«Он был чист и свят душой, как ребенок... Ловлю себя на мысли, что мне все время хочется цитировать самого Дзержинского. Его дневники. Его письма. И делаю я это не из желания каким-либо образом облегчить свою журналистскую задачу, а из-за влюбленности в его личность, в слово, им сказанное, в мысли, им прочувствованные… Дзержинский очень любил детей… Тысячи беспризорников обязаны ему новой жизнью… Когда у меня вырастет сын, мы обязательно приедем на эту землю вместе, чтобы поклониться неумирающему духу того, чье имя — Феликс Дзержинский — «меч и пламя» пролетарской революции».
Как вы, наверное, уже догадались, это цитата из очерка 1977 года Светланы Алексиевич, будущего лауреата Нобелевской премии по литературе, в момент написания завотделом публицистики журнала «Неман» Белорусского союза писателей.
Это очень трогательный (по-своему) очерк, в котором в наличии все расхожие советские легенды о рыцаре революции, который ходил чуть ли не в одной шинели, ютился где-то в Кремле с семьей без своей квартиры, отвергал всяческие привилегии, плевал на свое подорванное бурной молодостью здоровье. Был временами великодушен к своим врагам настолько, что личным распоряжением миловал некоторых из них и даже велел накормить и напоить чаем. Сейчас сказали бы – фанатик. И таких «идейных», наверное, сейчас полно и среди исламистов.
Верила ли сама Алексиевич в то, что писала в своем пронзительном очерке? Допустим, она не знала всей правды (во что я лично не верю). Но неумолимая судьба-иезуитка, кажется, уже наказала ее за лукавство, если оно и было. У нее не было тогда и никогда не будет сына и вообще своих детей, она возьмет потом на воспитание дочь своей умершей сестры.
А я позволю себе все же задним числом дать определение раннего произведения нобелевской лауреатки: это циничная конъюнктурщина. И приспособленчество. Каковых примеров среди советской интеллигенции тогда было множество. То было время Большого застойного конформизма. Впрочем, когда это на наших просторах разгуливал на свободе нонконформизм?
Вон и режиссер Богомолов на днях выступил недавно хлестко… Попав то ли в струю, то ли в «очко». Но мы отвлеклись…
С тех пор про Дзержинского мы точно узнали много чего дополнительно.
Именно Дзержинский, тогда верный соратник скорее Троцкого, чем Ленина, стал в 1918 году одним из идеологов и, главное, практиков «красного террора». Это он приказывал брать в заложники представителей «контрреволюционных элементов» – и затем расстреливать. Он считал, что самая действенная мера по предупреждению (!) сопротивления, саботажа и контрреволюции – это «арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях». Сталинские «разнарядки» по требуемому числу репрессированных для каждой области, спускавшиеся сверху, – это лишь воспроизводство ранних практик ВЧК при Дзержинском.
Дзержинский рьяно настаивал на том, чтобы чекисты (понимая организацию скорее как Орден) имели право расстреливать людей без суда и следствия. Он считал, что для революционера не существует объективной честности, «для него честно только то, что ведет к цели».
Иногда «подозрительных» сразу расстреливали, для острастки. Так, подлежали расстрелу, например, весной 1918 года все, кто просто осмелился бежать с территорий, контролируемых большевиками. Скажем, на Дон. Расстреливали не только «буржуазных элементов», но и практически всех нарушителей революционных законов, например, воров, карманников, тех же беспризорников (да, он любил – и детей тоже). И уж тем более тех, кто посмел возвысить хоть бы и мирный голос протеста против «власти рабочих и крестьян». Например, в июне 1918 года ЧК были расстреляны участники митинга рабочих Березовского завода под Екатеринбургом, протестовавшие против массовой и беспорядочной реквизиции всего и вся (в том числе квартир) в исполнении дорвавшейся до власти большевистской гопоты.
