Цивилизация
Все мы родом из ада. Ой, простите, из детства, конечно. Но детство разве не ад? У нас ведь каждый третий сегодня — жертва токсичных родителей, у каждого второго — детская травма, каждый первый — носитель вируса недолюбленности. Повсюду — хоть в соцсетях, хоть на страницах популярных журналов, хоть в кино — плач и скрежет зубов. Куда ни плюнь — всюду драма.
Живет, например, девочка Маша. Воздушная такая, трепетная вся, любит кошек и морских свинок, очень страдает. Страдание девочки неизбывно — у нее злая мама. Ладно бы мачеха, ну как в сказке, тогда понятно, тогда можно было бы еще потерпеть. Но как вытерпеть мать?
Девочка и не терпит, она плачет — рыдает на весь огромный фейсбук. Девочку очень жалеют, у каждого что-то свое на скорби ее откликается. К тому же девочка не просто жалуется абстрактно, они предъявляет миру свидетельства жестокосердия матери — постит скрины переписок. А там, в переписках, такой леденящий ужас!
Девочка просит, например, маму пошить тряпичных кукол... для своего уже внука (ах, да, девочке 49), а мама не соглашается. Девочка в недоумении: она, значит, родительнице дает шанс исправиться, искупить хоть на капельку загубленное детство, а мать ни в какую — трудно ей, видите ли, зрение будто уже не то, да и некогда якобы. Ну, не стерва?
«Стерва!» — кричат девочке в комментариях.
Или мальчик Вася. Сорок годков ему. Он вообще очень серьезный: у него жена, двое своих карапузов, «Форд Фокус» в кредит, бизнес вот-вот выстрелит. Но есть одно слабое место, вот просто рана открытая — это отец. Папаша Васин тот еще тип — токсичный. Папа когда-то развелся с мамой. Нет, алименты платил, навещал Васю, на рыбалку возил, на футбол. Но все это как-то без души, что ли. Так мама Васе говорила. А за маму вообще обидно: она после того развода так и не стала счастливой. И вот Вася отца стыдит, что тот им всю жизнь испортил и ненавязчиво так предлагает моральный ущерб компенсировать: подкинуть деньжат на бизнес, ну и на автокредит. А папаша, гад, руками разводит: нету, говорит, денег. А сам себе новый зубной протез поставил. Обидно?
«Обидно!» — соглашаются Васины друзья.
Или снова девочка. Даша, 42 года. Тоже жизнь — боль, терминальная стадия. Даша живет с матерью, которая ее ненавидит, не желает ей счастья, не дает устроить личную жизнь. Натурально не дает. Как только у Даши кто появится, мать говорит, что не тот, или страшный, или нищий, или Стрелец Водолею не пара. А Даша ранимая же, она про маму все понимает (в книжках читала), но противостоять ей не может (воля подавлена, мама в детстве кричала еще). Съехать и дзен отращивать? Ну, чтобы противостоять и не приходилось? А на что съехать, если девочка не работает? И сил у нее работать нет, она в депрессии ведь — понимать надо. И вообще, как это так, чтобы мать, всю кровь высосавшая, осталась одна, как барыня, в двухкомнатной квартире, а дочь по чужим углам мыкалась? И Даша остается гордо страдать, служить немым укором матери-манипулятору.
Жалко их: всех этих Маш, Вась, Даш? Да не то слово. Хочется подойти к каждому, погладить, несчастных, по головкам: что ж вы, родимые, так убиваетесь (вы ж так не убьетесь), да любят вас мама с папою, любят.
Ну, может неправильно как-то любят, не по науке. Не так, как вам надо, как вы нафантазировали, но вот как умеют — по-своему, на ощупь, бестолково.
Это удивительно. В наше время это прозвучит даже как вызов. Но большинство родителей любят своих детей. Встречаются, понятно, и такие, у которых совсем беда, не то что социального, природного даже чувства на детей своих не хватает (не подвезли окситоцина в мозг). Но ведь они, во-первых, больны, инвалиды практически, а, во-вторых, мало их все же. А остальные, даже самые никудышные мамы и папы, детей своих любят. Никудышные, конечно любят совсем уж как-нибудь глупо, вредно и, наверное, в самом деле больно и травмирующе. Уродливо даже, но любят.
