Цивилизация
Мой приятель устроился работать на стройку. Большинство работяг, с которыми он работал, были трудовыми мигрантами из российской глубинки. Тысячи рабочих приезжают в Москву строить здешние человейники и офисы корпораций. Москва выкачивает людей из России так же, как эти корпорации выкачивают из ее недр нефть, газ, металлы.
Рабочих кинули. Им обещали зарплаты в 60 тысяч, выплатили 20. Остальное обещали отдать «когда-нибудь». И вот работяги после очередного разговора с менеджером о задержанной зарплате стоят толпой возле своих строительных вагончиков, обсуждают что делать дальше. Одни предлагают ждать, может, все-таки заплатят. Бывает же такое. Другие предлагают устроить митинг у офиса, поднажать, может работодатель испугается публичности. Настроение у всех напряженное. Месяц месили бетон, дома семьи, а впереди вообще непонятно: то ли оставаться здесь, то ли махнуть рукой, смириться и искать новую работу. Все на взводе. Звучит даже слово «забастовка».
И вдруг кто-то, загребая рукой воздух, говорит в пространство: «Сволочи, Сталина на них нет». И все соглашаются, и радикалы, которые хотят пойти митинговать и бастовать, и умеренные, которые склоняются к тому, чтобы привычно смириться, опустить голову и снова впрячься в лямку в надежде, что в будущем месяце повезет больше.
Умерший 66 лет назад вождь народов неожиданно оказывается общим знаменателем, выражающим горечь, обиду, унижение и жажду справедливости этих обманутых людей.
За две трети столетия, минувшие со дня смерти Сталина, его образ менялся в исторической памяти народа чаще, чем при его жизни.
Были искренние слезы и давка на похоронах. Мой отец рассказывал, как через год или два после смерти генералиссимуса, парни в его школе стали швырять половой тряпкой в сталинский портрет. Другие, наоборот, защищали мертвого вождя. Началась драка. Учителя насилу их разняли, а портрет «во избежание» со стены сняли. Наверное, дело было в дни ХХ съезда.
Много чего было. Был ужас интеллигенции, читавшей в самиздате о масштабах сталинских репрессий (хотя в самиздате эти масштабы зачастую произвольно преувеличивались). Были ностальгические портреты вождя под лобовым стеклом, как тихая народная полуфронда в годы застоя, когда номенклатура перестала бояться «воронков» и отгораживалась от народа своими пока еще скромными привилегиями. Были транспаранты «Не допустим критики Сталина» на улицах Тбилиси. Но было и отвращение ко всему советскому, как неотделимому от имени грозного вождя.
«Сталинизм» — это понятие, придуманное противниками коммунизма, и оно широко используется для того, чтобы очернить Советский Союз и социализм в целом», — говорил в 1986 году Михаил Горбачев. Но уже через два года его собственный идеологический аппарат начал целенаправленные пропагандистские кампании, направленные на дискредитацию всего советского через апелляцию к реальным и вымышленным преступлениям Сталина.
Тогдашний завотделом пропаганды ЦК КПСС Александр Яковлев вспоминал: они с единомышленниками решили «авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще».
В итоге «рейтинг» Сталина к концу перестройки опустился до минимальных значений: только 6-10% участников опросов поминали генералиссимуса добрым словом.
В 1990-х либералы добились монополии в публичном пространстве. За редким исключением все СМИ, театр, кино, ТВ и, кажется, даже холодильники, стали проклинать «тоталитарное прошлое», обрушивая на головы населения поток неразбавленной лживой пропаганды, в которой реальные факты смешивались с фантазиями и страшилками. И им удалось: они реабилитировали Сталина в глазах значительной части народа, пострадавшей от шоковой терапии Гайдара, ваучерной приватизации Чубайса и залоговых аукционов «семибанкирщины».
Рейтинг Сталина к 2001 взлетел до 38%, а сам вождь стал символом социального протеста. Но сталинизм 90-х выглядел не очень грозно. На демонстрациях под портретами вождя доминировали плохо одетые старики с авоськами, подвыпившие безработные, забитые нищие жители умирающих промышленных городков, пенсионерки в древних вязаных чулках.
Когда из социального хаоса 1990-х родился хотя и не очень справедливый, но казавшийся надежным порядок, многим стало не до Сталина. Между 2001 и 2010 годами доля безразлично относящихся к Сталину выросла с 12 до 38%.
От безразличия и политической апатии пробудил кризис, но опять руками элиты. Показательная история произошла в 2012 году, когда Дмитрий Медведев на встрече с активом «Единой России» заявил, что Сталин «заслуживает самой жесткой оценки» за «войну со своим народом». Эти слова появились на странице Медведева в фейсбуке и вызвали шквал раздраженных комментариев.
