В советской комедии «Человек с бульвара Капуцинов» есть замечательный диалог главных героев:
— В твоих фильмах люди целуются, а через минуту у них появляется беби. Мы с тобой столько уже целовались…
— Видишь ли, Диана… Как тебе это объяснить? Это называется монтаж. Поцелуй — свадьба — и беби!
— О, Джонни, я хочу как в синематографе. Прошу тебя, сделай монтаж!
Кажется, примерно такой же простодушной, «как в синематографе», была массовая реакция на скромную новость, что некая девушка, экс-комиссар провластного молодежного движения «Наши», получила грин-карту США, чему очень рада.
Быстро монтируем слова Маша — «Наши» — США, и тонны однотипных комментариев готовы: вот оно, истинное лицо провластных патриотов — как только провластным активистам урезают финансирование, они тут же становятся западнофилами.
Возможно, этот вывод и правда действителен для нынешних «патриотов», примеров чему хватает, лишний раз перечислять не хочется. Пугает, что оценки оппонентов российской власти стали так же скороспелы и прямолинейны, как и ее сторонников.
Не любишь Путина — вали из России. Поцеловала Путина — живи в Тамбове. И неважно, что в контексте.
В те же 2000-е куда более взрослые дяди и тети были очарованы Владимиром Путиным — интернет тогда уже был, сохранив восторженные дифирамбы в его адрес людей, которые сегодня страшно разочарованы политикой президента и ее последствиями для страны. И что им сегодня делать, куда валить — в США или в Тамбов?
Я не была знакома с Машей Дроковой, вообще с брезгливостью относилась к «Нашим» (не люблю коллективизма ни в каком проявлении), но фильм «Поцелуй Путина», снятый голландцами, в свое время смотрела. Авторы его, собственно, и пытались понять, почему девочка из Тамбова, сделавшая головокружительную карьеру в молодежном кремлевском движении, из него ушла. Хотя вполне могла бы сегодня сидеть в Госдуме вместе с Яровой или возглавлять какие-нибудь патриотические околобюджетные фонды.
В начале 2000-х в Тамбове, рассказывает Маша в фильме, выбор у молодых был невелик: или в наркоманы, или в быт-семью-огород, или в новый «комсомол».
В «комсомоле» в ее 16 лет ей показалось интереснее, во что охотно верю. Это и поездки в Москву, на Селигер, по всей стране. И встречи с людьми, которых в обычной жизни увидеть можно только по телевизору. Ну круто же для вчерашней тамбовской школьницы. И нормальное для молодых желание изменить к лучшему страну, в которой живешь, — те же «Наши» не сразу начали кидать в дорожную грязь портреты «врагов народа», поначалу они с азартом то с просрочкой в магазинах боролись, то с хамами на дорогах...
А вот когда дело дошло до чистой (или скорее грязной) политики, у Маши начались проблемы морального выбора. После покушения на Олега Кашина она, будучи тогда уже одним из пяти федеральных комиссаров «Наших», приняла участие в серии одиночных пикетов, требуя найти и наказать не только исполнителей, но и заказчиков преступления против оппозиционного журналиста.
Могла ли она не выйти на пикет? Смешной вопрос. Многие из кашинских коллег не вышли просто из лени.
Но, говорит, не выйти не могла — избивать до полусмерти журналистов нельзя. Никаких. И унижать людей, испражняясь на их машины или забрасывая фекалиями политических оппонентов — нельзя. Никаких.
Еще через несколько лет она вовсе ушла из движения, занялась современными пиар-технологиями в международной компании, довольно быстро сделала новую карьеру и сегодня рада, что стала ближе к получению гражданства в США — стране, где нашла интересную работу и где, как ей кажется, люди имеют больше прав и возможностей, чем сегодня в России.
Если сделать монтаж по этим точкам: «Наши» — Путин — Кашин — пикет — уход из «Наших» — США, то первоначальный вывод кажется уже далеко не таким очевидным.
Упрекая российскую власть в том, что она не замечает конкретного человека (лес рубят — щепки летят), многие из нас сами ведут себя так же, независимо от политических взглядов.