На местах первые чекисты вообще творили средневековые зверства (впрочем, они могли брать пример с «великих французских революционеров» эпохи термидорианского террора). Например, в Воронеже арестованных помещали голыми в бочки, утыканные изнутри гвоздями, и катали так до смерти. В Харькове скальпировали и сдирали кожу с живых. В других городах сажали на кол, распинали живьем, побивали камнями, рубили шашками, варили в кипятке, четвертовали лебедками, отрезали живым конечности пилой, зимой обливали водой и оставляли на морозе. Женщин, понятное дело, насиловали. И хотя формально «красный террор» был прекращен в ноябре 1918 года, на деле он продолжался еще долгие-долгие годы.
Сейчас бы сказали, что это геноцид против собственного народа. Так и было. Такой – затем уже вялотекущий – геноцид растянулся почти на весь ХХ век. И именно это во многом стало причиной развязанной, по сути, именно большевиками гражданской войны.
Теперь одному из палачей революции хотят восстановить памятник на прежнем историческом месте. Во имя восстановления «исторической справедливости». Ведь это же часть «нашей истории, которую надо ценить и любить», написали авторы соответствующего обращения. Ну и чтобы восполнить «зияющую пустоту» в центре площади, с архитектурной точки зрения. Большие эстеты, надо сказать, эти авторы петиции, среди которых писатели Захар Прилепин и Александр Проханов.
Что общего, казалось бы, у них с лауреаткой Алексиевич? А все то же – конъюнктурщина. Среди подписантов обращения про памятник есть те, кто собрался в Думу в составе объединенной с эсерами партии (не теми, которых расстреливали чекисты, а нынешними). Стало быть, надо хайпануть, вбросить примечательную, но в то же время не «антирежимную» тему.
Можно даже представить, как сидят такие «партстроители» и мучительно выбирают, с чем бы таким выступить, чтобы и «старших товарищей» не обидеть несогласованной инициативой, и в то же время цитируемость и узнаваемость партийного проекта повысить. Борьба с/разоблачение коррупции? Нет, это ненужный популизм и разжигание социальной розни, как политически взвешенно написал давеча Григорий Алексеевич про своего давнего партсоратника, ныне недоотравленного зэка. Громить и требовать отмены пенсионной реформы? Тоже стремновато, ведь неизвестно, как к этому ТАМ отнесутся: не раскачается ли лодка? Она, лодка эта, как известно, вообще сильно качается в наших водах именно от левых лозунгов. Поэтому доверять грести надо только старым проверенным лодочникам. Поднимать народ за присоединение Донбасса (где тот же Прилепин бывал отнюдь не с писательскими конференциями)? Но и тут есть риск, что строго укажут на Минские договоренности и прикажут не лезть на поляну Лаврова, такие вопросы не решаются по требованиям снизу.
А вот бороться за возвращение Дзержинского – это политически безобидно, вдруг понравится начальству, куда многие пришли как раз с Лубянки. Даже если само руководство пока не считает нужным возвращать монумент на прежнее место. Да и кто посмеет открыто возразить? Разве что маргиналы-либералы.
А если по сути, то именно так идет подмена актуальной повестки (у нашей страны куча текущих проблем, которые надо срочно решать, в том числе обсуждать, как решать лучше) архаикой и пустопорожними спорами о прошлом. Потом такие деятели проходят в Думу и начинают предлагать такие же пустозвонные законы.
Что касается мнения москвичей, то последний раз опрос на эту тему проводили в 2015 году. Тогда 56% жителей, по данным ВЦИОМ, высказались за обустройство пешеходной зоны с фонтаном и сквером от Детского мира до Политехнического музея. И лишь треть поддержали инициативу о возвращении «железного Феликса». Однако от постройки фонтана воздержались. Может, зря? В нем могли бы купаться ветераны ВДВ, например, в свой праздник, или иные какие ветераны.
