Цивилизация
— Насколько сильный «запас прочности» у российского бизнеса перед внешними вызовами? Почему последние санкции США, объявленные 6 апреля, и эскалация российско-американских отношений по сирийской проблеме не нанесли глубокую травму экономике?
— Внешние вызовы сказываются на российских компаниях по-разному. Разумеется, вся российская экономика страдает из-за чрезвычайно высокой неопределенности и волатильности рынков, связанных с действиями ряда иностранных государств и, в частности, США. Так, курс рубля за последние несколько дней сначала испытал десятипроцентную девальвацию по отношению к евро и доллару США, а затем частично отыграл падение. Существенно снизились индексы ключевых российских фондовых площадок. Так, с 6 по 12 апреля 2018 года индекс РТС снизился с 1236,5 до 1125,1 пункта, максимально опустившись за указанный период до 1083,5 пункта. За аналогичный период индекс Московской биржи опустился с 2281,2 до 2210 пунктов при минимальном уровне в 2090,9 пункта.
В результате в «водоворот» попали даже те компании, в отношении которых новые ограничения не были введены, но которые были в той или иной форме связаны с соответствующими секторами экономики.
Кроме того, из-за новых санкций существенно осложнился трансферт технологий из-за рубежа. Так что я бы не стал говорить о том, что последние санкции остались не замеченными российской экономикой, по крайней мере, в краткосрочном периоде.
Впрочем, на сегодняшний день в условиях высокой зависимости бюджетных поступлений от углеводородов подпадание под санкции металлургов сказывается на пополнении российского бюджета не настолько сильно, как было бы в случае распространения аналогичных ограничений на нефтегазовый сектор. Так, министр финансов Антон Силуанов в конце 2017 года прогнозировал долю нефтегазовых доходов в бюджете России в 2018 году в 37%.
Что касается отдельных компаний, то их устойчивость перед внешними вызовами и точечными санкциями связана со значимостью в их бизнесе внешних рынков в целом и рынков государств, введших санкции, в частности. Немаловажна и зависимость бизнеса от доллара США. Для попавших под санкции компаний исполнение контрактов в долларах будет крайне затруднено, если вообще возможно. Соответственно, особенно актуальной становятся задачи выхода на новые рынки и заключение контрактов в иных иностранных валютах или в рублях.
Кроме того, последние санкции привели к дополнительному росту неопределенности ввиду разрыва между реальной стоимостью акций попавших под санкции компаний в соответствии с рыночными условиями и показателями их деятельности, с одной стороны, и фактической оценкой компаний на основе спекулятивных действий и опасений рынка, с другой. При этом последние события не слишком сильно сказались на волатильности рынков сырья и продукции, производимой бизнесом, пострадавшим от санкций.
Это говорит о том, что после некоторого успокоения рынков цена акций компаний может постепенно вырасти. Соответственно, в выигрыше могут оказаться те инвесторы, которые не поддадутся панике и приобретут ценные бумаги российских компаний.
— Стоит ли сейчас относиться к задаче, повторно поставленной президентом, по увеличению экономического роста до среднемировых 3—4% как к реалистичной? Тем более, что эта задача ставилась неоднократно и ни разу не была выполнена. А к 2018-му году мы подошли с ростом всего 1,5%, что, скорее, похоже на стагнацию …
— Действительно, президент уже не первый и даже не второй раз ставит задачу о темпах роста. Еще в 2007 году, перед кризисом 2008 - 2009 годов, стояла задача догнать и перегнать по душевому ВВП Португалию и стать пятой экономической державой в мире. Многим из этих задач уже второй десяток лет. А после двух кризисов, 2008 — 2009 годов и 2015 — 2016 годов, Россия стала терять свое место в мировой экономике и торговле.
Но дело не только в цифрах. Мне кажется, более важно то, что президент в последнем послании Федеральному собранию акцентировал внимание, прежде всего, на необходимости технологического развития.
Хроническое отставание России в технологиях, какие бы темпы роста ни были, все равно не позволяет сохранить свое место и влияние в глобальной экономике, в глобальном разделении труда, в глобальных цепочках добавленной стоимости.