Клеймя с дивана всех, без права на ошибку. Забывая о том, что рефлексирующим людям свойственно искренне заблуждаться, взрослеть, менять свои взгляды и убеждения. Когда это происходит в соответствии с линией партии, когда вчерашние «яблочники» становятся авторами одного из самых репрессивных законов в стране, а вчерашние либеральные журналисты превращаются в охранителей, — это, конечно, не может не вызвать подозрений в банальном приспособленчестве. А когда процесс идет вопреки властному тренду? Все равно не забудем, не простим?
Недавно столетний юбилей отмечали «Известия», где я начала работать в 2000-х, а ушла 11 лет спустя, когда газету, выкинув из легендарного здания на Пушкинской площади, передали в управление Араму Габрелянову.
Я и сегодня считаю, что была тогда права, но при этом знаю с десяток коллег, которые, придя в «Известия» уже при Габрелянове, делали честные расследования, помогая конкретным людям, писали отличные тексты, которыми гордились бы самые оппозиционные СМИ. Рано или поздно все они покинули газету — по разным причинам, но даже если бы остались, что важнее: место работы или то, что ты на этом месте делаешь? Задаю себе этот вопрос и не могу найти однозначного ответа.
Тот самый случай, когда нет хорошего решения — оба плохие. Но решать-то надо.
Недавно Тихон Дзядко — сын журналистки и правозащитницы Зои Световой, в квартире которой недавно прошел обыск ФСБ, — поделился постом, что начинает новый проект на канале RTVi — ежедневный телемост Москва – Вашингтон. Как он пишет, «разговор на равных на самые актуальные темы — кажется, подобное сегодня необходимо, и подобного сегодня уж точно нет...» А также назвал своих будущих соведущих — Антон Хреков и Наталия Метлина. В комментариях к этому посту тут же начался товарищеский суд: может ли либеральный журналист работать в одном проекте с той самой «Метлой» (так называлось ток-шоу Метлиной на НТВ), которая делала разгромные передачи против участников «болотного» протеста? Или либеральные силы должны быть поразборчивее в профессиональных связях, чем их оппоненты, иначе чем они от них отличаются? Только любовью/нелюбовью к власти?
На самом деле это вопрос не только к журналистам, конечно, — где та грань, которая разделяет нас на провластных и оппозиционеров, крымнашистов и западников, ватников и «пятую колонну», а на людей и тех, кто на них только похож? Может, зря мы сами так легко ведемся на древнюю политтехнологию «разделяй и властвуй», которую взяла на вооружение власть? Так, в конце концов можно договориться и до того, что жить в одной стране с тем, кто любит (или когда-то любил) Путина, нельзя.
Смешно, ей-богу, самим творить себе как кумира, так и антикумира.
Вот вчера прочитала отличный, честный репортаж коллеги в «Российской газете» об ужасающей нищете в российской деревне и опять задумалась: неужели лучше, чтобы его там вообще не было, а сплошняком шли панегерики партии власти? Или, может, сегодня есть куда более серьезные причины для нерукопожатности, чем место работы?
Когда тот же идеолог «Наших» Якеменко в то время, когда Кашина после избиения пытались вернуть к жизни в больнице, отпускал в твиттере шуточки, что Кашин нынче «зомби» — это, на мой взгляд, за гранью, и забывать этого нельзя. Когда писатель Захар Прилепин сегодня фактически агитирует за войну, выпускает видеролик, в котором отдает приказ стрелять по украинской территории — он для меня перестает быть человеком, с которым возможен какой-то диалог. И даже если лет через 5-10 он наденет вышиванку, съест в кадре полкило украинского сала и признается, что бес его попутал — это уже ничего не изменит. Как не сможет изменить свою репутацию депутат Яровая, даже если в каком-нибудь 2040 году вновь вернется в партию «Яблоко» и ее туда примут...
В общем, дорассуждалась до того, что грань проходит там, где человек переступает нормы общечеловеческой морали (нет никакой отдельно западной и отдельно славянофильской), а кого он там когда целовал и когда в чем заблуждался — дело простительное.
Хрестоматийный вывод, конечно, но одно дело — читать это в книгах и совсем другое — переживать на своей шкуре. Нам «повезло» переживать на своей. Потому так и больно. Да и не уверена я, что этот вывод правильный.