Цивилизация
Затяжная дипломатическая битва между Москвой и Евросоюзом ожидаемо закончилась ничем. Соглашение о партнерстве и сотрудничестве все равно будет распространено на десять новых членов ЕС, и ничего путного выторговать в обмен на этот формальный акт Москве пока не удалось.
Главным элементом стратегии Москвы в тяжбе с евробюрократией стали пресловутые «14 претензий» Кремля. Московское нетерпение по поводу упрямства и негибкости ЕС, стремления Брюсселя навязать нам свои социал-бюрократические нормы прорывалось давно.
Замысленная в ответ чапаевская стратегема состояла в политизации экономических вопросов и увязывании разнообразных элементов российско-европейских отношений в единый узел, с последующим разрубанием оного.
Приближение 1 мая лишь придавало решимости. Было ясно, что распространять СПС на новых членов Евросоюза все равно придется, но, пригрозив Брюсселю отказом, казалось, еще возможно было в последний момент ущемить супостата и добиться решения всех спорных вопросов разом. Разворошить европейцев удалось — но и только. Глава Еврокомиссии Романо Проди привез с собой в Москву на прошлой неделе всех комиссаров, имеющих хоть какое-то касательство к отношениям с Россией, но разрубать узел отказался, и после продолжавшейся в два раза дольше запланированного вечерней встречи в Ново-Огареве президент Путин не счел даже нужным выйти к журналистам.
Основные спорные вопросы хорошо известны: Россия требует от ЕС гарантий защиты прав русскоязычных меньшинств в Латвии и Эстонии, а также льготных условий провоза грузов в Калининград и обратно по территории Литвы. Брюссель, в свою очередь, требует от Москвы ратификации Киотского протокола и принятия формальных обязательств уравнять внешние и внутренние цены на газ.
На самом-то деле переговоры в Москве прошли довольно успешно, и стороны пришли к компромиссу по многим вопросам — то есть по тем, где компромисс вообще возможен.
Без лишней шумихи сторонам, похоже, удалось договориться по доступу на отечественный рынок услуг и тарифам на импорт авиатехники после вступления России в ВТО. Еще целый ряд подобных же вопросов, вроде объемов будущих российских сельхозсубсидий или доступа на отечественный банковский рынок, также принципиально решаемы: применительно к ним оптимизм Романо Проди, пообещавшего завершение переговоров о вступлении Москвы в ВТО к майскому саммиту Россия — ЕС, выглядит вполне правдоподобным. По сути, нерешенными остались лишь те проблемы, которые не могут быть решены в принципе. Переговоры по ним совершено бесполезны — в том смысле, что сколько бы доводов ни приводили стороны, никакого промежуточного, компромиссного решения по ним быть не может; надеяться можно лишь на политическое решение той или иной из сторон в одностороннем порядке снять свои требования с повестки дня.
Российские требования по Калининграду и Прибалтике уже фактически отправлены в мусорную корзину. Брюссель, собственно, с самого начала относился к ним довольно хладнокровно: «евробюрократы» заявили, что «это невозможно, потому что это невозможно», и держались своей позиции до конца. Такой результат был вполне предсказуем, так как в первом случае речь шла о претензии на экстратерриториальность, во втором — вообще о праве на вмешательство во внутренние (уже) дела ЕС. Требования Москвы можно считать обоснованными или не очень, но для Брюсселя они сводятся к предоставлению исключительного права, к изъятиям из установленного правового и бюрократического порядка.
В случае с Калининградом это означало бы, что Россия может выдвигать некие условия присоединения Литвы к Евросоюзу, и Брюссель, конечно, никогда не допустит даже намека на подобную видимость.
Еще менее приемлемы для европейцев требования специальных гарантий защиты прав русскоязычных меньшинств в Эстонии и Латвии, поскольку со вступлением этих государств в ЕС речь идет уже не о требовании к Брюсселю принять некие меры в отношении третьих стран, а о праве вмешательства в его внутренние дела. В этой ситуации неясно, какую вообще международно-правовую форму хотел бы придать этим гарантиям Кремль: очевидно, что ни о каких формальных обязательствах (за невыполнение которых Москва могла бы спросить с Брюсселя), ни о каких формальных механизмах реализации таких гарантий речь сегодня не может идти.