Неужели дойдет до того, что основатель ВЧК будет стоять над Соловецким камнем – памятником жертвам репрессий? По такой логике рядом с Бутовским полигоном, где расстреляли более 20 тысяч человек, надо поставить памятник наркому Николаю Ежову, по приказу которого, собственно, и начались там казни. Да и бывшему наркомом юстиции Николаю Крыленко, которого самого где-то там же расстреляли. Кстати, именно с ним спорил Дзержинский, настаивая на предоставлении ЧК права на расстрел без суда и следствия.
А почему, если уж речь о памятнике «основателю ВЧК», не поставить памятник основателю Красной армии, который вовсе не Фрунзе, как, может, кто думает, а Лев Бронштейн (Троцкий)? Где памятники соратникам Дзержинского типа Мартына Лациса? Который так описывал суть «красного террора»: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого». В пользу расстрела, имеется в виду.
Нет этих памятников и не будет. По той лишь причине, что нам предлагается по-прежнему молиться на все тот же в своей основе «политический иконостас», как он был сформирован в поздних редакциях сталинского «Краткого курса ВКП(б)». И тем, кого расстреляли, но потом реабилитировали (тех же Лациса и Крыленко), помещение в этот иконостас по-прежнему заказано. Не говоря о том, что он заказан видным деятелям Белого движения, заслуги которых перед отечеством поболе будут, чем у Дзержинского. У того же Колчака, например.
Ну и напоследок. На самом деле памятник Дзержинскому в исполнении великого Вучетича появился вообще, я уверен, исторически случайно. И уже после смерти Сталина. «Железному Феликсу» повезло вовремя умереть – до массовых сталинских репрессий. Он бы был наверняка и сам расстрелян, став «врагом народа», и на иконостас уже бы не вернулся.
Ленин, как известно, не доверял Дзержинскому, который был сначала довольно твердым сторонником Троцкого, а потом пытался пролезть в ближний круг Сталина. Но Сталин ему тоже никогда не доверял и к себе не подпускал близко. Примечательно, что в 1934 году преемник Дзержинского на посту главу ВЧК Вячеслав (Вацлав на самом деле) Менжинский (ему тоже повезло умереть в своей постели и своей смертью в 1934-м, но его сменщика Генриха Ягоду все равно обвинили в «умерщвлении» Менжинского) предлагал учредить к 15-й годовщине органов госбезопасности орден Дзержинского. Сталин категорически запретил.
А в 1937 году в одном из своих выступлений он так сказал об основателе ВЧК: «Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина… Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось». По следам той речи были репрессированы оставшиеся недобитые соратники «железного Феликса», прежде всего из числа поляков и прибалтов (в первое время в ВЧК, в центральном аппарате во всяком случае, было до трети латышей, остальные евреи и поляки, русских там почти не было).
Так что Дзержинский, скорее всего, пошел бы по одному «делу польских шпионов», что и те, кто с ним тоже работал, – Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Баранский и др. (ни один из них никаких монументов не удостоился даже после реабилитации). Будем восстанавливать памятник «недоразоблаченному польскому шпиону», по версии тов. Сталина? Вернее – польскому дворянину из обедневшего рода. Читавшему до конца жизни по-польски охотнее, чем по-русски, и часто вставлявшего в речь польские слова.
Говорят, в 1921 году, во время подписания перемирия после завершения польско-советской войны (неудачной для Советской России) Дзержинский встретился в Риге с министром иностранных дел уже независимой Польши Леоном Василевским, с которым был знаком с молодости. Дзержинский его спросил: «Леон, что обо мне говорят в Варшаве?». На что Василевский ему сказал так: «Что ты кровавый палач». А Дзержинский ему в ответ (может, то был такой сарказм или шутка): «Как это так? Я ведь истребляю русских!» Может, это вообще легенда. Но стоит ли ее разрушать тем, чтобы приволочь этого в общем-то второстепенного деятеля большевистской власти из «Музеона» вновь на Лубянку?