Тут какая-нибудь Маша может вскинуться: это, дескать, все ерунда, любовь должна быть осознанной, ответственной, зрелой (и еще паровоз серьезных, правильных прилагательных). А мне любопытно, насколько осознанной, ответственной и зрелой является сама Маша.
Понимает ли, например, эта Маша, что все меняется, меняются нормы и ценности. Осознает ли Маша, что представляющееся сегодня как ужас и мрак Средневековья, еще каких-то тридцать-сорок лет назад было простой повседневностью.
Дети сами делали уроки, сами себя развлекали, когда не слушались, бывали грубо наказаны, их пугали милиционерами. Дошкольники одни гуляли во дворе, первоклассники ходили в магазин за хлебом и кефиром — и никого это не шокировало.
У Николая Носова есть рассказ, в котором мальчик сам возвращается из детского сада, он до десяти считает с трудом, а вот, поди ж ты — и это веселая история, никаких причитаний в духе «бедные, заброшенные дети». В таком мире росли наши родители. И они думали, что так и должно быть. Они не знали, что можно иначе.
Тут уж Даша может запротестовать. Что, если претензии к детству у нее сугубо экзистенциальные. Как у Горького, например. Советский классик, живописуя свои юные годы, ведь немного погрешил против правды: и дедушка был не такой самодур, и дядья никаких цыганков православными крестами не укокошивали. Но, что поделать, так уж писатель начало своей жизни прочувствовал. Стало быть, для него это все было реальностью. Я серьезно. Я без иронии.
Но дозрела ли наша Даша до понимания, что
детство, насколько бы экзистенциально жутким оно ни было, как и любая самая страшная сказка, заканчивается? Лет примерно так в 18. Ну ладно, по нынешним меркам можно продлить детство до 20-23-х. А дальше начинается свобода.
Свобода оставить родительский дом и начать свою жизнь. Свобода пойти к психотерапевту и за пару месяцев, полгода или год вытряхнуть из себя все затхлое и больное. Свобода изжить в себе инфантилизм вечной жертвы. Свобода не выставлять родителям счета, не тонуть в прошлых обидах.
Нет, я не хочу никого призывать простить близких. Прощая тех, кто в этом не нуждается, мы идем на поводу у собственной гордыни. Я знаю, я ходила по этим граблям. О, я великодушно прощала растерянных родителей даже за то, что уходила из дома в пятнадцать лет. Я прощала мать и отца за то, что я вся такая сложная, противоречивая вся, не могла им объяснить — ни себя, ни своих печалей. Я прощала родителей за то, что втягивала их в свою взрослую жизнь и они, подумать только, втягивались и, конечно, все портили, вместо того, чтобы мудро уклониться. Боже, да за что я только их не прощала, пока они ни сном, ни духом.
А ведь они, родители, почти всегда ни сном, ни духом. Ни мои, ни ваши. Родители искренне считают, что ни в каком прощении они не нуждаются. Да, иногда они допускали ошибки в воспитании. А кто не допускал? Да, временами они перегибали палку. Но что, если дети их провоцировали? Родители запросто могут так думать и чувствовать: у них у самих к детям ворох обид и претензий.
Нет, в отдельных случаях, прощение — бальзам и катарсис. Но это все индивидуально, личное дело каждого. И потому из формулы «простить и отпустить» лучше взять только вторую часть — отпустить. Отпустить родителей и отпустить себя.
Понятно, что отпускать не хочется. Быть в эпицентре конфликта — это ведь не только больно, но и увлекательно. Особенно в эпицентре главного конфликта эпохи — а именно на такое почетное место претендует сегодня конфликт отцов и детей.
Вот только конфликт это деградировал, если можно так выразиться. Он больше не является залогом развития общества. Он больше не проявляется в масштабных мировоззренческих битвах, в спорах об истине. Поколенческий конфликт, при всей его раздутости, сегодня все больше сводится к мелким разборкам на тему, кто кому чего должен, кто кому недодал, кто кому недостаточно благодарен. Скучно.
