Цивилизация
Историческое знание, с одной стороны, должно быть свободно от идеологического давления и текущих политических интересов, с другой стороны, истории следует подтверждать общие для народа ценности.
Заведующий кафедрой истории России средневековья и раннего нового времени РГГУ Александр Каменский в интервью «Газете.Ru—Комментарии» продолжает дискуссию о роли истории.
— Александр Борисович, от чего зависит способ и острота восприятия прошлого в разных странах?
— В различных культурах существуют разные традиции восприятия прошлого. В специальной литературе можно встретить, например, утверждения, что русским и некоторым другим народам восточной Европы свойственно более острое, чем на Западе, ощущение зависимости сегодняшнего дня и дня завтрашнего от прошлого. Западный человек не ощущает такой детерминирующей роли прошлого, он в гораздо большей степени ориентирован на будущее. В основе подобного отношения к прошлому лежит формирующаяся с эпохи Возрождения вера в то, что человек сам хозяин своей судьбы.
Более того, в последние десятилетия на Западе под влиянием постмодернизма складывается, как сейчас принято говорить, релятивистское отношение к прошлому.
Довольно широкое распространение получило представление о том, что наши знания о прошлом не точны, узнать, как «было на самом деле», невозможно, поскольку всякий, кто пишет об истории, всего лишь создает собственную версию прошлого.
В результате в обществе зачастую сосуществуют разные версии прошлого, которые воспринимаются не более как забавные истории. У нас в стране принципиально иная ситуация. Споры о прошлом у нас не менее остры, чем споры о будущем.
— У нас история — часть текущей политики. От чего зависит место исторического знания в общественном сознании?
— Повсюду и всегда власть сознавала политическое значение образа прошлого, истории, и старалась использовать ее для формирования выгодных ей идеологических установок. В последние пару десятилетий, пожалуй, еще яснее, чем прежде, стало очевидно, что знание прошлого имеет принципиальное значение для формирования индивидуальной и коллективной идентичности, которая, в свою очередь, в значительной мере определяет социальное поведение людей. Эта проблема особенно актуальна для многих постсоветских, посткоммунистических стран, где идут сложные, болезненные и очень противоречивые процессы формирования заново государственности и национальной идентичности. В связи с этим обостряется борьба вокруг истории, или, как сейчас принято говорить, борьба за присвоение прошлого. Разные политические силы пытаются создать свою версию прошлого и навязывать ее обществу.
Но споры о прошлом, сколь бы ожесточенными они ни были, как правило, ни к чему не ведут; консенсус и общественное согласие не достигаются. Да и постоянное акцентирование внимания общества на интерпретации событий прошлого вряд ли способствует не только лучшему пониманию истории, но, что важнее, успешному движению вперед. Иногда возникает ощущение, что наше общество пытается идти вперед с головой, вывернутой назад.
Гораздо эффективнее, мне кажется, было бы выявить своего рода опорные точки исторической памяти, по которым в обществе нет особых разногласий (а такие точки, безусловно, есть), и на их основе формировать общенациональное согласие.
Это не означает, что не нужно обсуждать болезненные проблемы прошлого. Просто необходимо понять, что проблемы истории и интерпретации прошлого невозможно решить с помощью телевизионных ток-шоу и столь модного нынче электронного голосования. К примеру, реальная роль Сталина в нашей истории не изменится от того, сколько человек проголосует за него как за злодея, а сколько как за героя. Точно так же можно сколько угодно говорить с экрана телевизора, в том числе привлекая ученых-историков, что Российская империя и Советский Союз являли собой образец дружбы народов, но гораздо важнее, как ощущали это сами народы, составлявшие эти политические образования.
В этом смысле интересный пример дают Соединенные Штаты Америки.
Там школьное образование устроено таким образом, что в результате каждый американец помнит некие базовые факты, касающиеся истории своей страны.
И это, прежде всего, те факты, которые связаны со становлением современной американской политической системы и ее идеологических основ, тех ценностей, на которых основано современное американское общество. Например, во всех социологических опросах американцы самым выдающимся президентом называют Авраама Линкольна, потому что Линкольн отменил рабство. Всякий американец знает, кто такой Мартин Лютер Кинг, и что он имел в виду, когда сказал: «У меня есть мечта». Они могут путаться в хронологии, но опорные точки, которые формируют национальную идентичность, они знают твердо. Но подчеркну: это те точки, которые формируют гражданское сознание.
Соответственно, в нашем случае все зависит от понимания того, какое общество мы хотим построить, на каких ценностях оно будет основано.
Условно говоря, в одном случае нам надо добиваться, чтобы каждый россиянин непременно знал содержание реформ Александра II, а в другом — уваровскую триаду «православие – самодержавие – народность». Однако и в том, и в другом случае знание соответствующих дат, по большому счету, носит факультативный характер.
— Как соотносятся массовые представления о прошлом с, условно говоря, академической наукой?
— Представления об истории, знания по истории, принятые в научном сообществе, или, иначе говоря, экспертное знание о прошлом, основанное на данных исторической науки, всегда отличается от того, что существует в обществе и у власти. Необходимо иметь в виду, что, как убедительно показано в работах Ирины Савельевой и Андрея Полетаева, существуют разные формы знаний о прошлом. (Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом: теория и история. Т.1. М., 2003; т.2. М., 2006). Научное знание – это лишь одна из таких форм, причем возникшая позже других. Значительная часть исследователей сегодня склонна считать, что становление исторической науки произошло только во второй половине XIX века.