Отсюда одновременно и такие добавки, если можно так выразиться, к этим макроэкономическим сюжетам: мы обязаны не только в экономике, но и в цифровизации управления, в подготовке кадров выходить на рубежи передовых стран. А для этого нужен рывок.
— Как его обеспечить?
— Еще десять лет назад можно было полагаться на углеводороды. И за счет этих ресурсов какие-то задачи можно было решать, потихонечку трансформируя экономику, снижая зависимость от экспорта нефти и сырья. Сейчас таких возможностей все меньше и меньше. Сырьевые экспортные товары, прежде всего, нефть, подешевели, и перспектив выйти на цифры, которые еще недавно казались незыблемыми, нет.
Ситуация нас подталкивает к тому, чтобы двигаться как можно быстрее. Прежде всего, это надо делать в высокотехнологичных производствах. Двигаться надо, основываясь на притоке инвестиций в основной капитал. Не случайно появилась еще одна задача — выйти на уровень инвестиций в основной капитал не ниже 25% ВВП. И здесь мы наталкиваемся на нашу традиционную проблему — уровень инвестиций у нас намного ниже уровня сбережений. То есть деньги в экономике, у населения есть, но инвестиций мало.
Поэтому необходимо создать условия для трансформации сбережений в инвестиции и на основе этого сделать рывок в экономическом росте. Эту задачу надо немного по-другому, может быть, переформулировать, чтобы было понятно, что речь не идет об установке роста в 1,5% ВВП или 3,8%. Это только внешний индикатор. По существу нужно, действительно, сделать рывок на основе более активного инвестиционного процесса.
Он, в свою очередь, возможен только на основе расширения пространства экономической предпринимательской свободы, на основе частной собственности и частной инициативы.
Если мы выстроим эту цепочку правильно, то выйдем на ту траекторию, которая нам позволит развиваться именно темпами между Германией и Китаем.
— Где можно взять деньги на инвестиционный рост: в федеральном бюджете, у корпораций или населения?
— Бюджет не должен быть основным инвестором, он должен быть соучастником процесса. Государство должно создавать нормальные условия для того, чтобы и население, и корпорации, и малый бизнес, а не только крупные компании и корпорации, инвестировали в развитие производства.
Наши исследования показывают, что бизнесу и населению не хватает уверенности в завтрашнем дне. Неясно, какая будет экономическая политика, будут ли повышаться налоги, будут ли страховые платежи оставаться страховыми или через бюджет будут приходить в виде неких пособий. Даже в чисто экономическом поле есть много развилок и вопросов, на которые пока нет ответов. Эти ответы нам обещают дать «как только — так сразу».
Вот, прошли выборы, пройдет инаугурация, будет сформировано новое правительство — и оно ответит на все эти вопросы. Коль скоро это так — можно подождать. Подождать и не торопиться с теми или иными проектами, планами развития компаний и так далее.
Многим корпорациям до сих пор непонятна не только конкретная конструкция тех или иных видов налогов, таких как, например, НДС или налог на прибыль. Разговоры о налоговом маневре подзатихли, но я думаю, что точка не поставлена. В мае эта дискуссия начнется, может быть, с новой силой. Но бизнесу до конца не понятны окончательные решения по донастройке налоговой системы, даже безотносительно к налоговым маневрам.
Возьмем неналоговые платежи. Мораторий некоторый на их повышение был объявлен. Тем не менее, креатив и федеральных, и региональных, и муниципальных органов власти, и бюджетных учреждений различного уровня таков, что можно обложить этими неналоговыми платежами бизнес так, что мало не покажется. Даже стабильность налоговой системы здесь не поможет. Не случайно, что бизнес последнее время сконцентрировал свой диалог с правительством именно на теме неналоговых обязательных платежей.
Например, те же экологические и утилизационные сборы. Мы понимаем, что экология важна. Но очень плохо, когда нет определенности в том, как соотносится экологическая компонента с фискальной. Если эти платежи будут переданы в Налоговый кодекс и будут администрировать ФНС, то это будет еще с большей очевидностью фискальным компонентом системы, нежели экологическим.
Далее, страховые взносы. Ликвидируют ли все страховые фонды, по сути дела, и будет эта система частью бюджетной? Или сохранится страховое начало в деятельности того же Фонда социального страхования? Что будет с накопительной пенсионной системой? Таких вопросов, к сожалению, очень много.