«А нынче нет войны со своим народом?» — спрашивали читатели – «комфортно быть антисталинистом, понимая, что сам не ходишь по улицам, что за тобой не идут темным вечером сторонники свободного рынка с битой в руках?». «Сталина на вас нет» — звучало рефреном в комментариях. Растущая в народе ностальгия по советскому времени на этот раз оказалась востребованной. Битва за историю превратилась в главную форму публичной политики в стране.
Сталин из кровавого коммунистического палача вдруг превратился в национального вождя, восстановившего вековые традиции русской государственности. Сталин-победитель в войне, противостоявший Западу, разгромивший внутренних врагов и поднявший Россию на вершину мирового влияния становится как бы указанием на действующего президента, который защищает национальный суверенитет, противостоит гегемонии США, борется с пятой колонной.
Из символа социального протеста генералиссимус неожиданно стал паролем для радикального лоялизма. Вождь всех времен теперь противостоял не власти, а ее либеральным и западным оппонентам.
Но у патриотического сталинизма не было и не могло быть никакой социальной или экономической программы. А вот у аудитории, к которой он был обращен, такая программа, пусть и в форме наивных надежд и ожиданий, была. Ее сердцевиной стал массовый запрос на более справедливое общество, сильное государство и ответственность для чиновников. То, чего люди не могли найти в настоящем, они обнаруживали в прошлом.
Патриотический сталинизм оказался патерналистским мифом о добром и справедливом правителе, при котором источником социального прогресса и справедливости является авторитарное государство, но уже не современное российское, а мифическое сталинское. И в этом крылась большая угроза, которую власти не заметили. Сталинизм из источника легитимации существующего режима вновь начинает превращаться в фундаменталистскую идеологию радикального протеста.
Такое уже неоднократно случалось в истории. Арабские диктаторы заигрывали с исламом, ища в традиционной религии легитимацию своей власти. Но ислам снизу наполнялся совсем иным содержанием, становясь выражением социального протеста. В какой-то момент именно фундаменталистский ислам стал главным источником угрозы для автократов региона. Самым пугающим стал взлет и падение запрещенного в России ИГИЛ (организация запрещена в России). Страстная ретро-футуристическая утопия, опирающаяся на идеалистический лубок о священном прошлом, но вместившая в себя весь протест раздавленных нищетой и унижением людей, оказавшихся лишними на своей родине, превратилась в крепкий орешек для десятка самых мощных армий мира, объявивших ей войну. «Я не буду жить в унижении» — на этот призыв исламистов отзывались тысячи молодых людей по всему свету, которые оказались готовы жертвовать и собой, и другими во имя своей утопии.
Сегодня нечто похожее может повториться в России. Только наш фундаментализм будет искать вдохновение не в Аравии VII столетия, а в мифологизированном советском прошлом.
В марте 2019 года уже 51% респондентов относятся к Сталину с восхищением, симпатией или уважением, и лишь 14% со страхом, отвращением или ненавистью. И теперь это не только люди старшего возраста, но и большая часть молодежи.
«Для большинства политика Сталина несла образование, развитие, возможность вырваться из нищеты. Возможность почувствовать себя человеком» — говорит сотням тысяч своих слушателей один из самых популярных блогеров русского YouTube. И эти люди видят, что в их собственной жизни не хватает именно этих возможностей. Образование становится платным и все менее доступным, социальные лифты не работают, бедность и неравенство только растут. «Сегодня большинству живется хуже», — эхом отзывается блогосфера.
Идеализация советского прошлого во многом стала реакцией на антисоветскую пропаганду, которая описывала СССР как «тюрьму народов», гигантский концлагерь, в котором одна половина народа сидела, а вторая писала доносы и охраняла.
Демонизация СССР, коммунизма, всего комплекса левых идей всегда служила одной цели: легитимировать и оправдать капиталистический порядок вещей и подорвать всякое сопротивление ему. Этот мрачный лубок не вязался с реальным опытом и воспоминаниями миллионов советских людей, и всегда вызывал отторжение, особенно у тех, кто проигрывал от стремительного роста неравенства и социальной поляризации общества. Именно это отверженное большинство сегодня все с большей симпатией относится к Сталину. Потому что речь идет не о реальном советском лидере, а лишь о символическом протесте против идеологии правящего класса.
Но в этом и проблема. Замена одного мифа другим не решит реальных противоречий, перед которыми стоит страна. Любой лубок скрывает эти противоречия, заменяя сознательное участие в истории маскарадом, бесконечным косплеем предыдущих эпох. Вместо поиска ответов на вопросы современности люди стремятся сымитировать акцент и мимику Сталина: неважно, с ужасом или с благоговением.
Именно это имел ввиду Гегель, когда писал о том, что история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, а другой – в виде фарса.
