Цивилизация
Летом 1989 года я, в ту пору студент филологического факультета МГУ, впервые оказался в стране изучаемого языка — Федеративной Республике Германии. Хотя на дворе бушевала перестройка, поездке на Запад я был обязан чистой случайности. Ровно за год до этого нас, студентов-германистов, пригласили на встречу с группой туристов. Молодых собеседников быстро разобрали, мне же достался 78-летний Георг В. Старик с охотой объяснил, что в Россию приехал вторично, в прошлый же раз побывал здесь в 1941–1943 годах, будучи младшим офицером вермахта. Ветеран искреннее восхищался Горбачевым: наконец-то и вы, русские, поняли, что только демократия ведет людей к процветанию. Прощаясь, господин В. заверил, что пригласит меня в гости, в маленькую деревушку под Ганновером: «Ты должен сам увидеть, что такое демократия». К моему глубочайшему изумлению, через пару месяцев я действительно получил приглашение с множеством красивых печатей.
Ознакомление меня с достижениями демократии старик считал своим вкладом в исторический прогресс. «Вот этими руками, — Георг, проработавший всю жизнь чиновником среднего звена в Ганновере, демонстрировал собственные ладони, — мы, немцы, из руин возродили нашу страну после страшной войны. И все благодаря демократии! Вы, русские, должны понять: демократия — это главное».
Как-то герр В. выпил шнапса и вдруг сказал: «Знаешь, кто развязал эту ужасную войну? Евреи и поляки! Наши народы — немцы и русские — стали их жертвами...» Окончательно меня сразило известие о том, что войну подготовил, а практически и начал Сталин. Тогда я еще не был знаком с книгой Виктора Суворова «Ледокол», и данное утверждение меня просто потрясло. Утром протрезвевший наставник продолжил лекцию о пользе демократии.
Откровения ветерана я вспомнил в связи со всплеском дискуссий в преддверии 60-летия Победы над гитлеровской Германией. Суть новой Европы, которую пытаются построить вот уже несколько десятилетий, — это мучительное преодоление истории, изобиловавшей ужасными войнами и циничными политическими комбинациями. Любая война, не говоря уж о Второй мировой, — это глубокая травма для сознания тех наций, которые в ней участвовали, и было бы странно думать, что ее последствия изгладятся за годы и даже десятилетия. После создания Евросоюза европейские народы не переродились и не переместились в постисторическое грядущее, в котором прошлого уже нет.
Война — не просто жертвы, но и шлейф фобий и национальных мифологий. «Ничто не забыто» — это чистая правда, вот только помнят все свое.
Цель новой Европы и одновременно ее изначальный фундамент — примирение бывших заклятых врагов во имя общего прогресса. Это примирение — плод сложного компромисса, в котором взаимное покаяние и прощение перемешаны с прагматическим осознанием политической целесообразности и даже меркантильной выгодой. Компромисс заключается в том, что одни должны признать свою историческую неправоту и в каких-то случаях заплатить за нее, другие же, получатели этой «платы», соглашаются с тем, что она не должна быть чрезмерной.
Генезис Старого Света таков, что попытка восстановления справедливости «по полной» грозит обрушить всю хрупкую конструкцию.
Всем памятен пример того, что происходит, когда выставляется непомерный счет: униженная версальским миром Германия ввергла обидчиков в новую мясорубку.
Способность к таким «искренне-прагматичным» примирению и покаянию — черта, характеризующая принадлежность той или иной нации к новой Европе. Страны Западной Европы сумели, ничего не забыв, вынести исторические предубеждения за рамки прикладной политики — будь то заклятые враги Франция и Германия или Испания, преодолевшая внутреннюю гражданскую рознь. Странам Центральной Европы такой морали еще предстоит учиться: когда Вацлав Гавел в 1990-е годы принес извинения немцам, выселенным после войны из Судетской области, это вызвало в Чехии шквал негодования. Немцы же, депортированные из Силезии, отошедшей после войны к Польше, извинений так и не дождались. Пару лет назад бурю вызвала книга польского историка, в которой доказывалось, что виновниками массовой гибели евреев в городе Едвабне были не немцы, а поляки. Правда, официальная Варшава польскую ответственность потом все-таки признала.
На территории бывшего СССР процесс примирения не начинался, и трудно сказать, начнется ли он вообще. До тех пор, пока Эстония и Латвия продолжат призывать с пониманием отнестись к ветеранам СС, марширующим в память о своей славной борьбе, а Россия будет считать кощунством и оскорблением любую попытку поднять вопрос об оборотной стороне Второй мировой войны и победы над фашизмом, не откроется никакой «новой страницы» в отношениях. Бессмысленно делать вид, что СССР не виноват в депортациях латышей и литовцев или в расстреле польских офицеров в Катыни, особенно после того, как в 90-е годы последнее было официально признано. Сравнение же пакта Молотова — Риббентропа с мюнхенским сговором, которое привел недавно в оправдание этого документа президент Путин, только подтверждает правоту тех, кто требует осуждения пакта. Потому что мюнхенские соглашения признаны на Западе одним из самых позорных деяний современной истории. И это при том, что Франция и Великобритания, отдавшие Чехословакию на растерзание нацистам, все-таки не были прямыми «выгодополучателями» в отличие от сталинского Советского Союза, которому в результате пакта достался солидный трофей.
И, ставя советско-германский пакт в один ряд с Мюнхеном, придется со всей решительностью осудить его как циничное и противозаконное действие.
Другое дело, что из Мюнхена вытекает и другой вывод: при определенных обстоятельствах раскаяние в содеянном освобождает от ответственности. Ведь вопрос о том, что Париж и Лондон что-то должны Праге за предательство, никогда не вставал.
Здесь мы доходим до единственного более или менее разумного аргумента, который может объяснять категорическое нежелание Москвы признать несправедливость событий 1939–1940 годов. Признание будет автоматически означать выдвижение требований материальной компенсации. Технология претензий за события Второй мировой за последнее десятилетие хорошо отработана, и нет оснований считать, что Россия избежит исков. Тот же аргумент, кстати, относится и к Турции, которая категорически отказывается признать факт геноцида армян в Османской империи. Перед Анкарой этот вопрос с неизбежностью встанет в ближайшем будущем, когда начнутся переговоры о вступлении в Европейский союз. Во Франции уже звучат требования сделать признание геноцида одним из условий приема Турции в ЕС.
Россия в Евросоюз не собирается, и ничто вроде бы не заставляет Москву соглашаться на пересмотр исторических табу. Стоит, правда, вспомнить, что
европейское примирение помимо морального имело еще и сугубо меркантильный аспект — оно создает основу для нового качества взаимодействия.
Возможно, такого взаимодействия нам не нужно — это тоже выбор. Но тогда надо быть готовым к следующему: отказ самим проявить инициативу по признанию «темных сторон» войны (Катынь, цинизм геополитических разделов 1939 и 1945 годов, преступления советских военных на оккупированных территориях Германии, о чем там много пишут в преддверии майской годовщины) приведет к тому, что главное содержание Великой Победы — подвиг советского народа и освобождение Европы от нацизма — будет все дальше уходить в тень «издержек». А вопрос о компенсациях встанет в гораздо более невыгодном для нас контексте.