Последнее время мы часто упражняемся в разработке стратегических документов. Но окончательных ответов на многие, на первый взгляд, частные вопросы нет.
А таких частных вопросов так много, что это, вообще-то, превращается в системную проблему отсутствия предсказуемости экономической политики.
— До выборов президента многие ждали тот или иной вариант социально-экономической программы, а получили краткое поручение администрации президента разработать «национальные цели развития РФ на период до 2024 года». Как вы будете определять приоритеты?
— Это вы ждали. На самом деле, раньше середины мая 2018 года ждать этой программы не стоит. Экономическая программа действующего президента и одновременно кандидата в президенты не может быть чересчур конкретной. Слава богу, что в ней не было популистских обещаний решить те или иные вопросы, как предлагали другие его соперники по выборам.
Возьмем пример другого рода. Есть такой непредсказуемый президент Дональд Трамп. Он, действительно, импульсивный и непредсказуемый. Тем не менее, он одно из своих ключевых предвыборных обещаний реализовал, принял налоговую реформу, даже несмотря на то, что ее не так просто было провести через Конгресс. То есть даже наиболее чувствительные реформы можно быстро не только объявить, но и реализовать.
Честно говоря, мы хотели бы жить не в сослагательном наклонении. Мы не имеем права тратить время понапрасну. И так его много потеряли.
Кроме того, у нас пакет тех или иных реформ уже есть. Даже если взять наработки Центра стратегических разработок, то многие из них можно реализовывать с колес. Например, предложения по судебной реформе. Некоторые изменения в процессуальных нормах, в УПК, в КОАПе, в процессуальном кодексе Верховный Суд сейчас вносит в Госдуму. Безусловно, ничто не мешает еще дальше продвинуться на пути снижения правоохранительного давления на бизнес.
РСПП еще пару лет назад выдвинул такие предложения. Так, мы давно ставили вопрос о том, чтобы члены органов управления хозяйственных обществ применительно к уголовному преследованию рассматривались как предприниматели. Есть такая гуманная норма в законодательстве, что нельзя предпринимателей арестовывать до суда. Но в реальности предпринимателями оказывались индивидуальные предприниматели, предприниматели без регистрации юридического лица и так далее. Сейчас в Государственной Думе уже в первом чтении рассмотрен вопрос о поправках, согласно которым, председатели советов директоров и члены советов директоров, наблюдательных советов, члены правления будут приравнены к предпринимателям. Тогда их нельзя будет закрывать до суда, а придется использовать другие формы — домашний арест, залог или поручительство. Хотя понятно, что от новой формулировки до имплементации этой нормы дистанция огромного размера.
Мы также считаем, что надо больше использовать механизмы чисто фискального наказания. Если возмещается ущерб, платится штраф в бюджет, то по определенным составам преступлений надо освобождать от уголовной ответственности. Такая финансовая ответственность уже достаточно сильное наказание. Есть целый ряд других предложений, которые мы обсуждаем, в рамках созданной два года назад рабочей группы по мониторингу правоприменительной практики в отношениях бизнеса и правоохранительных органов. Если этот набор обсуждаемых и лежащих на поверхности предложений будет не только обсужден, но и доведен до поправок в законодательство, а эти поправки может внести президент, то их можно принять уже в рамках весенней сессии Думы. Это будет серьезный шаг в направлении создания большей определенности и предсказуемости деловой среды.
Безусловно, какие-то вещи нужно делать, если угодно, показательно. Я имею в виду не показательные процессы и возбуждение дел против членов списка российского Forbes. Я имею в виду показательные действия, например, по снижению доли государства в экономике. Но пока что мы видим, что доля государства в экономике все время растет. Так расчистка банковского сектора тоже привела к увеличению доли государства.
Конечно, мы видим заявления ЦБ, что все, по сути, национализированные через Фонд консолидации банковского системы банки будут продаваться. Но вопрос в том, кто их будет покупать. Иностранных инвесторов особо нет, и в ближайшее время, наверное, не будет. Стало быть, деньги нужно искать внутри. Но для этого должна быть определенность в том, что банковский бизнес будет доходным, перспективным и маржинальным. Выставить на продажу легко, а продать не так просто.
