Цивилизация
Вот ругаем начальство за его антикризисные метания, а вряд ли задумываемся: ведь в его-то собственных глазах все эти шараханья, вся тарифная вакханалия, все раздачи денег и обещаний выглядят высокопрофессиональной и тщательно взвешенной государственной политикой. Даже, пожалуй, мудрой.
И добавим от себя: очень традиционной.
Те, кто у нас принимают решения, сами не догадываются, насколько их логика похожа на логику их давних советских предшественников.
Тут как раз исполняется 80 лет с момента старта так называемого великого перелома. А ведь «перелом» тоже был своего рода антикризисной политикой, вовсе не на голом месте возникшей.
К концу 1928 года исчерпала себя политика колебаний, чередования пряника с кнутом, заигрывания с экономическими субъектами и верхушечных споров на экономико-философские темы. Власть месяц за месяцем взвешивала «за» и «против» и, наконец, решилась – железной рукой погнала народ вперед, через коллективизацию к строительству державной мощи.
Из сегодняшнего дня это смотрится как смесь зверства с буйным помешательством. А вот те, кто был тогда вовлечен в процесс, не сомневались, что ситуация просто не оставляет им выбора. Да так оно и было. С тем уточнением, что эту ситуацию создали они сами.
Кризис 1928-го назревал года три. Примерно столько же, сколько и наш нынешний, если вести его отсчет от принятого в 2005-м решения осуществить большой державный скачок на нефтяные деньги. И даже логика подготовки кризиса оба раза была похожа.
В середине 1920-х, как и недавно, в середине нулевых, закончился восстановительный рост экономики. Мощности, которые можно было заново запустить после гражданской войны (а в наши дни – после дефолта), уже работали. Надо было придумать способ расти дальше. И расти сверхбыстро. Потому что власти бесповоротно (как и в наше время) нацелились на немедленное сооружение могучего государства.
На стихийные силы капитализма (в тот раз он назывался нэпом) решили не полагаться и вместо них пустить в ход мощнейшие госинвестиции. Как и теперь. Так научнее, а главное, это подразумевает, что не рыночная вольница, а только начальство будет решать, чему развиваться, а чему нет. Тогдашние наши первые лица университетов не кончали, но все преимущества именно такого варианта модернизации ухватывали не хуже нынешних.
На дворе еще стоял нэп, а в Госплане (по-теперешнему в Минэкономразвития) полным ходом уже сочинялись пятилетние планы. Ну, совсем как недавно – планы на 2020 год. Контрольные цифры брались вовсе не с потолка, как потом уверяли очернители, а просто такие, чтобы догнать и перегнать Запад. Точно та же цель и стоит перед нами и сегодня. К делу привлекались лучшие аналитические умы. Тоже – как сегодня.
Планы выглядели убедительно. Оставалось найти деньги. И много. Нам-то до недавних пор было проще – потоком шла нефтяная выручка. А в 20-е годы продать за границу можно было только зерно.
А перед этим его еще надо было по дешевке закупить у крестьян-единоличников, не говоря уже о том, что остатков от экспорта должно было хватить на прокормление рабочих в городах. Из этого и вырос кризис.
Уже в 1925-м скупить хлеба столько, сколько начальство само себе пообещало, не удалось. Правда, в промышленность все равно закачали почти столько же денег, сколько собирались. Их просто напечатали, пожертвовав конвертируемостью рубля и сделав дефицитными множество обиходных товаров. Так что настроение было испорчено не только у верхов, но и у низов.
С тех пор ежегодные кампании по закупке зерна («хлебозаготовки») превратились в подлинное наказание для тех и других. Крестьяне не хотели продавать («сдавать») зерно по заниженным («твердым») ценам, тем более что от вырученных денег толку было мало – почти все обиходные товары исчезли из продажи. Начальство терялось в догадках, из-за чего вдруг так мало продают хлеба, но склонялось к мысли, что это форма классовой борьбы против него – «кулацкая хлебная стачка».
По этому поводу шел спор между сталинцами и рыковцами-бухаринцами («правыми», как их стали обзывать). Сталинцы делали упор на «заговор» и на силовые акции по его удушению – «чрезвычайные меры». Бухаринцы-рыковцы отстаивали так называемые «экономические меры», а на современном языке – инфляционные: напечатать еще больше денег и повысить закупочные цены в надежде, что уж тогда-то мужики продадут зерно добровольно. Их надежда заведомо не могла сбыться, потому что
интереса зарабатывать инфлирующие деньги у крестьян все равно не было: потребительские товары из свободной продажи почти исчезли, а инвестировать выручку в собственное хозяйство стал бы только полный идиот. Климат для предпринимательства был, мягко говоря, неблагоприятный.
