Цивилизация
— Европейская комиссия сообщила, что может начать «тестирование» межправительственных соглашений в газовой сфере в 2017 году. Будут ли они касаться «Северного потока – 2»?
— Я не думаю, что потребуется заключение межправительственных соглашений по проекту «Северный поток – 2». Мы работаем в рамках европейского законодательства, и я не вижу причин, по которым могли бы понадобиться дополнительные соглашения. Важно соблюсти существующие нормы для того, чтобы проект был реализован. Шельфовая часть проекта не подпадает под нормы Третьего энергопакета. Наземная часть, напротив, под них подпадает.
— Не так давно власти Германии сообщали, что «Северный поток – 2» не должен угрожать транзиту газа через Украину и ограничивать поставки Турции. По их словам, реализация проекта возможна только при соблюдении этих условий. Возможно ли это в принципе, учитывая, что «Северный поток» по сути является конкурентом для существующих газопроводов?
— «Северный поток – 2» — это проект, который обеспечит энергобезопасность не только Германии, но и всей Европы. Наш проект обеспечит надежные прямые и дешевые поставки российского газа. Более того, он надежно обеспечит именно Восточную Европу. Что касается того, сохранять «Газпрому» или нет транзит через Украину, этот вопрос, на мой взгляд, не имеет прямой связи с «Северным потоком – 2».
— Возможно ли одновременное существование «Северного потока – 2» и транзита через Украину?
— Транзит — это выбор «Газпрома». Компания может транспортировать газ по нескольким источникам. Как известно, наше внутреннее европейское производство газа неуклонно падает и потребности Европы будут расти.
Но у меня серьезные опасения по поводу украинского транзита из-за того, что трубопроводная система сильно изношена и в ее модернизацию в последнее время вкладывалось крайне мало средств.
Здесь очень важно иметь альтернативу — и это как раз «Северный поток – 1» и «Северный поток – 2».
— В чем выгода «Северного потока» для европейского потребителя?
— Для Европы это выгодно по нескольким причинам. «Северный поток» — это прежде всего прямой путь для транзита из России в Европу. Это надежный, доступный способ транзита, это самый короткий путь для российского газа в Европу, это наиболее экономичный проект. Это наиболее оптимальный проект и с природоохранной точки зрения.
— Вы говорите, что экономически проект очень выгоден. А что насчет влияния политики?
<4>— У меня некое ощущение дежавю от проекта «Северный поток – 2». Нечто очень похожее мы видели и в отношении «Северного потока – 1». Например, как и тогда, свои опасения высказывает Польша. Они боялись перебоев с поставками газа, боялись, что поставка газа подорожает. Поэтому мы даже увеличили реверсные мощности по поставке газа из Западной Европы в Польшу, но что мы видим — Польша не использует эти мощности и приобретает российский газ, потому что он дешевле.
Мне очень удивительно видеть, какое политическое сопротивление проект получил в разных странах, таких как Польша, а также в Европейской комиссии.
Удивительно, что, например, обсуждение проекта турецкого газопровода TANAP и его продления по Европе — газопровода TAP никаких противоречий не вызвало, предоставление ему специального статуса прошло очень быстро.
— Что сейчас необходимо для реализации этого проекта?
— Как инвесторы мы ждали разрешения от польских антимонопольных регуляторов. Мы надеялись получить их этим летом.
Мы получили от польских антимонопольных служб очень много вопросов, гораздо больше, чем ранее от немецких регуляторов, которые выдали нам разрешение.
Мы предполагали, что если проект не нарушал антимонопольное законодательство в Германии, то и в Польше он должен был отвечать антимонопольным требованиям.
— Как вы смотрите на перспективы сланцевой добычи газа в Европе, особенно в Германии?
— Это очень грустная история для Германии.
С одной стороны, немцы жалуются на газовую зависимость от России. С другой стороны, Германия не хочет раскрывать свои ресурсы.
Похожая ситуация везде в Европе. Я не думаю, что где-либо в Европе возможна такая сланцевая революция, как в США.
— Некоторые эксперты прогнозируют переизбыток добычи газа. Вы согласны с такой точкой зрения?
— Прежде всего, я бы сказал, что миру и нужно очень много газа. Это связано и со стремлением снизить выбросы CO2 и переключить выработку электроэнергии с угля на более экологически чистые источники энергии. С рыночной точки зрения я соглашусь с тем, что с каждым годом запускается все больше и больше проектов. В Европе более чем достаточно газовых поставок.