Поэтому очень важно государству определиться, что важнее, фискальная компонента от сокращения доли государства, от приватизации либо структурно-институциональная.
Мы считаем, что ожидания продать подороже привели к тому, что доля государства в экономике вдвое увеличилась. Кроме того, мы видим, что фискальный интерес реализовать очень сложно. Поэтому нужно идти через структурный интерес. Расширять поле частной инициативы и частного капитала. И за счет этого рассчитывать, что в будущем мы получим дополнительный эффект от сокращения расходов государства и бюджета на поддержку госкомпаний и в расчете на расширение налоговой базы. Такие демонстрации очень нужны как показатель того, что государство начинает двигаться в этом направлении.
— А нужна ли бизнесу реформа надзорных и карательных органов власти, например, создание аналога ФБР — структуры, совмещающей в себе функции СК, ФСБ и МВД?
— В конце 1991 года, когда развалился СССР и полномочия перешли к российскому правительству, возникла идея создать министерство государственной безопасности, слив МВД и остатки КГБ. Просуществовала эта объединенная конструкция очень недолго. Потому что сразу возникло ощущение, что это будет структура-монстр с концентрацией всей власти в одних руках.
И сейчас объединять в одном месте силовые функции достаточно опасно.
Но нужно ли держать в каждом правоохранительном органе свои следственные подразделения — это тоже вопрос. Можно говорить о необходимости большего прокурорского надзора за следствием. И, в этом смысле, считаю, что можно поддержать генерального прокурора Юрия Чайку, который недавно как раз говорил о том, что часть полномочий прокуратуре неплохо было бы вернуть, которые при реформе, связанной с созданием СКР, прокуратура потеряла.
Речь идет, прежде всего, о том, чтобы прокуратура представляла интересы государства, в том числе в судебном процессе. Когда я говорил о том, что в ряде случаев по экономическим преступлениям надо расширить перечень составов, при которых возмещение ущерба и штраф являются достаточным наказанием, здесь мы должны больше ориентироваться на оценку интересов государства. А так у нас обвинительный уклон: следователь начал, прокурор поддержал. Судье деваться некуда, лучше поддержать и тех, и других, а то, глядишь, следователь придет выяснять, почему судья такой добренький. В результате у нас нет в этой системе защиты интересов именно государства, а не конкретных ведомственных интересов. Может быть, какая-то реформа здесь в ближайшее время и имеет право на существование, но не в виде концентрации всех следственных действий в одних руках.
— Так ли остра, по-вашему, в бизнес-среде проблема наследования, как об этом говорят эксперты?
— Мы считаем, что многие элементы англосаксонского наследственного права не мешало бы инкорпорировать в российскую правовую систему. В частности, условное наследство. Когда наследство передается наследникам при условии, что они выполнят какие-то обязательства. Например, не распылять тот или иной пакет акций. Наше законодательство не позволяет это делать. В итоге богатые и не очень богатые, средние предприниматели обращаются к англосаксонскому праву, к их наследственным фондам, трастам и так далее. Не потому, что они бегут из России, а потому, что наше законодательство несовершенно. И мы поддерживали инициативы депутатов, в частности, председателя комитета по госстроительству Госдумы Павла Крашенинникова, что законодательство нужно усовершенствовать и повысить привлекательность российской юрисдикции для наследственных дел. Вот недавно один из ведущих предпринимателей заявил, что он уже готовится к тому, что придется передавать бизнес наследникам. Но он выставил условие, что распыления акций не будет. Но это условие по российскому законодательству не проходит. Значит, придется регистрировать все эти наследственные фонды или соответствующие условия «на той стороне».
Мы уже много сделали для повышения привлекательности российской юрисдикции. И решение еще и наследственного вопроса, может, не главный, но очень важный, на мой взгляд, шаг. Это не значит, что мы должны переходить с континентальной системы права на англосаксонскую. Но многие элементы англосаксонской системы вполне можем инкорпорировать в российско-континентальную, по сути дела, правовую систему.
— Как долго еще стоит продолжать обсуждать варианты изменений налоговой системы? Вы говорите о том, что до сих пор толком не известно, в каком объеме бизнес несет налоговую нагрузку: «Надо сначала все посчитать и, когда правительство предложит налоговый маневр, придерживаться этого объема, не допуская роста налогов». Почему Вы опасаетесь, что базовое предложение Минфина налогового маневра по формуле 22% на 22% все же приведет к росту налоговой нагрузки?
