Патовое состояние

«Либо я веду ее в загс, либо она ведет меня к прокурору», — эта фраза, сочиненная коллективным гением сценаристов Якова Костюковского, Мориса Слободского и режиссера Леонида Гайдая в 1966 году, более не актуальна. Мало ли кто кого ведет к прокурору. Это в те времена, при легендарном генпрокуроре СССР Романе Андреевиче Руденко, все было серьезно. А теперь что? Вон «благовещенского педофила» тоже привели к прокурору, и он оказался на свободе. Так что сомнений нет:

происходи события «Кавказской пленницы» сегодня — товарищ Саахов легко избежал бы ответственности, особенно если у него имелись лишние деньги или знакомства в администрации президента.

Конфликт Следственного комитета (СК) и прокуратуры, на этот раз по поводу педофила, становится системным. Историей с крышеванием игорных бизнесов со стороны прокуроров и попыткой мирить руководителей двух структур, один из которых по формальному статусу до января этого года являлся заместителем другого, на президентском уровне дело не ограничилось. В мае ждали громкой отставки генпрокурора Юрия Чайки, однако президент, напротив, продлил с ним «контракт», вероятно, решив, что, как и в случае с полицией, ремонт системы лучше поручить ее же руководителю.

Правда, само по себе возникновение Следственного комитета и было, простите за невольный каламбур, следствием попыток такого ремонта: следствие отделили от надзора, правозащитных функций и поддержания обвинения в судах как раз в самой что ни на есть реформаторской логике. На выходе же

СК и прокуратура постоянно ставят друг другу пат, и эта межведомственная война позорит государственное управление в России.

А если быть точным, отражает его суть и конструктивные недостатки. Корень же проблемы в том, что в условиях коммерциализации госуправления, работы любых органов власти не на народ, то есть на реального заказчика услуг, а на лояльную отчетность перед высшим руководством страны любые структуры начинают разваливаться, подгнивая изнутри. Это институциональная проблема, потому что разваливаются именно институты.

К их числу относятся, например, армия и полиция. Армия переживет кризис как структура, живущая за счет рекрутов. Жить на основе всеобщей мобилизации она не может, но этого принципиально не понимает руководство этого института. В результате институт, находящийся в состоянии многолетнего кризиса, начинает разваливаться. О полиции же, сменившей вывеску, но не министра, даже как-то неловко напоминать.

Прокуратура держалась дольше. Возможно, за счет неких внутренних корпоративных традиций. Можно по-разному относиться к этому институту, но в отдельные исторические эпизоды своего существования он вызывал уважение и исправно генерировал выдающиеся кадры. Фигура Руденко, мягко говоря, неоднозначна, но при нем структуру не сотрясали профессиональные скандалы, как сейчас. Про Александра Рекункова, который возглавлял Генпрокуратуру в 1980-е, как раз тогда, когда я учился на юрфаке МГУ, откуда процентов 60 выпускников распределялись в те годы именно в прокурорские органы, и говорить нечего: это был честный, профессиональный и по-настоящему масштабный человек, который имел смелость в 1987 году сказать о своей же системе: «Демократизация общества, гласность обнажили наши прорехи. Состояние растерянности, чуть ли не страха у многих прокуроров особенно проявилось после того, как на страницах печати стали появляться критические статьи, острые отклики людей, в которых гневно обличаются допускаемые в правоохранительных органах беззакония. Оказалось, что критика и самокритика среди работников прокуратуры настолько были принижены, что утрачивалась объективная оценка собственной работы. Так постепенно укоренился бюрократический стиль, который сводил дело к одному — как бы получше выглядеть за счет количества проведенных мероприятий». Что-то от сегодняшних прокуроров мы не слышим публичных покаяний — они произносятся, как в исповедальне, в резиденции главы государства в Горках…

Когда-то прокуратура была чуть ли не знаменем перестройки, следователи Тельман Гдлян и Николай Иванов, прокуроры Евгений Лисов и Валентин Степанков, ельцинский генпрокурор Алексей Казанник становились публичными политическими фигурами.

А вот потом пошла череда провалов и проблем: несколько странный Алексей Ильюшенко, «человек, похожий на генерального прокурора» Юрия Скуратова, в постели с двумя барышнями облегченного поведения, брутальный Владимир Устинов. И дискредитация прокуратуры как института обвинителями в двух процессах Михаила Ходорковского и Платона Лебедева.

Имена обвинителей теперь знает вся страна, но слава Вышинского им не грозит — настолько мелко, а иной раз и просто смешно они вели себя в судебных заседаниях. Прокурор Лахов вряд ли смотрелся бы убедительно на Нюрнбергском процессе. Что уж говорить о прокурорах и прокуроршах в процессах по дутым делам предпринимателей, например, в деле Алексея Козлова — это полный разрыв не только с юриспруденцией, но и с традициями ведомства: где Рекунков, а где юные создания, отрывающиеся от мобильника только для того, чтобы, одернув форменную юбочку, попросить двузначный срок лишения свободы подсудимому в деле, где нет потерпевших и нет ущерба…

Это не означает, что Следственный комитет по природе своей в отличие от прокуратуры чист, как слеза ребенка.

Следствие готовит сырые обвинительные заключения, а прокуратура поддерживает обвинение в судах, и ведомственная война — не лечение болезни системы, а ее симптом. Есть ощущение, что система, как в случаях армии и полиции, нереформируема.

Потому что всякая система, даже если она институт и механизм, это еще и люди. Проблема в головах и профессионализме, который опирается на мировоззрение и честность. А с этим сложновато во всей правоохранительной системе, включая те же суды. Бытие, как учит марксизм, определяет сознание. А каким еще может быть сознание в системе, где решения в большинстве своем принимаются либо по указанию начальства, либо на коммерческой основе?

Так что прокуратура и Следственный комитет долго еще будут ставить друг другу пат — это их естественное состояние. Граждане потерпевшие, подозреваемые и обвиняемые здесь почти ни при чем.