Цивилизация
Саммит России и Евросоюза, открывающийся 26 июня в Ханты-Мансийске, как ожидается, даст старт переговорам о новом основополагающем двустороннем договоре и является событием, вне всякого сомнения, не рядовым. Необходимость развития партнерства между РФ и ЕС очевидна.
Россия сегодня попросту не может позволить себе недружественных и тем более открыто конфликтных отношений с единой Европой, на которую приходится больше половины российской внешней торговли и экономика которой примерно в 15 раз больше российской.
Этот простой факт должен звучать одинаково убедительно и для бывших выпускников кафедр марксистской теории, и для профессионалов в подсчетах соотношения сил. А ведь следует помнить еще и о совокупности вызовов, с которыми Россия сталкивается в Азии и на Дальнем Востоке, — от отрицательного сальдо в торговле с Китаем до различного рода угроз безопасности.
Интересы Европы, в свою очередь, тоже нельзя сводить к энергопоставкам и доступу к все более емкому российскому внутреннему рынку, хотя и это немало.
Россия для ЕС — вопрос стратегический, сравнимый по масштабу только с отношениями с мусульманским миром.
Неспособность разрешить его положительным образом обернулась бы как минимум подрывом внешнеполитических позиций ЕС, а как максимум — кризисом идентичности европейского проекта как такового, поскольку без четкого понимания места России трудно очертить его границы. Однако эти общие соображения невозможно перевести на язык концептуальных документов и тем более международных договоров. Потому что стратегическое видение общего будущего отсутствует у обеих сторон, а технократическое по определению не способно его заменить.
Проблема в том, что все крупные предыдущие договоренности между Россией и ЕС достигались в рамках интеграционной парадигмы, курса скорее на объединение, а не просто на взаимодействие двух центров. Уже само установление отношений между СССР и европейскими сообществами при Михаиле Горбачеве логично сопрягалось с идеей общего европейского дома. Подписанное в 1994 году и пока еще формально действующее Соглашение о партнерстве и сотрудничестве содержит статью, пусть не выполненную и, наверное, в принципе невыполнимую, о приведении российских норм в соответствие с законодательством ЕС, то есть о вхождении России в европейскую систему правил. И в 2003 году стороны договорились о создании так называемых четырех опять-таки общих пространств в экономике и областях внешней внутренней безопасности, правосудия, а также исследований, науки и культуры.
Бюрократической инерции хватило до 2005 года, когда «общие пространства» получили соответствующие «дорожные карты». Но исторический процесс тем временем ушел в сторону. После вторжения США в Ирак в Россию хлынули большие нефтяные деньги, что коренным образом изменило внешнеполитическое мышление Москвы. Дело Ходорковского породило тезис о суверенной демократии, не нуждающейся во внешних образцах, а «оранжевая революция» — о заговоре США и Европы, нацеленном на вытеснение России из ее традиционной сферы влияния. В свою очередь, в брюссельские коридоры власти пришли представители стран Центральной Европы, имевшие гораздо менее радужные взгляды на развитие отношений с Россией, чем ЕС до своего расширения.
Интеграционная концепция, концепция европеизации России оказалась похороненной, пусть и по взаимному согласию сторон, и ничего столь же внятного и амбициозного ей на смену так и не пришло.
Сегодня «общие пространства» откровенно стагнируют, чтобы не сказать больше. О каком «открытом и интегрированном рынке» можно говорить, когда Россия принимает законодательство, целью которого является недопущение прихода иностранцев в наиболее обещающие сектора экономики, а в Европе звучат призывы разделить инвестиции на хорошие и российские? Могут ли отдельные случаи подключения россиян к миротворческим миссиям ЕС проложить дорогу к общему пространству безопасности, когда для Москвы основной угрозой опять становится расширение НАТО, на четыре пятых состоящего из членов ЕС?
Достаточно посмотреть на мытарства россиян у некоторых консульств ЕС, а с недавних пор и на мучения граждан ЕС при получении ими российской регистрации, чтобы понять, что
в сфере внутренней безопасности процесс сближения закончился после того, как счастливые обладатели дипломатических паспортов договорились о безвизовых поездках друг для друга.
А о едином пространстве исследований и науки лучше всего спросить преподавателей из отделений Британского совета или ученых из Европейского университета в Санкт-Петербурге, для которых грант Еврокомиссии обернулся неприятностями.
О том, насколько изменился к худшему взаимный имидж партнеров, писать вообще не имеет смысла. Что и понятно, поскольку темами для комментариев в последние годы становились почти исключительно конфликты — от дела Литвиненко до польского «мясного» вето, от кризиса вокруг таллинского памятника воину-освободителю до проблем западных энергетических компаний в России и т. д.
Более важно, что имиджевые оценки перекочевали в категорию политического анализа и с их учетом будут приниматься решения. Россия больше не рассматривает ЕС как преимущественно партнерское образование (в отличие от НАТО), поскольку его действия в рамках европейской политики соседства действительно ведут к образованию некоего внешнего по отношению к России круга солидарности. А раз так, то Брюссель следовало бы обойти или ослабить, тем более что среди членов ЕС раз за разом находятся страны, готовые поставить свои индивидуальные интересы выше интересов всего союза.
Но и в Европе ужесточение подхода налицо. Во-первых, переоценке подверглась роль энергетического фактора.
Россия сегодня выглядит не только как поставщик сырья, но одновременно и как барьер на пути доступа к ресурсам других регионов. Как собака на сене, которая, не развивая месторождения сама, не пускает к ним внешних инвесторов.
Европа также осознала, что ее собственная энергетическая безопасность начинается с безопасности внешних государств-транзитеров, как, например, Украина.
Во-вторых, Россия стала открыто восприниматься как проблема для внешней политики ЕС применительно к третьим странам. В апреле этого года еврокомиссар по вопросам внешней политики Бенита Ферреро-Вальднер, ссылаясь на российский мораторий на участие в Договоре по обычным вооруженным силам в Европе, жесткую линию Москвы по Косово и ее выход из режима торговых санкций в адрес Абхазии, прямо заявила, что тенденция к односторонним действиям России является «вызовом, на который мы должны найти ответ». И это высказывание дипломата.
И, наконец, лежащие в основе всего расхождения по вопросу о пресловутых европейских ценностях. Конечно же, оснований предполагать, что европейские страны и тем более европейский бизнес поставят либеральные свободы граждан чужой страны выше собственных прагматических интересов, по-прежнему нет, как их не было в 2004 году, когда разница в ценностных ориентациях России и ЕС впервые стала объектом серьезного внимания европейских институтов. Но сегодня вопрос приобрел инструментальное звучание. Заключить договор о стратегическом партнерстве без упоминания общих ценностей европейцам трудно, тем более что аналогичный пассаж содержался в предыдущих соглашениях с Россией. Но не менее трудно и подписать текст, не соответствующий действительности, хотя бы уже потому, что надеяться на его ратификацию во всех 27 национальных парламентах бессмысленно.
Как переговорщики будут искать ответы на все эти вопросы, сегодня предсказать невозможно. Ясно одно.
Переговоры о новом соглашении с ЕС станут одновременно поиском нового стиля российской внешней политики периода Дмитрия Медведева.
Если сбудется пророчество Владимира Путина о том, что новый президент будет не меньшим националистом, чем он сам, прорыва ожидать сложно. Но, вспоминая о предвыборных лозунгах нынешнего главы государства — инновации, инвестиции, инфраструктура и институты, — пока еще хотелось бы надеяться на более благополучный исход.
Автор — директор российской программы Финского института международных отношений.
