Цивилизация
Сегодняшний интерес к проблемам региональной политики не идет ни в какое сравнение с тем, что наблюдалось в начале--середине 1990-х годов. «Парад суверенитетов», превращение России в сообщество регионов, формирование административно-территориальных «управленческих бизнесов» делали взаимоотношения между центром и периферией вопросом номер один российской внутренней политики.
В эпоху «укрепления вертикали» региональная политика перестала быть вопросом выживания государства.
Сегодня она свелась к реформе административно-территориального деления Российской Федерации – проекту «укрупнение». Само же укрупнение уже успело превратиться из политического в PR-проект. Те политики и управленцы, которые уже доказали свое умение «собирать» в одно целое различные субъекты федерации, вышли в фавориты Кремля (Юрий Трутнев, Александр Хлопонин). Другие с помощью «объединительного проекта» хотят прибавить себе дополнительный политический вес и легитимность (которая при фактическом назначении глав регионов объективно стала слабее).
Как бы то ни было, но события октября 2008 года на Северном Кавказе снова чрезвычайно актуализировали проект «укрупнение». Более того, второй раз после начала его реализации (проведение референдума об объединении Пермской области и Коми-Пермяцкого автономного округа (АО) в единый Пермский край в декабре 2003 года) были публично продемонстрированы пределы «собирания земель». Кстати сказать, первый раз эффективность и целесообразность объединения субъектов была поставлена под сомнение именно на территории Кавказского региона. В апреле 2006 года маленькая кавказская республика Адыгея «отбила» проект слияния с Краснодарским краем (точнее сказать, поглощению ее одним из самых крупных и экономически мощных субъектов РФ). Тогда экономические профиты от объединения оказались менее важны, чем иррациональные этнополитические сюжеты. Сегодня ситуация двухлетней давности в чем-то повторяется.
Две подряд акции «инициативной группы по объединению Чечни и Ингушетии», проведенные сначала в станице Серноводская в день выборов в чеченский республиканский парламент, а затем в Грозном, дают основания усомниться, что это было проявлением стихийной воли народа.
Во-первых, сегодня в Чечне ни одно политическое событие, за исключением разве что диверсионно-террористических актов, не проходит без благословления первого лица республики. Впервые за постсоветский период на территории республики выстроилась властная «вертикаль», которой не было ни во времена Дудаева, ни тем паче в турбулентный период масхадовского президентства. Во-вторых, в пользу тезиса о направленности процесса говорит тот факт, что с представителями «инициативной группы» встречался спикер предыдущего созыва Народного собрания Чечни Дукваха Абдурахманов и во время этого общения одобрил «воссоединительный проект». Он особо отметил, что с помощью президента Чечни соседней республике удастся решить и проблемы безопасности, и вопросы социально-экономического развития. Впрочем, Абдурахманов – не просто видный политик, депутат и один из лидеров регионального отделения «Единой России». Нередко он озвучивает некоторые «передовые» политические идеи, которые затем поддерживаются исполнительной властью и «конструктивной общественностью». Не кто иной, как Абдурахманов, 24 апреля 2006 года уже высказывался публично за объединение двух северокавказских субъектов (в Чечне этот процесс называют «воссоединением», ссылаясь на то, что единая Чечено-Ингушская АССР существовала с 1936 года, а в 1990 году была переименована в Чечено-Ингушскую Республику).
Тогда спикер парламента Чечни назвал распад единой Чечено-Ингушетии «исторической ошибкой». Он также отметил, что объединение двух соседних республик позволит решить административно-территориальный спор (разграничение в Сунженском районе), обозначенный при распаде СССР и начале реализации «проекта Ичкерия».
Однако еще до инициативы Абдурахманова в декабре 2005 года Рамзан Кадыров (на тот момент вице-премьер правительства Чечни, но уже фактический ее хозяин) говорил о необходимости «уточнения» границ Чеченской Республики, что вызвало тревогу в соседней Ингушетии. Таким образом, «объединительная идея» появилась в Чечне далеко не сегодня, просто сейчас ей решили «дать ход».
В этой связи до конца не выясненным остается один вопрос: в какой степени чеченская элита согласовывала свой проект с федеральным центром? В 2006 году аппарат тогдашнего полпреда президента на Юге Дмитрия Козака не подтверждал своего участия в реализации этой затеи. Сегодня Кремль, как обычно, предпочитает держать паузу, что логично в условиях отсутствия публичной политики. Если проект и будет запущен, то это будет сделано в рамках бюрократической логики, а не в результате широкого экспертного обсуждения. По справедливому замечанию публициста Магомеда Ториева,
«есть основания полагать, что позиции Кадырова сегодня настолько сильны, что он при любом раскладе вправе надеяться на успех своего амбициозного начинания».
По крайней мере, многие начинания Рамзана и его соратников уже достигли результата. Для их перечисления потребовалось бы писать отдельный текст. Как бы то ни было, президент Чечни понимает, что не только он зависит от Кремля, но и федеральный центр от него, как от гаранта проекта «замирение республики». Что касается Ингушетии, то и два года назад, и сегодня ее представители не спешат «воссоединяться».
