Цивилизация
Это было как раз между пятнадцатым просмотром фильма про Чапаева с «Веселыми ребятами» и еще не появившимися на наших экранах фильмами про пиратов ХХ века. То есть мне, как представителю моего собственного поколения, тогда далеко еще не достигло шестнадцати лет. Это обстоятельство было существенным, поскольку на фильмы с чапаевской стрельбой до шестнадцати лет пускали совершенно свободно, а вот на фильмы с американской ковбойской — отчего-то нет. Хотя в фильме «Великолепная семерка», американского ремейка японских «Семи самураев», секса было еще меньше, чем позднее в СССР, а если сказать точнее, то нам в наши тринадцать лет секс на экране был и даром не нужен, когда там творилось столько чудной стрельбы из револьверов «Смит энд Вессон». Мы проникали туда поверх всяких контролерских барьеров, мы смотрели этот фильм ровно столько раз, сколько его показывали в кинотеатре «Прогресс». Вся семерка действительно беспрерывно палила из своих прекрасных пушек, благородно защищая каких-то мексиканских крестьян от их же мексиканских бандитов. Получая за это благородный оброк, по-видимому несколько меньший, чем тот, который с пейзан брали лихие люди. Кстати, этот момент немало нас удивлял, потому что советские чапаевцы стреляли по белым совершенно бесплатно, из одной лишь приверженности коммунизму.
Предаться этим ностальгическим воспоминаниям меня заставила встреча с довольно необычным человеком. Он называет себя Сол Бриннер и является сыном того самого Юла Бриннера, который и был атаманом той самой великолепной семерки. Повидать его меня пригласил московский филиал американского Kennan Institute. Собрались с десяток ученых дам, которые в разное время получали стипендии от вашингтонского института, то есть являлись моими fellows. Не знаю, смотрели ли они в свое время «Великолепную семерку», но с неподдельным вниманием выслушали трехчасовую лекцию этого парня. Который, вообще говоря, предпочитал говорить или о самом себе, или о своем прадедушке. А как раз об отце говорил довольно скупо, слегка небрежно объяснив нам, что он все о нем написал в книжке, которая вышла по-русски в Москве и по-английски в Нью-Йорке вполне одновременно.
Но даже то, что он сказал, сильно расходилось с тем, что я до сих пор слышал о Юле Бриннере и читал в разных мемуарах. Скажем, Бриннер-junior много говорил о том, что его прадед, который тоже был Юлий Бриннер, основал город Владивосток. Но ничего не сказал о том, что его отец, будущий прославленный американский актер, будучи якобы швейцарцем, учился в русской эмигрантской гимназии в Харбине под именем Юрий Бринев, о чем сообщает, скажем, писательница Наталья Ильина в своих воспоминаниях. Тогда же в Харбине обретался и Александр Вертинский, выступал в ночных ресторанах и даже открыл собственное кабаре, но очень скоро прогорел, женился на будущей матери двух прелестных сестер и реэмигрировал в Россию, тогда уже СССР. Младший Бриннер очень скупо рассказал и о том, что его отец уже в юности научился довольно прилично играть на цыганской семиструнной гитаре, исполнял цыганские песни и позже в Париже зарабатывал себе на кусок хлеба этим почтенным ремеслом. А между тем в юности у меня была пластинка, на которой Юл Бриннер распевал цыганские романсы на пару с Алешей Дмитриевичем. Я берег ее как зеницу ока, но, увы, все, что мы особенно тщательно бережем, куда-то непоправимо девается.
Глядя из сегодняшнего дня, крайне трудно сказать, кто позволил советским прокатчикам в хрущевские годы приобрести американский вестерн с русским эмигрантом в главной роли. Но это фантастическое событие имело место, и для мальчиков моего поколения отнюдь не актер Урбанский, рубивший дрова в фильме «Коммунист», а именно этот американский ковбой стал предметом полуобморочного обожания и тщательного подражания. Подражали , конечно, не его манере сдвигать ковбойскую шляпу на глаза и носить джинсы. Этому подражать было невозможно, потому что ни джинсов, ни шляп у нас тогда в обиходе не водилось.
Подражать пытались его невозмутимости, но поскольку нам, русским мальчикам, невозмутимость была совсем не по плечу, то больше всего подражали его походке.
И, конечно, втайне мечтали быть такими же бесстрашными и благородными. А поскольку это все нравилось нашим девочкам, то не исключено, что хоть немногое из этого арсенала у нас выходило, ну, может быть, на полпроцента… А теперь я хочу высказать соображение несколько фантастическое. Этот образец для подражания так явственно отличался от наших наставников, от комсомольских болтунов и даже от простого улыбчивого русского парня Гагарина, был настолько определенно несоветским и настолько явственно свободным, что, быть может, эта любовь к нему многих заставляла быть сначала диссидентами, потом внутренними эмигрантами, а потом, быть может, и подготовило перестройку…
<1>Я смотрел на этого парня, говорящего на русском только слово «здравствуйте», и то с запинками, и задавался вопросом: знает ли он что-нибудь обо всем этом? То есть, конечно, он что-то слышал о том, как мы здесь рвались к свободе, но ведает ли он, что, как и во многих странах третьего мира, здесь, живя в СССР, мы не просто учились шикарной манере засовывать большие пальцы в передние карманы туго облегающих штанов, но учились непокорности. Мы ждали перемен, как несколько позже пел Цой, хотя, конечно, еще не знали, что отнюдь не всякие перемены приведут нас к лучшему. Конечно, даже самый прекрасный фильм никого еще не воспитал и в конечном итоге ничему не научил. Порывы помогать неимущим и немощным чаще всего так и оставались благими намерениями.
Но ведь порывы-то были, и, может быть, хоть на грамм мы сделались более великодушны, чем были бы без героя Бриннера.
И может быть, еще не поздно, может быть, мы еще не совсем очерствели сердцем и, может быть, мы еще взглянем с доброй улыбкой в лицо своего ближнего. И положим в его протянутую руку не камень, но красивый ароматный цветок.
Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газета.Ru-Комментарии».
