Цивилизация
На этой неделе в Москве состоялось открытие двух небольших выставок под слишком громким названием «Неделя Феллини». Одна в ГМИИ им. Пушкина, другая в «Галерее на Солянке». Обе экспонируют фотографии «о Феллини» — со съемок и из жизни, обе демонстрируют рисунки. Первая — карикатурного свойства (автор в молодости начинал как карикатурист), вторая — эротические рисунки, причем на вторую не пускают детей (женщины с очень большими задами и грудями, куда мужчине еще надо карабкаться, и вполне античные группы, занимающиеся групповым сексом).
Конечно, самая непритязательная почеркушка гения дорога сердцу его адептов: хранятся же бережно счета, подписанные Пушкиным, издаются рабочие рисунки Эйзенштейна, бережно собираются коллажи Параджанова, смеха ради исполненные из конфетных оберток. Но все это, кажется, важно лишь для родственников, друзей, знатоков и архивариусов культуры. Широкой публике, как правило, все эти милые пустяки, все эти мимолетные следы гениев, как говорится, по барабану. Это и понятно — многие не успевают «Онегина» дочитать до конца, а посмотреть все фильмы Феллини вообще немалый труд — тут уж не до черновиков и рисуночков на салфетках, выполненных в траттории. Но, тем не менее, выставки эти вызвали самый теплый интерес именно что широкой публики, а не одних киноведов. И не только потому, что рисунки хороши — кстати, об этом свидетельствует чудный фильм пластичнейшего аниматора Хржановского по этим рисункам, здесь же демонстрирующийся на видео. Но потому еще, что само имя Феллини для нас больше, чем просто хорошее, пусть гениальное, кино, и оно остается актуальным в России в большей мере, чем в Италии — там эта фигура уже прочно занимает свое место в пантеоне.
С одной стороны, Феллини для нас, русских пуритан, — недоступная мечта. Мечта о яркости, свободе, телесности, фантазии и просто о средиземноморском умении радоваться жизни.
Конечно, в том, что мы другие, виноват отчасти наш климат, а не только власти, но на самом деле внутренняя несвобода, подмороженность, скованность канонами, склонность к морализаторству и литературщине вообще присуща нашей культуре. Из этих пут у нас пытался выпрыгнуть один лишь Пушкин с его арапской кровью, поэтому он и остается «нашим всем».
Но есть и другая, более важная, на мой взгляд, сторона. Не будем пересказывать отечественные перипетии, связанные с фильмами Феллини, все общеизвестно — героическая победа Григория Чухрая на давнем Московском кинофестивале над чиновничеством от культуры и т. д. И даже музыка Нино Рота из «8 1/2» после этого помнится нам не хуже, чем марши Дунаевского. Феллини у нас, конечно, не «все», но как бы половина «всего». Интереснее вспомнить, как и отчего он к нам привился.
Первым его фильмом на советских экранах были «Ночи Кабирии». И сразу следом — «Они бродили по дорогам», так называлась в нашем прокате лента «Дорога». Дело происходило в начале 60-х. Впору задуматься, отчего в строгом советском прокате появились эти шедевры. Зачем было начальству тратиться на фильм о жизни римской проститутки, если не считать, конечно, что сама тема проституции вообще для русской культуры канонична? Тем более что все последующие ленты не были куплены — ни «Сладкая жизнь», ни «Джульетта и духи», ни, конечно же, «Казанова».
Понятно, все эти ленты были слишком плотскими, но дело отнюдь не только в этом. И даже не только в том, что поздние не были в традициях «гуманистического реализма», не говоря уж о социалистическом, и не были социальны. А те, ранние, лежали в русле итальянского неореализма, который в России был так понятен и близок самому неискушенному зрителю. Важно, что они были именно кино, а не экранными литературными новеллами. Именно здесь, кажется, проходила охраняемая граница.
Советская власть стерегла отнюдь не только свои идеологические мифологемы, но пуще глаза берегла свои эстетические пристрастия.
<1>Причем если в первом случае народ и партия отнюдь не были едины, то в другом сливались в объятьях. Я помню, как перед еще не запрещенными сеансами в «Повторке» фильмов Паражданова в зале звучал голос диктора: мы заранее приносим извинения за то, что многое будет непонятно. Это показательно: речь шла о «Цвете граната».
Бедность русской визуальной культуры, пластическая нищета известна, но это не единственная причина непонятности для русского зрителя фильмов того же Параджанова или Иоселиани. Плохо воспринималась сама поэтическая ткань картины, если она не была натянута на ясный и устойчивый каркас сюжета. Это, кстати, подтверждается тем, что робкие попытки снимать именно кино — скажем, «Человек идет за птицами» или «Древо желаний» — в конце 70-х критика окрестила специальным термином «поэтическое» кино — то ли по наивности, то ли спасаясь от гнева начальства. А может быть, впрочем, из страсти к рубрикации. Но факт остается фактом: кино пластическое, визуальное требовало извинений, объяснений, его выделяли в отдельную категорию. Что, вообще говоря, странно: были ведь у нас и Пудовкин, и Довженко, но, как говорится, каток истории стер способность восприятия такой поэтики.
Феллини в свое время в полной мере вернул нам именно кино.
Не прекрасные «Летят журавли» или «Чистое небо», а кино как таковое, ни «историческое», ни «гражданское», ни еще там какое-то. И именно поэтому в русских сердцах ему стоит памятник побольше, чем в любом их пантеоне. И именно поэтому, что бы его нам ни показали, хоть стоптанные башмаки, мы воспримем это с благодарностью.
Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru-Комментарии».