В мировом масштабе я бы сказал, что все зависит от роста Китая и Индии, и в особенности от того, как они меняют свой энергобаланс. Недавно министр энергетики Индии заявил, что он хочет увеличить долю газа в энергобалансе страны, заменив им уголь.
Я вижу большой потенциал в спросе на газ со стороны Индии, равно как и со стороны Китая.
Все зависит от того, насколько быстро они переключатся с угля на газ, от скорости электрификации этих стран.
— Видите ли вы возможности для увеличения цен на нефть? Что может этому поспособствовать?
<3>— Я считаю, что переизбыток нефти, который мы наблюдали на рынке в течение последних полутора лет, практически исчерпал себя. Спрос и предложение все больше сближаются в основном за счет спроса. Большинство экспертов полагают, что в текущем и следующем году потребность в нефти будет расти на миллион баррелей в день и более. С другой стороны, понемногу исчерпывается сланцевый бум в США, серьезно упала добыча в Ливии, есть проблемы и в Алжире. Поэтому я уверен, что цены на нефть вновь пойдут вверх — по крайней мере, как я уже говорил, спрос поглотит переизбыток.
Я надеюсь, что скорость роста цен позволит вкладывать прибыль в развитие добычи: за последние 18 месяцев мы видели лишь резкое сокращение инвестиций в разработку залежей.
Мы обязательно столкнемся с последствиями этого — не в текущем и даже не в следующем году, но уже в 2018–2020 годах.
Я опасаюсь того, что инвестиции будут сокращаться и в дальнейшем, добыча начнет значительно сокращаться, а цены в таких условиях поднимутся выше уровня, обусловленного состоянием экономики. Впрочем, я надеюсь, что повышение будет идти постепенно, в соответствии с темпами нахождения баланса между спросом и предложением.
— Каковы ваши планы по сотрудничеству с российскими компаниями, к примеру с «Газпромом»? Собираетесь ли вы развивать в России проекты по шельфовой добыче?
— Да, у нас уже есть несколько хороших проектов в России, мы ежегодно вкладываем в них несколько сотен миллионов евро: например, Ачимгаз, Южно-Русское месторождение. Мы собираемся продолжать инвестировать в них и, скорее всего, в ближайшее время не будем искать дополнительные проекты: мы некрупная нефтегазовая компания и не хотим прыгать выше головы.
— Есть ли какие-то области, в которые вы все же хотели бы вложиться, но вам мешают санкции?
— К сожалению, деятельность нашей компании в большой степени ограничивается санкциями: к примеру, мы сейчас не можем развивать проекты в Арктике или добычу шельфовой нефти, как бы нам этого ни хотелось. Санкции затрагивают нас не напрямую, но все же наши действия в этих сферах сейчас сильно ограничены.
Мешает нам и нестабильный рубль, и общее состояние российской экономики — неблагоприятное для тех, кто продает топливо. Но санкции совсем не повлияли на наше сотрудничество с российскими компаниями, например, «Газпром нефтью» в области исследований технологий добычи, здесь все хорошо.
— Надеетесь ли вы на позитивные изменения в налоговой политике? Планируете обсуждать этот момент?
— Конечно, мы ведем переговоры с представителями власти, потому что нас затронули недавние изменения в налоговой системе.
Я не могу понять, почему выросли налоги, которые должен платить «Газпром», ведь государство — один из акционеров компании, это должно быть попросту невыгодно.
Наша компания в рамках этого законодательства считается равной дочерним компаниям «Газпрома», хотя это не так, и мы этому, конечно, совсем не рады. Мы ждем, что уже в начале 2017 года начнется обсуждение изменений налогового маневра — во всяком случае, так говорил министр [энергетики России Александр] Новак.
Я надеюсь, что это произойдет на самом деле, так как мы ежегодно вкладываем в Россию сотни миллионов евро, а планировать долгосрочные инвестиции сложно, если нет уверенности в налоговой политике.
Россия приложила немало усилий, чтобы условия налогообложения стали понятными и прозрачными, но проведение налогового маневра отбросило этот процесс даже не на один, а на два-три шага назад.
Надеюсь, в 2017 году мы вернемся к налоговым договоренностям, которые обсуждались и принимались в расчет два года назад.