Цивилизация
В Доме фотографии проходит выставка «Московская эпоха пикториальной фотографии». Попросту — экспозиция снимков старых русских мастеров, которые теперь назвали бы гламуром. Это, скажем, ню Александра Гринберга или томные композиции Свищева-Паола. То были далекие времена первого упоения фотографическими играми и фокусами, манипуляциями со светом и техническими приемами обработки негативов и отпечатков, нынче кажущимися наивными и трогательными, всякие там гуммиарабик или трехцветный бромойль. Иначе говоря, тогда в моде было, чтоб искусно и красиво. За эту самую искусность и красоту в суровые советские времена те из мастеров-пикторианцев, кто дожил до сталинского расцвета, поплатились кто свободой, кто жизнью. Собственно, вменялась фотографам именно аполитичность, тяга к искусству для искусства, приверженность высокому и вневременному взамен актуального и боевого, агитационного, что было уже вызовом. Вовремя свернул с этой пагубной дорожки лишь Родченко, тоже начинавший в этом духе, но позже и он пострадал, но уже за формализм.
Эта оппозиция — высокое — полезное, истинное — профанное, духовное — развлекательное — всегда так или иначе, с одной стороны, терзала души художников, с другой — воодушевляла их гонителей, но, разумеется, особого накала достигла в прошлом атеистическом веке в странах упрощенного государственного устройства, будь то идеологические диктатуры или диктатуры массового потребления. То есть в России и Америке прежде всего. Здесь Глазунов — там Уорхол, здесь утешительные комедии Гайдая — там вестерны и боевики с героями, любым путем зарабатывавшими свой миллион. Причем Глазунов и Уорхол поставлены рядом недаром, они оба рефлексировали по поводу массового потребления, духовного или вещного, оставаясь при этом внутри массовой культуры. Все это понятно, но забавно другое.
Эта вечная оппозиция в век восстания масс потеряла статус противостояния «нерукотворное — кустарное», «высокое — развлекательное», «классическое — сиюминутное», но стала спускаться вниз, в само массовое искусство.
То есть удешевление высоких образцов привело к тому, что и внутри китча оказались разные этажи. Скажем, внутри нынешней российской поп-музыки есть вполне осознаваемая адептами непреложная разница между, скажем, духовной Земфирой и совсем уж попсовой Жасмин. Для внешнего наблюдателя это довольно забавно, если, конечно, он не слушает радио «Шансон» и совершенно не в состоянии отличить качественный рэп от некачественного, попсу хорошего вкуса от дурновкусной.
Вещи, слишком хорошо написанные, сыгранные, нарисованные, стали просто выпадать из потребления и рассмотрения, становясь образчиками устаревшего вкуса. Они на передовой нынешней культуры как бы сделались не нужны вовсе, раз животворная для любого искусства оппозиция высокое — низкое перестала работать в прежнем ее виде. То есть наверху исчезли критерии, пирамида прежних иерархий встала на попа, верхом оказался прежний низ, и все, что числилось по разряду настоящего, оказалось в прошлом, вышло из моды, осталось придавлено искусством для масс, ушло в подполье. Творцам высокого осталось эзотерическое самоощущение, они оказались андерграундом. Повторю, что речь идет, конечно, не о Европе.
<1>Оппозиция «подлинное — профанное» в Штатах и в России в сфере поп-культуры сегодня разрешается просто — масштабом. Рядом с дорогостоящими огромными инсталляциями Кабакова или Кулика, разумеется, проигрывает домашнее рукоделие, скажем, Мамышева-Монро. Есть и еще один критерий настоящего кроме дороговизны и пространственного гигантизма — долготерпение. Скажем, хэппенинг, длящийся много суток, выигрывает рядом с любым флэш-мобом, хотя и здесь нужно знать меру. Конечно, существенно и то, насколько остроумна и провокативна задумка и сколь качественно промышленное исполнение, сколь хорош декор и дизайн, каково качество материала, но это уже лежит в правилах игры — показывать нечто ожидаемое, дешевое и небрежное коммерчески заведомо бессмысленно. Потому что, разумеется, все это не могло бы существовать и сиять без рынка, а значит, без спонсоров, без критического пиара в прессе и обслуживающего персонала в лице искусствоведов-интеллектуалов.
Здесь налицо еще один парадокс: это сугубо массовое, как Церетели, искусство несет себя именно как эзотерическое, проекты, поглощающие огромные деньги, объявляются авангардными, то есть по умолчанию бедными и минималистскими, художники, развлекающие толпу на площадях, считаются самыми современными.
Собственно, с этим ничего не поделать, да и делать не надо: мы дошли до того момента духовной истории человечества, что не только искусство делается для масс, но сами массы творят искусство и любой желающий может раскрасить себе яйца и выйти на площадь. И что ж плохого в том, что находятся люди, которые готовы платить деньги, чтобы посмотреть, как десяток артистов, стебясь, расписывают белый муляж коровы или голую бабу, что послушать концерт на самоварной трубе собираются полные залы — в конце концов, они лишь невинно и модно проводят время. Только не надо говорить, что этот балаган не чисто развлекательная акция, что он обогащает собой анналы мирового искусства. Это всего лишь ловкая ярмарочная торговля и, можно быть заранее уверенными, вполне прибыльная. На этом фоне повсеместного карнавала и нескончаемого феста странно видеть, что тысячные очереди выстраиваются, чтобы увидеть в ГМИИ имени Пушкина, скажем, малых голландцев, привезенных из Амстердама. А абонементы на концерты классической музыки раскупаются на месяцы вперед. То есть высокое подполье весьма населено и тоже пока еще не вышло из моды.
Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru-Комментарии».