Безусловно, в любом обществе существуют значительные различия между массовыми представлениями о прошлом и экспертным знанием. Массовые представления в наши дни формируются под влиянием целого ряда факторов и источников. Это и школьное образование, и художественная литература, и кино, и телевидение, и интернет, и семья, и церковь, и т. д. Россия в этом смысле не представляет никакого исключения. При этом массовые представления о прошлом везде и всегда по своей природе мифологичны. Это не целостная картина прошлого, на которой можно разглядеть все детали, подробности, взаимосвязи и противоречия, а скорее некий обобщенный образ или набор эмоционально окрашенных образов с, как правило, однозначными ценностными характеристиками.
Научное же знание предполагает противоречивость и неоднозначность событий прошлого, оно признает многофакторность исторического процесса, роль в нем отдельных личностей и случайностей, существование в прошлом нереализованных альтернатив.
— Что тогда предполагает знание истории обычным человеком?
— Довольно сложно ответить на вопрос: что значит знать историю? Если исходить из традиционной для нашей страны системы преподавания истории, то знание истории – это знание совокупности сведений из школьной программы. Однако эти сведения не охватывают все, что известно о прошлом. Они являются результатом определенной селекции, отбора, осуществленного некими людьми на основе их субъективных представлений о том, что «важно», а что нет. Так, например, еще 20 лет назад считалось, что нужно непременно знать даты всех партийных съездов, количество присутствовавших на них делегатов и повестку дня. Сегодня это уже не актуально. Во-вторых, в итоге все равно остается такое количество событий, фактов, имен, дат по отечественной и всемирной истории, что выучить и действительно «знать» все это совершенно невозможно. Тем более что количество «важных» фактов и событий увеличивается с каждым прожитым днем. В лучшем случае в голове школьника остается какая-то часть, причем зачастую это не организованное, не системное знание, а просто набор не связанных между собой «фактов». Но самое главное это то, что если человек помнит даты правления того или иного русского царя, а также еще 150 дат из школьного курса, то это вовсе не означает, что он знает историю и, главное, понимает существо исторического процесса. Главный порок подобной системы, на мой взгляд, в том, что наша школа не учит думать об истории. Между тем, история, как и любая другая школьная дисциплина, на мой взгляд, должна прежде всего учить думать и понимать.
Мне кажется, что целью преподавания истории должно быть формирование общих представлений об историческом процессе, о взаимосвязи и взаимозависимости событий и явлений прошлого.
Иначе говоря, цель преподавания истории – это обучение историческому мышлению, т. е. способности видеть и понимать связь сегодняшних событий с прошлым, понимать, что все, с чем мы сталкиваемся в сегодняшней жизни, не берется ниоткуда, но оно порождено прошлым. С другой стороны, способность «мыслить исторически» означает и понимание временного характера всякого явления, с которым мы сталкиваемся. Историческое мышление избавляет от катастрофического видения настоящего; оно дает понимание того, что вся история человечества – это, по существу, опыт преодоления и решения возникающих проблем.
Беспроблемного, бесконфликтного общества не существует и не будет существовать никогда, но история учит, что человечество в состоянии решить все возникающие перед ним проблемы.
В этом, собственно, и состоит, на мой взгляд, главный урок истории.
— О чем говорит популярность исторических концепций Анатолия Фоменко?
— У нас действительно популярны труды Фоменко и его сторонников. Иногда это явление трактуется как свидетельство массового невежества, как признак деградации общества, потому что содержание этих трудов никак не соотносится с научным знанием о прошлом. Но мне кажется, что в этом, как ни парадоксально, есть и нечто положительное. Популярность теорий Фоменко свидетельствует о том, что постепенно и в нашем обществе формируется немного иное отношение к прошлому.
Ведь если человек принимает фоменковскую версию, то он как бы освобождается от детерминирующего давления прошлого, которое влияет на принятие решений сегодня.
Но пример Фоменко показателен и еще в одном отношении. Несколько лет назад в одном американском университете я рассказывал тамошним историкам о состоянии нашей исторической науки и упомянул о Фоменко. Коллеги заинтересовались, и один из американских историков заметил, что, кажется, у них тоже есть что-то подобное. Эта фраза показательна тем, что в Соединенных Штатах, а возможно, и в других странах есть свои Фоменко, но это не имеет никакого отношения к исторической науке. У нас в книжных магазинах книги Фоменко стоят на одной полке с научными исследованиями в разделе «история». На Западе они будут стоять на полке с наклейкой fantasy.
Все это имеет непосредственное отношение к положению исторической науки в обществе. На Западе существуют специальные исторические телевизионные каналы, издается множество исторических журналов, в т. ч. популярных, но одновременно с этим историков гораздо меньше, чем у нас, зовут на телевидение и радио, меньше берут интервью и пр. Историческая наука в большей степени воспринимается там именно как наука, как сфера профессиональной деятельности, которая, как и всякая иная наука, существует для производства нового знания, отнюдь не содержащего готовых ответов на сложные вопросы.
Иначе говоря, отношения между исторической наукой и обществом строятся таким образом, что общество берет у науки то, что ему нужно, но наука при этом не рассматривается в качестве некоей прикладной области, существующей лишь для непосредственного обслуживания общества.
Поэтому она гораздо меньше подвергается идеологическому и политическому воздействию.
Беседовал Евгений Натаров
