя, отмечали: это у Рамзана искренне.
Чеченец. Но сами чеченцы и морщились. Да, Кадыров-старший и Масхадов стали врагами. Но негоже, не по-чеченски это: тому, кто в эпоху этой вражды был пацаном-курьером, оскорблять Масхадова, особенно мертвого. В общем, чеченец, но уже не совсем. Рамзан уже из другой генерации. В которой уже нет вчерашней системы ценностей – с мифической независимостью, с местью, с чем угодно еще, когда-то отчаянно гнавшим в горы с автоматом.
Идеи и вчера не слишком разделяли чеченцев, а теперь и вовсе все стерлось. Нет идей. Есть только наряд-заказ на отстрел тех, кто мешает. Контракт «по понятиям» должен соблюдаться. И чем больше гасится сегодня, тем бдительнее надо быть завтра, потому что нет друзей и врагов, выстрелить в любой момент могут в спину, а история у каждого богата событиями.
И кто знает, может быть, Алик Джабраилов, муж Заремы Садуллаевой, в процессе создания какой-нибудь очередной спасительной человеческой цепочки использовал свои старые, еще времен боевиков, связи: в Чечне очень трудно, играя в открытую, не перейти кому-нибудь какую-нибудь смертельно опасную дорогу. Не обязательно лично Кадырову. И не нужно на такое мероприятие испрашивать монаршего разрешения – среда братков, если речь не идет о чем-то принципиальном, пронизана вольностями. Кого-нибудь подозрительного забрать, убить или расстрелять Наталью Эстемирову – к принципиальным вопросам это, естественно не относится.
И это не Дагестан с его проворовавшимися чиновниками. В Чечне случилось то, что принято называть сменой элит. Вместо чиновников – братки. Не клептократия. Браткократия. В высшей степени суверенная. И объективно стремящаяся к расширению – с теми же последствиями. В зону устоявшейся модели Ингушетия уже втянулась почти окончательно. Хочется ошибиться, но что-то подсказывает: покушение на Евкурова – не последнее. Может быть, это даже будут враги Рамзана. Но, с точки зрения исследуемой модели, разница уже все равно ускользает.
