Говорят, как-то Лев Толстой получил письмо, подписанное «Гражданка», где были такие строки: «Если народ будет благоденствовать, что же тогда делать интеллигенции?» И впрямь — о ком публично заботиться, чьи выражать чаяния? И от имени кого осторожно апеллировать к власти, так, чтобы, не дай бог, самим не лишиться привычного статуса…
Нет, это не вольный пересказ известного тезиса «вождя мировой революции» Ленина о том, что «интеллигенция — это г…о нации». Но попытка разобраться, что есть «русская фронда», сколь конструктивна или деструктивна ее роль. В том числе теперь.
Если бы какой-нибудь коллектив авторов (одному эту глыбу не осилить) взялся писать труд под названием «История русской фронды», то в героях — мятущихся в поисках вдохновения и гонораров одновременно, между желаниями быть ближе к Трону и быть почитаемым Обывателем — оказалась бы добрая половина великой русской литературы, практически весь отечественный театр, включая балет, а от всемирно признанных отечественных кинематографистов рябило бы в глазах и подкашивало ноги от почтения.
Недавно на церемонии вручения Национальной кинопремии «Ника» произошел конфуз. Кинорежиссер Александр Сокуров выступил в защиту арестованных в ходе акций протеста 26 марта. Его поддержали другие. Акт фрондерства был замечен Кремлем, получив уважительный внешне ответ. Из коего было не вполне понятно, подразумевал ли он внутреннюю реплику «мы тебе это еще припомним» или не подразумевал.
Это чем-то напомнило известный перестроечный съезд кинематографистов, с подачи которого (а вовсе не какого-то там постановления ЦК КПСС) гласность начала поступать сначала дозированно, а потом полилась бурным потоком, в конце концов утопив под собой многих нечаянных зачинщиков, причем вместе со страной.
Другие поспешили встать на защиту устоев и против интеллигентской смуты, призвав лишить шибко смелых на язык госфинансирования и прочих государственных благостей. Повторилась та же история, что с Константином Райкиным, который было посмел возвысить голос против цензуры, а ему в ответ напомнили про госдотации и низкую продаваемость билетов на его «смелые» спектакли.
И опять во весь рост встал один из вечных вопросов русской интеллигенции: можно ли вякать, коли кормишься с государевой руки?
На него, в той или иной форме обозначенного еще во времена Пушкина, Чаадаева, Лермонтова и Гоголя, так и не нашлось устраивающего всех ответа. Отчасти он в первой половине ХIХ века нашел выражение в моде на дендизм: мол, если царизм за консервативную модернизацию или вообще застой, то мы будем пить, гулять и распутствовать. Если он всерьез и пафосный, то мы ядовиты и саркастичны.
Затем славянофилы схлестнулись с западниками — из-за того, кто лучше выразит загадочную русскую народную душу и куда надо эту душу направить в ее смутных (опять это слово «смута») метаниях. Покуда, наконец, нетерпение «лучших людей» сделать народу как лучше не вывело на авансцену бомбистов-террористов, большевиков и прочих маргиналов (и да, в том числе из-за «черты оседлости» — привет Толстому, но не тому во всех смыслах), сделав их как бы новой элитой.
Симпатизировавший эсерам и положительно встретивший новые времена Осип Мандельштам в 1921 году в статье «Слово и культура» пишет: «Процесс обмирщения государственности не остановился на отделении церкви от государства, как его понимала Французская революция. Социальный переворот принес более глубокую секуляризацию. Государство ныне проявляет к культуре то своеобразное отношение, которое лучше всего передает термин «терпимость». Но в то же время намечается и органический тип новых взаимоотношений, связывающих государство с культурой наподобие того, как удельные князья были связаны с монастырями. Князья держали монастыри для совета… Внеположность государства по отношению к культурным ценностям ставит его в полную зависимость от культуры...»
Терпимость! Для совета! Ставит в зависимость! Наконец-то прервалась вековая интеллигентская оппозиционность! Размечтался Мандельштам.
Возможно, более прав был Петр Струве, считая, что Октябрьский переворот — результат реакции архаичной страны на упорные попытки власти ее модернизировать (европеизировать в том числе). Как же далеки были почитатели ранней советской власти от реальности! А наша власть всегда умела разочаровывать поспешно очаровавшихся ею.
Вспомнит ли Мандельштам потом свои слова 1921 года, когда ему уже не помогут ни лизоблюдские стихи про Сталина, ни полузащита Пастернака, для которого, тоже ведь пытавшегося пристроиться у красного трона, «ласка» вождя также оказалась переменчивой? Как и для Булгакова, отравившая его циррозом конформизма изнутри.
Другой случай с Ахматовой. К 70-летнему юбилею Сталина 21 декабря 1949 года она пишет стихи (в «Огоньке»): «И Вождь орлиными очами/ Увидел с высоты Кремля,/ Как пышно залита лучами/ Преображенная земля/ И с самой середины века,/ Которому он имя дал,/ Он видит сердце человека,/ Что стало светлым, как кристалл». И это уже после известного «ждановского» постановления ЦК, фактически запретившего ее как поэта. И спустя чуть более месяца после ареста (уже не первого) ее сына Николая Гумилева. Вот такой был тогда моральный выбор. Или прислуживать — или в лагеря.
По сравнению с теми временами нынешние, конечно, абсолютно вегетарианские. Последние лет 30 — времена величайшей свободы в России за всю ее историю (даже не смейтесь).
