Цивилизация
Предлагаю вручить «Оскар» за 2004 год в новой номинации «Лучшая смерть года» Мелу Гибсону и его блокбастеру «Страсти Христовы». Честно говоря, даже не думал, что можно снять фильм, который я не буду смотреть принципиально. И вот почему. Дело даже не в отвращении, которое я когда-то получил от просмотра «оскароносного» произведения автора Гибсона «Храброе сердце»— тупого соцреалистического кино, где мир упрощен и уплощен до предела. Дело в том, что принципиально неправильно выделять одну смерть из ряда других смертей, считать последние 12 часов жизни одного умершего человека главнее последних 12 часов жизни любого другого. Например, для меня 12 последних часов жизни моей мамы неизмеримо важнее.
Показать на экране финальные аккорды мук Христовых в стиле «юного натуралиста»— то есть подробно, кроваво, с чувством, с толком, с расстановкой — верный путь к популярности. Но, как мне кажется, неверный путь в искусстве.
Да, на раскрутку этого фильма работает всё. Конечно, публику заводят обвинения картины в антисемитизме. Хотя на банальный аргумент «евреи распяли Христа» есть не менее банальный и не менее убедительный контраргумент «евреи распяли еврея». Да, картине добавляют очков одобрение папы римского и патриарха московского. Да, каждая смерть чувствительной зрительницы во время просмотра «Страстей» (кстати, почему бы не снять кино про последние 12 часов жизни этой зрительницы, умершей в кинотеатре?) — тоже, извиняюсь за выражение, промоушн.
Просто есть вещи, более важные, более тонкие, более глубокие, более страшные, более точные для проникновения в самую суть жизни. «Пути Гибсона» - примитивному, «попсовому» паразитированию на главных сюжетах человеческой мифологии и культуры — можно противопоставить, например, «путь Борхеса». Великий аргентинец ослеп в 1955 году — не за 12 часов, а за 31 год до своей смерти. И, может быть, самые поразительные тексты, которые он надиктовал в эти свои «слепые» годы, — это интервью о его чисто физиологических ощущениях.
~ Борхес рассказывал, что во снах он читал книги — то есть снова был зрячим. Представляете, как это страшно — проснуться после такого сна и... чуть было не написал «увидеть»... Нет, опять НЕ увидеть предметы, буквы, цвета. Борхес рассказывал и о том, как принципиально по-новому стал чувствовать сам поток времени — ведь у слепого нет ни закатов, ни рассветов, нет привычного ощущения суток.
Понятно, что смерть отбрасывает решающий, ослепляющий отсвет на нашу жизнь. Даже самая незаметная ( умереть во сне в своей постели) или самая нелепая (замерзнуть в сугробе по пьяной лавочке, попасть под машину, упасть с лестницы), смерть наделяет каждый наш самый незначительный поступок неким особенным дополнительным смыслом. Уже начинает казаться, что мы не просто так дружили с тем-то человеком и враждовали с тем-то, меняли место работы, переезжали в другой город, ездили за покупками в такой-то день в такой-то магазин.
Смерть была, есть и будет одним из двух (ясен пень — вместе с любовью) главных предметов искусства, пока существует человек.
Но в этом отношении гибель Христа, да простят меня верующие, — едва ли не самая простая, плоская, поверхностная, «громкая» смерть в истории человечества.
А понятные, плоские, поверхностные вещи крайне редко удается наделить глубиной, необходимой настоящему искусству. И уж точно бессмысленно делать ставку на физиологию такой смерти.
Я почти не сомневаюсь, что Мел Гибсон отхватит «Оскаров» за свои «Страсти Христовы». А если вдруг их посмеют не наградить, разразится скандал, который еще значительнее увеличит кассовые сборы. У христиан, кажется, принято изгонять торговцев из храма. Но смерть Христа по-прежнему очень хорошо продается. Христиане ходят на нее в кино. Христианам нравится. Что-то не так в этом мире. Что-то не так...