«Мы, депутаты Народного собрания Ингушетии, выражаем свое возмущение и категорическое несогласие с бредовой идеей воссоздания новой Чечено-Ингушетии. Еще раз заявляем, что эксперимент создания нового чечено-ингушского народа, как и большевистский лозунг создания новой политической общности – «советский человек», давно бесславно провалился», — говорится в октябрьском обращении ингушских народных избранников.
Скептически относится к идее объединения и экс-президент Ингушетии Руслан Аушев: «Все будут спорить, почему назначили чеченца министром, а не ингуша, почему ингуша, а не чеченца, пошло-поехало, там разбирайтесь, кувыркайтесь, сколько можете». И в этой, пожалуй, единственной точке он сходится во мнении с действующей властью в Ингушетии.
Однако помимо интересов Рамзана Кадырова, желающего усилить свое влияние на всем Северном Кавказе, перед Москвой стоят реальные проблемы в Ингушетии, ситуацию в которой сегодня можно определить как «галопирующую дестабилизацию». У Кремля есть несколько вариантов действий для преодоления дефицита легитимности. Первый – это продолжать сохранять даже не статус-кво, а его видимость (как в известном анекдоте про Брежнева, который предлагал раскачивать поезд, создавая иллюзию его движения). Этот вариант предполагает объявление новых спецопераций, «зачисток». В результате кто-то из представителей террористического подполья будет захвачен и, возможно, даже ликвидирован. Но спецоперации сами по себе не уничтожают предпосылки экстремизма, не занимаются его профилактикой. Второй путь – это признание того, что республиканская власть (а косвенно и федеральная) «провалилась». Кстати сказать, нынешняя модель формирования региональной власти позволяет решить вопрос с относительно малыми издержками. Сегодня не надо ожидать выборов, главу региона, не справившегося с обязанностями, можно заменить новым кремлевским ставленником.
Однако остается еще один вариант, то самое «укрупнение» Чечни. По справедливому замечанию политолога Андрея Серенко, «чеченские политики от Джохара Дудаева до Рамзана Кадырова всегда тяготились ингушской самостоятельностью. Грозный постоянно демонстрировал сначала Назрани, а потом Магасу свое превосходство, особый характер отношений с Кремлем, показывая ингушам ущербность их политического поведения». В этой связи проект по «воссоединению» не выглядит чересчур утопичным. Во-первых,
Кремль, увлеченный PR-противостоянием с «проклятыми 90-ми», с удовольствием откажется от такого наследия «парада суверенитетов», как раскол единой Чечено-Ингушетии.
Во-вторых, сегодня Кремль рассматривает Чечню как некий островок стабильности (хотя это не совсем так, многочисленные проблемы существуют и здесь). И потому велик соблазн «экспортировать стабильность» в самую маленькую республику Северного Кавказа. В-третьих, Кремль очень неохотно вовлекается в содержательное решение кавказских проблем. Куда проще отдать республику в оперативное управление могущественному соседу.
Однако, как известно, дьявол кроется в деталях. Эти детали в Москве видятся не слишком отчетливо. А они таковы. В самой Ингушетии еще в советские времена люди ощущали себя «младшей сестрой» в рамках единой ЧИАССР. Достаточно сказать, что на собственно ингушской территории не было даже гостиниц, не говоря уже о предприятиях индустрии, вузах. Все было сосредоточено в Грозном, и рядовыми ингушами этот город воспринимался примерно так же, как Москва большинством россиян. Во-вторых, в республике есть ощущение некоторой несправедливости по сравнению с Чечней. В ходе реабилитации депортированных чеченцев и ингушей единая автономия получила «приращение» в виде Наурского и Шелковского районов, но Пригородный район (который ингуши считают своим) остался в составе Северной Осетии. В этой связи надо трезво понимать, что Рамзан Кадыров, став главой единой Чечено-Ингушетии, самой логикой событий будет вынужден вмешаться в урегулирование осетино-ингушского конфликта и в решение проблемы спорного Пригородного района. Сам статус лидера единого вайнахского субъекта РФ заставит его это сделать. Но и не только это.
Кадыров будет вынужден решать проблему «консолидации республики» и легитимации собственной власти, поскольку чечено-ингушские отношения далеко не так безоблачны, как может показаться кому-то в Москве. Образ «врага-осетина» может стать хорошим фактором «консолидации».
А зная крутой нрав президента Чечни, с большой долей вероятности можно прогнозировать обострение ситуации в Пригородном районе, от которой Грозный ранее дистанцировался. Следовательно, конфликтные потенциалы на Кавказе будут складываться, а не вычитаться. Последствия такого развития нетрудно предсказать.
Таким образом, Кремль и Россия в целом не столько выигрывает, сколько теряет. Следовательно, пока не поздно нужно признать, что укрупнение регионов не должен превращаться в самоцель, в кампанию, как это было с пресловутой коллективизацией.
Речь в данном случае идет не о репрессивных методах, а о стремлении форсировать процессы, не слишком считаясь с издержками и затратами. Преодоление кризиса в Ингушетии чрезвычайно сложно и ограничено многими обстоятельствами. Однако одно обстоятельство уже вполне очевидно. Проблема управления регионами заключается не в их количестве, а в качестве управленческого класса, а также сильных институциональных, а не неформально-договорных основах государства.