С церемонии «Ники» фрондеров не увезли в «воронках». Совет безопасности страны (аналог прежнего Политбюро ЦК КПСС) не собрался на заседание на тему «о лишении гр. Сокурова российского гражданства» (как некогда обсуждали Солженицына). Владимира Познера после его критического поста не отправили в «психушку» и даже не уволили с Первого канала, которому он в числе других попенял за информационную блокаду темы протестов 26 марта. Хотя «вякни» какой ведущий что-то критическое по отношению к работодателю в лице CNN или Fox News — вряд ли обошлось бы.
С другой стороны, на церемонии вручения «Оскаров» в этом году голливудские звезды тоже себе кое-чего позволяли в адрес их действующего президента. И обошлось. А чем наши звезды хуже голливудских? В этом смысле — даже лучше.
Верно ли и теперь данное еще в предзастойном 1969 году советским писателем Владимиром Корнером определение «двоемыслия» советской творческой интеллигенции? Он тогда писал (в стол, разумеется, это было опубликовано 20 лет спустя), что, мол, недостаточно «обличить поведение интеллигенции как приспособленчество». Оно, как ее же конформизм и даже лакейство перед властью, — всего лишь свойство сознания, производное от болезненного, иррационального, шизоидного бытия интеллигенции, которая «вынуждена жить при такой власти и вместе с тем стремится к благополучию».
Притом истоки такого двоемыслия и такого шизоидного бытия следует искать не в позднесоветском времени, не в сталинском даже, а много ранее. И объяснять, видимо, следует в том числе отсутствием формального представительства для выражения разных гражданских позиций. Квазипарламент в России просуществовал лишь десяток лет после первой русской революции до разгона Учредительного собрания большевиками. И то в какой-то момент система — в условиях, что важно, морально-нравственного кризиса общества и его элиты — пошла вразнос.
Так где же было зреть и формироваться общественной мысли, как не в полупотаенной фронде? Если у вас нет ни парламента, ни свободы слова?
Если вся ваша литература, театр, а потом и «важнейшее из искусств» — кино (наряду с цирком в полной ленинской фразе, что символично) — суть отросток государственной пропаганды, самой государственности, которая как покоилась, так и продолжает, в сущности, на трех китах — Православие, Самодержавие, Народность. Как антитеза Свободе, Равенству и Братству.
Советский строй, производный от русской общины и крепостничества одновременно, на короткое историческое время перекрасивший двух из этих китов, с них не сошел. И разве сейчас есть в полной мере где развернуться «секуляризированному гражданству», апеллирующему к общественному договору? Кроме как во фронде. Хотя, оговоримся, процессы формирования такого гражданства идут. Просто, считает власть, боготворя столыпинское «дайте мне двадцать лет покоя», осталось еще четыре года до «вы не узнаете России», в такой многообразной стране нужно время. А многие опять со своим нетерпением, ждать не хотят. Да еще и смеют дерзко утверждать, что, дескать, время искусственно подмораживают из Кремля.
На днях патриарх Кирилл, в отрыве от советской традиции, зато вполне в духе уваровских «трех китов», возложил вину за драму 1917 года на интеллигенцию. «Все, что произошло в ХХ веке, эта мясорубка, которая перемолола всю интеллигенцию, не является ли органическим следствием страшных преступлений, которые интеллигенция совершила против веры, против Бога, против своего народа, против своей страны?» — ставит он вопрос.
То есть не виноваты ни сам правящий режим, ни безвольный в решительный момент император, ни война и ни коррупция, ни проклятый земельный и еще более проклятый национальный вопросы, и даже ни взрывная демография, потянувшая крестьян с фронта на очередной земельный передел. Интеллигенция.
Тогда и нынешнее фрондерство — суть продолжение политики «национал-предательства»?
Продолжение противоречащей интересам одухотворенного народа-богоносца деятельности «иностранной интеллигенции», про которую в 1878 году, на спаде либеральных реформ и на заре консервативных контрреформ, писал отчасти вдохновивший эти контрреформы публицист Михаил Катков. Вот его слова, будто сегодня сказанные в Думе охранителем:
«Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит… Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс: массы везде массы, но… нигде в народе нет столько духа и силы веры, как в нашем, а это уже не варварство... Нет, наше варварство — в нашей иностранной интеллигенции».
Ну и кого тут слушать, с кем советоваться власти? Бедная она, бедная. Все самим приходится придумывать. Или заказывать за деньги циничным политконсультантам из ЗАО «Чего изволите?».
Что же касается «интеллигентской фронды», то, во-первых, другой оппозиции «у нас для вас нет». Во-вторых, потому и не сажают и терпят, что в тотальной общественной глухоте, темноте и апатии это хоть какой-то тест на эффективность предпринимаемых сверху действий. В-третьих, двоемыслие — отнюдь не исключительная черта только русской интеллигенции. И одной лишь ее по отношению к остальной стране.
Русские обыватели до поры почитали царя и Бога, ходили в церковь, учили Закон Божий в школе, били в пояс поклоны барину. А затем стали рушить храмы, вешать попов и помещиков даже из числа «благодетелей», царя расстреляли вместе с детьми и большой частью прежней элиты. Был бы жив в 1917-м Лев Николаевич Толстой, может, и это «зеркало русской революции» на березе вздернули бы.
Как писал русский философ Георгий Федотов в начале ХХ века, русские не раз оказывали предпочтение общему равенству в бесправии перед утверждением свободы, пусть и для немногих. Поэтому этих «немногих», относительно более вольных — но не свободных! — и низы, и верхи чаще презирают, чем прислушиваются к ним, когда они осмеливаются «вякать», прекращая льстить.
А бывают моменты в истории, когда надо бы наоборот. Вдруг они интуитивно правы? Хотя и «приспособленцы», конечно. Как некогда юродивые, которым только и были дозволены несанкционированные акции на площадях.