Сколько-нибудь крепкий крестьянин регистрировался как «кулак» и быстро переводился в «твердозаданцы» — в обязанного выполнить «твердое» (т. е. непосильное) задание по сдаче зерна под угрозой суда, расправы и конфискации имущества.
Призывать к свободе «кулацкого» бизнеса «правые уклонисты» давно уже не решались. Тем более потребовать урезать госрасходы до уровня госдоходов. Ведь среди них было полно ведомственных лоббистов, которые по должности являлись заказчиками инвестиций. Поэтому сталинцы со своим неприкрашенным кнутом выглядели логичнее.
Много ли тут сходства с сегодняшними нашими делами? Общая картина, конечно, другая, зато похожих фрагментов – масса.
Тут и утопические цели, несоразмерные наличным средствам. И инстинктивная враждебность к свободному предпринимательству, делающая государственную политику заложницей государственного сектора. И деморализация ответственной части чиновничества. И отношение к подданным как к инструменту для решения поставленных руководством задач. Притом инструменту недоброкачественному.
Между прочим, верхи образца 20-х годов однажды тоже попытали счастья с демократией и тоже поняли, что она – не для них.
В упомянутом 1925-м почему-то – видимо, от утопических представлений о народной к себе любви – либерализовали выборы в местные советы. Результаты произвели такое впечатление, что с экспериментами в этой сфере была поставлена точка на многие десятилетия вперед.
Что же касается персонального состава, то герои двадцатых годов не особенно похожи на руководящие фигуры нулевых. Разве только некоторые.
Тогдашний руководитель экономики и финансов предсовнаркома Алексей Рыков своей серьезной и рассудительной манерой неуловимо напоминает нашего Алексея Кудрина. Президент Медведев должностью схож с всесоюзным старостой товарищем Калининым, который сначала был за «правых», а потом передумал. Еще один «правый» — властный, крутой и неуступчивый партсекретарь Москвы Николай Угланов — может выглядеть предшественником Юрия Михайловича.
С другими сложнее. Кто, допустим, сегодня наследник Бухарина? В роли главного идеолога, определенно, Сурков. Но по другим параметрам не схож. Нет того легкомыслия. Как о Бухарине сотоварищи отзывались? «Придет ему в голову идейка, он и давай валять. Глядишь – книга…» Сурков не таков. А кто за Сталина сегодня? Думаете, скажу: Путин? А вот ни в коем случае. Сталин был за чрезвычайные меры. А Путин – наоборот, за экономические. Кто у нас сейчас больше всех раздает денег?
В том-то и разница, что у властей 1928-го года денег не было. А у властей 2008-го их полно. Это располагает работать пряником, а не кнутом. Продолжать раздавать, даже если толку особого и не видно. По крайней мере, пока нефтяные заначки не кончились.
А тогда, в 1928-м, кнут и пряник сменяли друг друга примерно раз в квартал. То из крестьянина кулаком выбивают хлеб, судят его по специально придуманной 107-й статье, соседей просят поспешить с доносами, на воротах дегтем выводят назидательную надпись, которую запрещено стирать. А то вдруг поднимают закупочные цены, первые лица торжественно клянутся, что чрезвычайные меры запрещены навсегда, активистам-перегибщикам ставят на вид.
Толку и от того и от другого было мало. Хлебозаготовки шли скверно. Крестьяне и раньше-то не верили начальству, а теперь от этой чехарды совершенно растерялись. А вот начальство обиделось не на шутку. Оно к мужикам с открытой душой, можно сказать, унижалось перед ними, а они – плюют в лицо. И начался великий перелом. И после принесения всем сегодня известных жертв державная мощь была поднята на высочайший уровень. Правда, не навсегда. В новом веке пришлось начинать сначала.
Но все-таки 80 лет зря не прошли. И народ больше не склонен жертвовать собой. И начальство, можно сказать, подобрело. По меньшей мере, полюбило достаток и комфорт, а это сковывает энергию.
Но что осталось прежним, так это паралич доверия. Речь не о том доверии, о котором спрашивают опросные службы («Доверяете ли вы…?). Если бы эти службы существовали в 1928-м, результаты были бы не хуже теперешних.
Речь совсем о другом доверии, настоящем – о том доверии к системе, к правилам игры, к обязательствам властей, с которым люди, они же «экономические субъекты», берутся за свои дела.
Такого доверия не было 1928-м и нет в 2008-м. В этом стержень обоих кризисов, что тогдашнего, что сегодняшнего. Эту проблему и предстоит решить. И желательно, не теми методами, что в прошлый раз.
