Цивилизация
На днях, когда я обнаружил в календаре приближение Дня памяти жертв политических репрессий, один неглупый, хорошо информированный и по роду занятий обязанный анализировать общественную ситуацию человек сказал мне по этому поводу: «Никого в этой стране все эти репрессии уже давно не интересуют». В том смысле, что все уже стало древней историей и современное население бывшего Союза Советских Социалистических Республик абсолютно не колышут не то 20, не то 60 млн убитых ради реализации идеи, несмотря ни на что обанкротившейся за 70 с небольшим лет.
Уверенность, с которой это было сказано, и то, что от сказавшего в немалой степени зависит, напомнить или нет народу о его собственных, охотно забытых зверствах, заставили меня в который раз задуматься о вине жертв.
Кто пострадал от коммунистов?
Прежде всего те, кто их в свое время недостаточно испугался,— верхний слой русского общества. Робкий и добропорядочный царь, самодержец с психологией благовоспитанного мещанина; тупо воровавшее чиновничество; уже прос...шее к 17-му году свое положение и продолжавшее гулять и либеральничать дворянство; разночинные богачи, купцы-миллионщики и просвещенные промышленники, главная надежда России, за одно-два поколения выродившиеся в доморощенных философов, приверженцев социалистических идеалов и предателей классовых интересов; естественно, интеллигенция, скопище провокаторов и безответственных нравоучителей, не способных предвидеть события и на один шаг... Эти-то люди и допустили самоубийство страны. Первая революция кончилась не подавлением с последующей либерализацией, как следовало бы, а компромиссом. Вторая – не расстрелом бунтовщиков, не своевременной корниловщиной, а «бескровной во спасение» передачей власти ничтожествам. А уж третья и смертельная – известно чем. Не был повешен по законам военного времени немецкий шпион со всей его бандитской компанией, не была разоружена вовремя пьяная матросня, не расстреляны подонки, грабители и мародеры.
И вот покатилась первая волна репрессий. Повалились под пулеметами во рвы, под стук автомобильных моторов полегли в подвалах от чекистских наганов, пошли на дно связанные колючей проволокой в затопленных баржах первые жертвы-попустители. Правда, не соучастники.
Второй же и последующим волнам вовсе не на что и не на кого было обижаться: их стреляли свои. Палачи и жертвы были неразличимы – ну разве что нюансы: кто пообразованнее, кто посерее, кто за идею (самые жуткие), кто за шкуру и карьеру... Эсеров в первых лагерях встречали монархисты, и, подружившись, они дожидались промпартию и троцкистов-бухаринцев. Невинные дураки шли под косилку вместе с недавними косарями.
Из замученных и убитых миллионов не больше половины были жертвами не ошибок и нарушений соцзаконности, а самой соцзаконности разбойничьей — жертвами политических репрессий в строгом и правильном смысле этого слова, то есть противниками власти подонков и сознательными против нее борцами, этой властью побежденными и уничтоженными. Прочих же можно назвать жертвами чего угодно: собственных легкомыслия и слабости, борьбы за власть в банде, нужды тирании в рабах, паранойи верховного людоеда,— но никак не политических репрессий. Бывшие комиссары, в том числе и комиссары по делам искусств, которым их революция культуры казалась делом забавным, невинным и чисто художественным; борцы за всемирную справедливость, установленную железной рукой (руку эту даже не пытавшиеся отчетливо представить себе); неудачливые авантюристы – вот кто стал сотнями тонн лагерной пыли.
Циничный и беспощадный к собственным качествам народ сказал: «За что боролись, на то и напоролись».
Когда начался лживый и вплоть до конца коммунизма абсолютно коммунистический «реабилитанс», именно этих, своих и чуть позже — попустителей, советские начальники простили первыми.
И вот сейчас, когда все уже «никого не интересует», я думаю не об этих жертвах (хотя что ж, тоже ведь люди), а об истинных. О сброшенных в шахту царских дочках и слугах, об офицерах-заговорщиках (хочется верить, что и Гумилев был за дело расстрелян, а не по ошибке), о не благословивших ворье и убийц священниках, прибитых к церковным дверям, о взбунтовавшихся за свое кровное тамбовских крестьянах (потравленных по приказу Тухачевского газом), о бунтовавших на Колыме и надеявшихся бежать, захватив пароход, в Америку... Об Иване Алексеевиче Бунине, непримиримом изгнаннике, не простившим и не забывшим «окаянные дни», не соблазнившимся обещаниями продажного «красного графа» Алексея Толстого... И так далее – вплоть до тех, кто уже в «вегетарианские» хрущевско-брежневские времена улетал из этой преисподней на «МиГах», вплавь удирал с торговых судов, поднимал мятеж на военном корабле.
А что касается того, интересны ли теперь «все эти репрессии» кому-нибудь в этой стране, которая того и гляди вернет «товарищей» во всеобщее официальное обращение (в армии и не отменяли) и поднимет поверх двуглавой несчастной птицы кровавый красный флаг под пение сталинского гимна...
Да, пожалуй, неинтересны.
Здесь уже опять – не успели от прошлого раза опомниться, ста лет не прошло – интеллигенция разрушает старую культуру и постоянно сбрасывает что-нибудь «с парохода современности»; капиталисты страдают за народное счастье и дают деньги на борьбу с властью; чиновники тупо воруют; царь – добропорядочный обыватель... Так стоит ли вспоминать о жертвах и о том, какие они были? Настоящих-то теперь может и не найтись. Разве что ларечники будут стоять до конца.
Слава богу, они не знают, что время уже не то и история не повторяется.