Таким образом, из всего сложного клубка проблем на столе, по сути, остался лишь вопрос о согласии ЕС на вступление России в ВТО, обусловленный согласием Москвы ратифицировать Киото и либерализовать рынок газа, — все остальные экономические разногласия принципиально разрешимы (несмотря на ощутимое давление отраслевых лоббистов). Начиная с прошлой осени Брюссель отчаянно сигнализировал о готовности на компромиссный вариант по газу, но Владимир Путин явно рассматривает судьбу «Газпрома» в сугубо политической, а не тарифно-экономической плоскости, и потому переговорщикам дан наказ стоять насмерть, но не допустить включения реформы «национального достояния» в перечень наших обязательств при вступлении в ВТО.
Вопрос о Киото сейчас остается наиболее острым. Оговоримся сразу, что как таковой он не имеет для России никакой самостоятельной цены в долларах (а вернее, евро) — в том смысле, что и обещанные прибыли от продажи российских квот на выбросы парниковых газов, и потенциальный урон развитию отечественной промышленности равно эфемерны.
Другое дело, что недопустима и опасна сама постановка вопроса, при которой решение экономических вопросов (вступление в ВТО) обуславливается не просто политической уступкой, но отказом страны от своего суверенного права подписывать или не подписывать международное соглашение.
Дав слабину раз, Москва создаст опасный прецедент, поощряя ЕС к дальнейшему навязыванию нам своих социал-бюрократических норм. Впрочем, справедливости ради надо признать, что Брюссель платит нам нашей же монетой: решение жестко увязать переговоры по Киото с переговорами по ВТО там приняли совсем недавно и в ответ на попытку Москвы обусловить решение экономического вопроса (расширение Соглашений о партнерстве и сотрудничестве) политическими уступками (по Калининграду и правам русских в Прибалтике). Но и это, однако, лишь часть правды. Другая ее часть состоит в том, что для Брюсселя успех Киото гораздо важнее, чем для Москвы.
Непристойная настойчивость Еврокомиссии объясняется и электоральной популярностью экологической тематики в Европе, но еще больше — политическим влиянием «зеленых», давно переставших быть уличными маргиналами вроде хиппи и накрепко окопавшихся в брюссельской бюрократии.
А это значит, что вопрос можно временно отставить в сторону, но вовсе забыть — вряд ли.
Что же в сухом остатке? Стратегия политизации и объединения всех проблем в единый клубок не сработала, чапаевский прорыв не состоялся. Игра Москвы на обострение привела к заметной активизации переговорного процесса вообще, но не принесла каких-то заметных успехов. Более того, политические требования Москвы (Калининград и Прибалтика) уже, по сути, забыты, а вот аналогичные требования Брюсселя (газ и Киото) в той или иной степени остаются на повестке дня. В дипломатическом арсенале есть, конечно, немало приемов сохранения мины при плохой игре. Именно к ним вероятно, и придется прибегать российским переговорщикам в ближайшие недели.
С другой стороны, есть вероятность, что российской делегации за счет уступок по чисто экономическим вопросам удастся отделаться общей декларацией по будущей реформе газового рынка, исключив этот вопрос из наших формальных обязательств по вступлению в ВТО. Главная интрига, таким образом, состоит в том, готовы ли европейцы отказаться от своих требований по Киото. Если Брюссель пойдет на такую уступку — обещанный Проди прорыв по ВТО возможен; если нет — переговоры могут тянуться еще сколь угодно долго. Отношения вернутся к формату медленного бюрократического перетягивания каната, столь любимого европейцами и столь нелюбимого нами. У Москвы после подписания на следующей неделе соглашений по расширению СПС уже не будет в руках главного рычага для давления на Европу. В Брюсселе это, конечно, понимают.