— Общая конструкция такова, об этом министр финансов неоднократно говорил, что любой такого рода маневр обладает фискальной нейтральностью. То есть повышения ставок не будет. Нам нужно, оценивать последствия не только макроэкономические, что доля налогов в ВВП не увеличится, а если будет увеличиваться, то только с точки зрения улучшения собираемости, как это произошло в 2017 году.
Нас сейчас больше интересует роль налогов, стимулирующая инвестиционный процесс. В этой связи надо дать ответ на многие вопросы. Например, должна ли в современной цифровизирующейся экономике снижаться цена труда? Труд у нас дефицитный ресурс. Главный ли фактор то, что экономика находится в тени и у нас высокие затраты на труд, в связи с чем многие работодатели, как считается, платят в конверте? Поэтому суммарный платеж страховых платежей в 30% — это тормоз для того, чтобы обелить экономику? А снижение до 22% — это уже стимул выходить из тени или нет? У нас же ведь сейчас суммарная ставка страховых платежей 34%. А 30% – это, вообще-то, льготная временная ставка.
Я считаю, что если мы зафиксируем 30% как постоянную ставку страховых взносов, это уже бы повысило предсказуемость этой системы.
Если же мы повысим НДС или введем налог с продаж, то это приведет к сужению спроса. У нас только-только начали расти реальные доходы населения. До этого они несколько лет только снижались. Теоретически можно перераспределить нагрузку в сторону косвенных налогов, но сейчас для этого не самое подходящее время.
Поэтому идет спор о том, можем ли мы в ближайшие годы сделать рывок на основе этого налогового маневра, либо нам что-то другое нужно. Улучшение предпринимательского климата и деловой среды может сыграть более существенную роль, чем такое перераспределение налоговой нагрузки.
Я не считаю, что наша налоговая система совсем уж неэффективная. Она по многим параметрам лучше налоговых систем, существующих в ряде других стран. Донастраивать ее, безусловно, нужно. Мы как раз и предлагаем правительству думать на эту тему. Могут быть использованы механизмы селективной, выборочной поддержки, не отраслей и регионов, а инвестиционных процессов. Например, есть специнвестконтракт. Сейчас готовится закон о развитии этого механизма. Главная идея в том, что инвестор, принесший свой миллиард рублей, получит гарантию от всех регуляторов в том, что условия реализации проекта не будут меняться весь период его окупаемости. Мы должны открыть всем, кто готов инвестировать, возможность это сделать и получить предсказуемость на разумный период. Это же ответ и на вопрос о том, как использовать инвестиционный ресурс компании.
Сейчас ликвидность есть, а предсказуемости нет.
— То есть решение по налоговой модели может быть отложено…
— Нет, я считаю, что его не надо откладывать, надо принимать решение.
— И это решение не должно нарушить действующую модель?
— Принципиально не трогая нынешнюю модель.
А решение, на самом деле, состоит в том, что какое бы решение или отсутствие решения ни имело место, нам лучше его заморозить не на год-два, а до 2024 года как минимум.
— Вам удалось добиться от правительства исчерпывающего перечня неналоговых платежей?
— Такой перечень мы в принципе, имеем. У нас есть версия бизнеса из 70 с лишним платежей обязательных платежей. И есть версия Минэкономразвития и Минфина, в которых около 50 платежей. Даже если считать, что эти 50 позиций предмет для обсуждения, то уже сейчас мы договорились о том, что мы их рассортируем. Некоторые из этих платежей носят характер государственной пошлины. Их можно смело убрать в тот раздел Налогового кодекса, который так и называется «Государственные пошлины». А некоторые платежи носят характер коммерческих услуг. В этом случае проблема, оказывается, связана не только с неналоговыми платежами, а со всей бюджетной системой.
Многие функции федеральные региональные и муниципальные органы исполнительной власти перекладывают на бюджетные учреждения, которые они создают. Чтобы получить то или иное решение федерального органа, предприниматели вынуждены идти по указанному им адресу и за деньги получать ту или иную экспертизу. Например, в одном из регионов требуется такая спецоценка условий труда, когда вы должны оценить к какой категории относятся условия труда, там высокие риски, низкие, по заболеваемости, профессиональные и т.п. Компании делают этот аудит за деньги и, казалось, получают результат. Но в регионе вводится платеж за экспертизу качества выполненных экспертиз условий труда. И опять бизнес платит.
То есть, можно придумывать многочисленные пирамидальные системы неналоговых платежей, которые никто не контролирует. И если мы переводим неналоговые платежи в закон, что-то надо делать с этими бюджетными учреждениями, которые работают на своеобразном хозрасчете. Если мы им устраняем возможность зарабатывания денег на бизнесе, то их нужно финансировать из бюджета. Но если мы их в свободный полет пускаем, они будут резвиться сколь угодно долго.
Сейчас мы договорились с правительством, что часть неналоговых платежей будут отражены в Налоговом кодексе, а часть — в отдельном законе. В этом законе самый важный пункт будет о том, что реестр платежей будет устанавливаться на федеральном уровне. Лезть в этот перечень можно только через закон. Это такой минимум, о котором мы договорились. Но многое зависит от того, что мы включим в Налоговый кодекс. Для бизнеса включение неналоговых платежей в Налоговый кодекс дает плюс в том, что это высокий уровень законодательства. А минус в том, что сейчас за неуплату этих неналоговых платежей грозить только административное наказание. Но если они попадут в Налоговый кодекс, наказание станет уголовное. Поэтому нам важно посмотреть, а являются ли эти платежи налогами, как нас убеждают некоторые наши оппоненты. Например, экологический сбор, утилизационный, «Платон», и так далее, когда их вводили, говорили о сугубо целевом характере этих взносов.
Поэтому лучше сделать первый шаг, понимая, что потребуется и второй: принять универсальный закон о неналоговых платежах и механизме их введения, пересмотра ставок, который бы поднял бы уровень принятия решений. Спор с правительством еще идет, но теперь по деталям. Сейчас мы смотрим по каждому виду платежей куда лучше их перевести: в Налоговый кодекс или в отдельный закон, или вовсе отменить. Мы считаем, что начинать надо с того, чтобы часть их отменить. Потому что они явно являются результатом креатива органов власти и тех бюджетных учреждений, которых расплодилось чересчур много.
-Какой реформы институтов социальной поддержки вы ждете? Надо ли объединять ПФР, ФОМС и ФСС «физически» или достаточно оцифровать их данные в единую базу?
— Мы 15 с лишним лет выстраивали систему страховых платежей, и не случайно все эти фонды называются страховыми. Если их сейчас все погрузить в бюджет и сделать просто «мешками», через которые проходят платежи, с администрированием через ФНС, наверное, можно что-то сэкономить. На численности, на зданиях и сооружениях. Но я бы не торопился их объединять в одно ведомство. Системы по-разному функционируют. Например, ФОМС страховым принципам особо не следует. В ряде случаев мы видим, что регионы, уплачивая взносы за неработающее население, несут нагрузку в меньшем объеме, чем работодатели, платящие за своих работников. А стандарты обязательного медицинского страхования равнозначны — что для работающих, что для неработающих.
Но что касается Фонда социального страхования, то он на 95%, если не больше, страховой фонд. Там не страховых платежей всего два: единовременное пособие при рождении ребенка и пособие женщинам, ставшим на ранний учет при небольших сроках беременности. Если эти два платежа отдать в бюджет, все остальное — страховое.
Конечно, многие вещи можно реформировать.
Но лучше, если принципы совершенствования страховой системы будут обсуждаться с социальными партнерами — работодателями и профсоюзами, как это делается, например, в Германии. Государство не вмешивается в эту систему, оно создает только базовые условия, и даже тарифы не обсуждаются.
Мы считаем, что вполне можем выйти на такой же механизм. Изъять Фонд социального страхования из государственной системы и сделать его публично-правовой компанией, с особым регулированием, со своим фондом и самостоятельным определением тарифов. Это все могут делать социальные партнеры. Это и предмет коллективных договоров, и отраслевых тарифных соглашений, генерального соглашения социальных партнеров. Государству туда лезть, в принципе, незачем.
